В часе езды от Усть-Каменогорска 1 в живописной гористой местности находится легендарный Аблай-хит — ойратская крепость середины XVII века с импозантным буддийским монастырем, полным тибетских и монгольских книг, украшенным иконами и статуями… Таким он рисуется воображению подкованного посетителя — в реальности от построек мало что осталось 2. Мало что осталось и от рукописных сокровищ, какие хранили некогда стены монастыря, освященного великим распространителем буддизма среди ойратов 3 — Зая-пандитой. Он прошел основательную подготовку в учении и практике буддийской школы гелук в Центральном Тибете и пользовался покровительством высших иерархов этой школы, включая Панчен-ламу IV 4. Поддерживаемый также представителями ойратской знати, он мог привозить из Тибета и Монголии прекрасные рукописи и иконы в монастыри западных монголов.
Еще один такой монастырь был возведен немного раньше Аблай-хита и немного севернее его по течению Иртыша. Хотя у этого монастыря есть ойратское название Дархан-цорджи-хит, он куда более известен в мире под русским описательным наименованием Семь Палат. В отличие от Аблай-хита, Семь Палат оказались утрачены практически целиком, не выдержав соседства с российской военной крепостью, тем более, что и само место, на котором располагался монастырь, в конце концов вошло в черту города — как читатель уже догадался — Семипалатинска. И тем не менее некоторые фрагменты монастырских богатств, по-видимому, дошли до наших дней.
Семь Палат и Аблай-хит — далеко не единственные буддийские монастыри, возведенные на территории Джунгарского ханства в XVII–XVIII веках. Но именно две эти самые северных цитадели навсегда вошли в историю науки. Перед этим они стали дважды жертвами: сначала междуусобиц среди ойратов, из-за которых они оказались брошенными своими хозяевами; потом — продвижения петровской армии вдоль Иртыша, направленной августейшей десницей «прорубать окно» в Индию, но остановленной джунгарами в районе озера Зайсан. Трудно говорить о везении в таких обстоятельствах. Вместе с тем разграбление святынь, оставленных на произвол судьбы и обреченных на уничтожение 5, парадоксальным образом привело к увековечиванию памяти о них, причем в мировых масштабах. Но произошло это благодаря главному фактору, движущему наукой, — природной любознательностью, помноженной на образование. Это сочетание было присуще и Петру Великому, и некоторым из сосланных в Сибирь шведских военнопленных, и европейским путешественникам, и, разумеется, первым сотрудникам Императорской академии наук.
В 1718 или 1719 году, вскоре после того, как русские войска основали на Иртыше Семипалатную крепость, Пётр получил из Сибири (возможно, от губернатора Матвея Гагарина) некоторые тибетские рукописи, и они возбудили в нем такой интерес, что самодержец хранил их в своем личном кабинете, где их видел ганноверский резидент в Петербурге Фридрих Вебер. Причина интереса состояла не только в «куриозности» больших синих листов с золотыми письменами на никому не известном при императорском дворе языке. Амбициозный Пётр подозревал связь рукописей c древней историей, со скифами, к которым иные умы возводили русских. Царь распорядился начать поиски древностей и старинных письмен в Сибири и других местах. Таким образом, тибетские рукописи — а именно они были привезены из Семи Палат — положили начало востоковедным академическим коллекциям в России.
Прошло немного времени, и летом 1720 года русские военные основали еще одну крепость на Иртыше — Усть-Каменогорскую, завершившую процесс вгрызания в джунгарские земли при Петре. В 1721 году новый губернатор Сибири Алексей Черкасский, следуя наказу правителя, прислал в Петербург сведения об обнаружении еще одного брошенного городка и шесть рукописных листов. Эта новая находка не осталась незамеченной при дворе. Похоже, именно она привела к публикации сведений о сибирских рукописях в парижской La Gazette осенью того же года. Как нередко случается, анонимный репортер далеко не всё представил в верном свете, тем не менее благодаря ему европейские образованные круги впервые узнали о загадочных рукописях.
Вскоре любопытство эрудитов было отчасти удовлетворено благодаря публикации одной из них. Прославившийся в истории науки тибетский лист был переслан из Петербурга в начале 1722 года библиотекарю Петра Иоганну Шумахеру, совершавшему свое достопамятное турне по центрам европейской учености 6. Он показал его в Лейпциге Иоганну Менке, редактору первого научного журнала Acta eruditorum, и тот опубликовал весьма качественно выполненную гравюру с этого листа. Тотчас был опознан язык рукописи — тибетский, или, как тогда было принято писать, тангутский. Первым в печати это сделал Теофил (Готлиб) Байер, будущий член Петербургской академии наук.
Мало того, Шумахер, следуя указаниям из Петербурга, отправил лист в Париж — аббату Жан-Полю Биньону, главе Французской академии наук. Пётр I желал получить перевод написанного текста. В Париже в то время не было специалистов по тибетскому языку, но имелся маленький латинско-тибетский словарь Доменико да Фано — одного из католических миссионеров в Тибете. Пользуясь этим скромным пособием и не имея никаких представлений о тибетском языке и литературе, отважные востоковеды братья Этьен и Мишель Фурмон взялись изготовить искомый перевод. Как выяснилось, речь шла о фрагменте весьма непростого сочинения из тибетского буддийского канона, «Махавайрочана-сутры». Неудивительно, что получившийся латинский текст был примерно так же далек от тибетского оригинала, как если бы его делал автоматический переводчик еще пару лет назад 7. Достаточно привести начальную фразу пословного перевода: «Истертой силой кто же короткая лошади глупой жизнь разрушается (вместо) духа (пребывает) в гниении» 8.
Хотя Петру I присланный текст едва ли мог показаться внятным, российская казна оплатила труд парижан. Впоследствии академик Байер опубликовал их перевод в первой востоковедной монографии, вышедшей в России, — «Museum Sinicum» (1730). Гравюрованная копия оригинала листа и перевод Фурмонов, недостоверность которого быстро стала очевидной, в течение века давали пищу для размышлений европейским ученым, пока текст не был идентифицирован и переведен на английский. Сделал это в Индии венгр Шандор Чома Кёрёши, отправившийся на поиски истоков своего народа и неожиданно ставший отцом-основателем тибетологии как научной дисциплины.
Но вернемся в первую треть XVIII века. Можно предположить, что отсутствие скифского следа в найденных рукописях и отказ от военного продвижения по Иртышу охладили интерес Петра к «тангутским» письменам. В любом случае неожиданная кончина императора привела к заморозке и отмене многих его амбициозных начинаний. К счастью, общий вектор на научное изучение гигантских просторов Сибири, включая памятники культуры, был сохранен. Академия наук организовала несколько экспедиций, и участники одной из них, Герхард Миллер и Иоганн Гмелин, в 1734 году посетили Семь Палат и Усть-Каменогорскую крепость, откуда снарядили отряд для обследования Аблай-хита (сами они туда ехать побоялись ввиду джунгарской угрозы, о чем сами потом сожалели). В результате около полутора тысяч листов (среди них — куда больше рукописей на монгольском языке, чем на тибетском), а также некоторые другие предметы поступили в Санкт-Петербург.
Часть рукописей совершила и еще более далекое путешествие на запад. Шведские военнопленные, оказавшиеся в Тобольске и отправленные в родные края в 1722 году, привезли с собой немало листов из Семи Палат и Аблай-хита. Поступали они в западные собрания и от путешественников и европейцев, какое-то время живших в России. В частности, шотландский путешественник Джон Белл в декабре 1719 года или январе 1720-го приобрел в Тобольске связку листов из Семи Палат. Как минимум два монгольских листа из его коллекции поступили в знаменитую коллекцию Джона Слоуна, из которой вырос Британский музей. В общей сложности около сотни листов хранятся ныне в Британской библиотеке, Национальной библиотеке Франции, Берлинской государственной библиотеке и некоторых других германских, а также шведских собраниях. Можно сказать, что сибирские листы легли в основание обширных коллекций тибетских и монгольских книг в указанных трех важнейших библиотеках Европы.
Интересно, что поначалу для европейцев все находки ассоциировались исключительно с Семью Палатами. Между тем «знаменитый» лист происходил из Аблай-хита и, вероятно, входил в число тех шести листов, что были присланы Черкасским в 1721 году. Только в 1730 году на карте Российской Империи, опубликованной Филиппом фон Страленбергом, использовавшим время в тобольском плену для исследовательской работы, впервые был обозначен Аблай-хит как место обнаружения книг наряду с Семью Палатами. А уже к концу XVIII века представление о Семи Палатах как первом источнике рукописей было почти целиком вытеснено из коллективной памяти европейцев.
Неверный во всех своих частях тезис, что первые тибетские и монгольские листы поступили в 1720 году из Аблай-хита, стал переходить из одной публикации в другую, и так продолжалось до 2015 года, когда вышла моя первая специальная статья по этой теме, предложившая целый ряд уточнений в устоявшуюся фиктивную версию событий (которой я и сам поначалу некритически следовал). Для меня эта ситуация стала наглядным примером того, как тяжело преодолевается инерция авторитетного знания даже в научной среде: всегда проще принять устоявшуюся точку зрения, освященную многолетней традицией, чем пытаться ее опровергнуть. К счастью, наука по своей природе поддерживает поиск истины, даже если он кому-то окажется неудобен.
Мой интерес к теме был вызван выявлением самих тибетских рукописей, которые оказались погребены в гигантском массиве тибетского фонда Института восточных рукописей РАН. Состояние их было весьма плачевным — требовалась срочная реставрация, которая и была проведена в рамках научного проекта, поддержанного РФФИ, — силами реставрационной мастерской ИВР РАН во главе с Любовью Ивановной Крякиной. Все рукописи были выпрямлены и очищены от грязевых наслоений. Это сделало возможным их изучение и оцифровку. С тех пор я всё время держу эту тему в поле своего зрения, стараюсь вводить в научный оборот как сами рукописи, так и исторические сведения, касающиеся их удивительной судьбы.
Интерес к теме растет, свидетельством чему стало довольно большое количество коллег, которые вносят важный вклад в ее изучение как в России, так и за ее пределами. В частности, монгольскими листами занимаются А. А. Туранская, Н. В. Ямпольская, К. В. Алексеев; история «знаменитого» листа и его перевода братьями Фурмон детально освещена в работах А. А. Сизовой и В. П. Зайцева; целый ряд исторических деталей, связанных с функционированием ойратских монастырей и их местом в истории российского освоения Южной Сибири, освещен в трудах В. Б. Бородаева и Н. В. Цыремпилова. Аблай-хитские руины исследуются казахстанскими археологами, благодаря которым были обнаружены новые письменные памятники — рукописи на бересте. Тема сибирских листов в европейских собраниях поднималась в недавнем прошлом в работах М. Кнюппеля, Х. Вальравенса, Д. Уэстона, С. Росена, в моих совместных публикациях с А. А. Туранской, Ч. Рэмблом, а также А. Хельман-Важны, которая произвела анализ фрагментов бумаги отдельных рукописей, чтобы установить, из какого сырья она была сделана. Согласно этому анализу, те рукописи, к которым относится «знаменитый» тибетский лист, были изготовлены из бумаги, произведенной в Центральном или Западном Тибете.
Эта группа рукописей, которая получила наименование «Аблай-хитский Кагьюр», привлекает мой особый интерес как текстолога. Речь идет о менее чем трехстах листах, которые вместе могли бы составить лишь один небольшой том первой части тибетского буддийского канона, состоящего более чем из ста томов. Но все эти листы представляют собой результат совершенно случайного отбора. Книги были свалены на пол, листы перемешаны — и так вперемешку в разное время разными людьми вывезены из монастыря и из Сибири. Остальные листы, не дошедшие до нас, были пущены на различные практические нужды солдатами и поселенцами. Кажется, военным особенно понравилась плотность этой бумаги, и значительная часть священных письмен была использована в качестве картузной бумаги — трудно представить себе более неуместное применение буддийских текстов.
Случайный отбор листов оказался благоприятным для нас, пытающихся понять состав Аблай-хитского Кагьюра спустя четыре столетия после его создания и три столетия после его рассеяния. Они принадлежали разным томам и разным разделам канонического собрания, и это позволяет в значительной степени восстановить его структуру. В отличие, например, от христианства, буддизм не имеет одного общего для всех канона. Даже его тибетская версия представлена весьма многочисленными сборниками, которые немного отличаются друг от друга в отношении конкретного набора текстов и их распределения по разделам. В настоящее время ученым доступно около полусотни разных вариантов тибетского Кагьюра, и Аблай-хитский вариант по своей структуре не имеет среди них аналогов. Уже проведенное сравнение текстов с наиболее известными ксилографическими вариантами канона (включая Пекинское, Дэргэское, Нартангское и некоторые другие издания) выявило существенные расхождения между ними; я планирую сравнить их теперь с другими, более редкими вариантами в надежде найти ключи к пониманию источника этого уникального Кагьюра.
Стоит отметить, что не только тексты из ойратских монастырей дошли до наших дней. По крайней мере одна икона, предположительно из Семи Палат, хранится в хантеровском собрании Библиотеки Университета Глазго. Вместе с некоторыми рукописными листами и многими другими предметами из личной библиотеки академика Байера она попала в него сложным маршрутом. Уволившись из Петербургской академии наук, Байер хотел вернуться на родину в Кёнигсберг (Региомонте, как он предпочитал его называть на латыни), отправил туда большую часть своей библиотеки, но заболел и скончался, не успев уехать. Вдова Байера продала книги в Лондон, а там их впоследствии приобрел шотландский врач Хантер. Затем обширнейшая коллекция Хантера, одна из величайших в мире, перешла его alma mater. Икона представляет собой изображение Ачалы, одного из гневных божеств — защитников буддийского учения. По всей вероятности, еще три «идольских образа» из Аблай-хита (не ясно — иконы или статуэтки) хранятся в петербургской Кунсткамере, но идентифицировать их главному специалисту по буддийским собраниям XVIII века Д. В. Иванову пока не удалось.
Такова краткая история обнаружения и изучения наследия Семи Палат и Аблай-хита, напрямую связанных с зарождением тибетологии в России и Европе. Конечно, многие детали пришлось опустить, а некоторые детали всё еще требуют прояснения. В частности, у нас до сих пор нет прямого и недвусмысленного свидетельства со стороны человека, лично посещавшего Семь Палат в 1717–1719 годах и видевшего или забиравшего оттуда какие-либо предметы. Косвенных свидетельств достаточно много, чтобы не испытывать особых сомнений в реальности семипалатинского наследия, но пока нет этого — будет сохраняться некоторая вероятность ошибки в изложенной версии событий 9.
Поиски продолжаются, и надежда на новые находки то и дело оправдывается. В частности, в архиве лингвиста Фридриха фон Аделунга, хранящемся в Российской национальной библиотеке (Санкт-Петербург), Анна Туранская обнаружила фрагмент письма на немецком языке из Тобольска с информацией о двух тибетских и одном монгольском листах. По информации, изложенной в этом письме, удалось найти оригиналы монгольского листа и одного из тибетских листов! Они хранятся в Библиотеке Уппсальского университета (Швеция). Трудно передать удовольствие, какое исследователь испытывает в такие моменты. Во многом ради этого мы и занимаемся своей работой.
Александр Зорин, Иерусалимский университет
Байпаков K. M., Ерофеева И. В., Казизов Е. С., Ямпольская Н. В. Буддийский монастырь Аблай-хит / Научный редактор Д. А. Воякин. — Алматы: ТОО «Археологическая экспертиза», 2019.
Ойраты и Тибет. Историческое наследие и современные перспективы / Редакторы А. В. Зорин, А. А. Туранская. — СПб.: Петербургское востоковедение, 2023.
Тибетология в Санкт-Петербурге. Выпуск 2. — СПб.: Петербургское востоковедение, 2021.
Цыремпилов Н. В. К истории ойратского буддийского монастыря Аблай-кит // Кочевая цивилизация: исторические исследования. 2021. №3, С. 21–29.
Revue d’Etudes Tibétaines 71: Tibet and the Oirats. The Oirat Legacy and the Origins of Tibetology / Edited by Alexander Zorin & Charles Ramble. Paris: CRCAO, 2024.
Zorin A. Tibetan Buddhist Texts Acquired by the Russian Academy of Sciences during the 18th Century // Journal of the International College for Postgraduate Buddhist Studies. Vol. XIX. Tokyo: ICPBS, 2015. P. 184–142.
1 По-казахски Өскемен; город является административным центром Восточно-Казахстанской области.
2 Конечно, археологи думают иначе: tengrinews.kz/mixnews/buddiyskiy-hram-vostochnom-kazahstane-ukreplennyiy-vseh-324290/
3 Ойраты, или западные монголы, стали известны уже во времена Чингисхана. Их звездный час пришелся на XVII век, когда разные их племена создали три ханства — Джунгарское в Центральной Азии, Хошутское на Тибетском плато и Калмыцкое на территории России. Но уже в следующем веке им пришлось уступить свой суверенитет другим силам — маньчжурскому Китаю и Российской Империи.
4 Его звали Лосанг Чойкьи-гьелцэн, и исторически с него начинается линия панчен-лам, первые три были признаны его предыдущими рождениями постфактум.
5 Поскольку джунгарам в середине XVIII века суждено было проиграть борьбу с маньчжурами, земли этого ханства в итоге оказались заняты казахами, так что исторически все буддийские постройки были обречены на медленное уничтожение: стены Аблай-хита уже к 1820-м годам были полностью разобраны на каменные постройки местным казахским населением. Аналогичная судьба ждала и все прочие монастыри в Джунгарии — с той разницей, что от их богатств, насколько мне известно, не осталось и следа.
6 Шумахер был командирован Петром I для налаживания контактов с европейскими учеными, накопления знаний об устройстве музеев, поиска кандидатов для научной работы в России и для решения многих других более частных вопросов. Так, первой задачей Шумахера было вручение Французской академии наук, почетным членом которой был избран Пётр I, новой карты Каспийского моря. Любопытно, что тема изучения Каспийского моря и новости об обнаружении рукописей в землях «калмыков» поначалу слеплялись в умах европейцев в единое целое.
7 Некоторые новейшие автоматические переводчики, специально созданные для работы с тибетскими текстами, справляются с этой задачей намного лучше.
8 В оригинале говорится, что Будда, «постигнувший, [каково] благо для живых существ, сказал: „В прошлом, пожелав пользы для живых существ, все эти [учения я] проповедовал“». Обе цитаты даны в переводе Аллы Сизовой, см. статью: Сизова А. А. О первой попытке перевода в истории тибетологии: метод братьев Фурмон // Тибетология в Санкт-Петербурге. Выпуск 2. — СПб.: Петербургское Востоковедение, 2021. С. 149.
9 Мне приходилось высказываться на эту тему в статье: Зорин А. В. О «призрачности» рукописного наследия Семи Палат: отклик на книгу «Буддийский монастырь Аблай-хит» // Кунсткамера. № 1(7). СПб.: МАЭ РАН, 2020. С. 199–215.
Загрузка...