Цивилизация и только цивилизация

Он и сам сначала не понял, почему заголовок новости на Fox News так его удручил. Закружилась голова, похолодели пальцы, дыхание на миг прервалось, а сердце пропустило удар. Не ожидал?

Вообще-то они не были хорошими знакомыми — обменивались репликами при встречах, симпатизировали друг другу, но до серьезных дискуссий не доходило. Когда он был в Москве последний раз — лет, кажется, десять назад, — они говорили о чем-то нейтральном… Или вообще не виделись?

На память он не жаловался, но кое-какие бытовые детали стали размываться в сознании. В прошлом году забыл поздравить Имми с днем рождения. Поздравил, конечно, но не тогда, когда она подошла и положила ладонь на его затылок. Он смотрел, как из-за домов поднималось разомлевшее от ночного сна солнце. Ощутив ладонь жены, сказал: «Взгляни, какая красота!» и только после этого добавил: «С днем ангела, дорогая!».

Почему смерть российского ученого огорчила его больше, чем когда уходили в иной мир близкие друзья, коллеги, с которыми он провел много замечательных лет? Роберт… Эдвард… Ричард… Брайс… Он вспоминал, как Роберт позвал его в сорок восьмом работать в Институте перспективных исследований и с каким пиететом он разговаривал с Эйнштейном, которого даже после близкого знакомства не решался называть Альбертом, а только профессором…

Не позвать ли Имми или Гарри? Жена, скорее всего, еще не проснулась. В последнее время ей трудно подниматься с постели, возраст дает о себе знать. О своем возрасте он не думал никогда — самое бесплодное занятие: считать собственные годы.

Почему известие о смерти Кардашёва так его потрясло?

Он терпеть не мог вопросы, на которые не мог ответить. Ответы часто оказывались неправильными, и он придумывал другие, которые тоже могли быть неверны, но он никогда не отказывал себе в возможности ошибиться и исправить ошибку. Как заниматься наукой, если не совершать ошибок? Если не давать сначала неправильный ответ, чтобы потом, иногда много лет спустя, найти решение, приводившее его в восторг. А потом возникал следующий вопрос, и это было прекрасно…

Кардашёва он помнил молодым. Странно все-таки работает память. Друзей, коллег он помнил такими, какими видел их вчера, неделю, месяц назад… Может, потому что они старели на его глазах, и он старел вместе с ними? А Кардашёва он видел… Когда же? Наверное, все-таки в Москве, в две тысячи девятом. А запомнил таким, каким впервые увидел на фотографии в газете больше полувека назад.

Почему для него стала шоком смерть человека, с которым он так и не успел не только обсудить все вопросы, которые хотел задать, но даже и спросить не успел — слишком редко виделись, слишком много было других проблем, других разговоров…

Он услышал в коридоре шаги и повернул кресло лицом к двери. Сейчас войдет Имми, ей достаточно будет одного взгляда, чтобы понять: муж подавлен, он совсем не тот, каким был вчера вечером, когда они вдвоем — как привыкли за много лет — смотрели перед сном легкую голливудскую комедию.

Шаги стихли — кто-то прошел мимо.

Он посмотрел на часы — без десяти восемь. Имми спит, Эдвард, видимо, уже уехал, горничная Элен не станет его тревожить, пока он сам ее не позовет. Обычно к восьми он спускался в гостиную — там его ждал завтрак.

Он закрыл глаза. Наверное, задремал. Из подсознания всплывали и погружались картинки, которые никогда не спавшее воображение дорисовывало как хотело. Он не мешал. Он любил игру фантазии между сном и бодрствованием.

Он увидел себя будто в зеркале — идущим по коридору к своему кабинету в Принстоне. Он нес портфель, недавно купленный в магазинчике у кафе. Значит, это год семидесятый или около того. А навстречу шел… кто ж еще мог ему сейчас встретиться в воображении… молодой Кардашёв с той самой фотографии. Улыбавшийся, уверенный в себе, готовый спорить…

Живой.

— Николай! — воскликнул он. — Рад вас видеть. Давно хотел с вами поговорить, но всё не получалось.

Кардашёв удивленно посмотрел, узнал, конечно, и крепко пожал протянутую руку. На грани сна и реальности, в воображении, где возможно всё и не нужны церемонии, молодой советский астрофизик пожал руку старому американскому физику, который тогда тоже был молодым, но всё же и старым, сохранившим память о прожитой жизни. Здесь, в межмирье, не время управляло событиями, а события управляли временем.

— Фримен, — улыбнулся Кардашёв, недавно ставший сотрудником Московского астрономического института, но знавший, что будет академиком и примет участие в создании лучшего радиотелескопа на планете: «Радиоастрон» успешно проработает на орбите десять лет…

— Дорогой Фримен, — с чувством повторил Кардашёв. — Наконец-то нам удастся поговорить.

— Только не о так называемых сферах! — предупредил Дайсон.

— Нет, совсем не о них, — отмахнулся Кардашёв. — Я знаю, что вы не любите даже сам термин: «сферы Дайсона», которые не могут существовать в принципе.

— Пойдемте в кафе, — предложил Дайсон. — Брайс готовит изумительный кофе, и нам никто не помешает.

Конечно. В мире между сном и явью кафе оказалось меньше, чем было когда-то на самом деле, а из-за стойки бара смотрел на них Брайс Девитт, такой, каким его запомнил Дайсон — Девитт из две тысячи третьего, за год до смерти, чуть сгорбленный, почти лысый, но все-таки молодой, это было видно по глазам, взгляду, движениям.

— Кофе, господа! — воскликнул Девитт. — Держите, Николай. Знаю, вы любите с молоком и без сахара. А вам, Фримен — держите, — без сахара и молока, но с долькой лимона. Долька отдельно. Как вы можете такое пить? Но вам виднее. Садитесь за столик, не буду мешать вашей беседе.

Дайсон хотел попросить сэндвич, но увидел, что на единственном в этом странном кафе столике уже стояло блюдо с двумя бутербродами.

Девитт помахал им рукой из-за стойки и скрылся за неожиданно возникшей дверью. Дверью — куда? Откуда?

Вопрос возник сам собой, а ответ Дайсон просто вспомнил. Ответ был простым, и в мире полусна — естественным. Брайс умер пятнадцать лет назад — значит, дверь была в реальность, где обитают (можно ли сказать — живут?) воспоминания о близких.

Кардашёв сел напротив — он тоже был воспоминанием, не более, но разница заключалась в том, что с Брайсом Дайсон за много лет успел переговорить обо всём, обо всём поспорить и многое доказать — впрочем, от многого и отказаться. В общем, гештальт, как говорят немцы, был закрыт, а с Кардашёвым — нет. Не только не закрыт, но толком даже не обозначен.

Кардашёв, посмотрев на Дайсона взглядом с фотографии, поднес к губам чашку, но почему-то пить не стал, держал чашку обеими руками и, похоже, раздумывал — задать вопрос самому или подождать, когда разговор начнет визави.

Дайсон не любил долгих церемоний. Тем более здесь. Тем более сейчас.

— Дорогой Николай, — сказал он и взглядом заставил Кардашёва отпить, наконец, из чашки и поставить ее на стол, — я давно хотел задать вам единственный вопрос: вы милитарист?

Неожиданно. Кардашёв нахмурился. Он мог сразу сказать: «Конечно, нет!» Милитарист? О чем вы, Фримен? «Я всю сознательную жизнь занимался наукой. Самой, возможно, мирной — астрофизикой». Однако начинать разговор с очевидной банальности он не хотел. Как и многие, знал о любви Дайсона к провокационным вопросам и непредсказуемым ответам.

— Видимо, правильным ответом будет «да»? — улыбнулся Кардашёв. — Тогда я задам встречный вопрос, Фримен: почему вы считаете меня милитаристом? Вы наверняка читали всё… Скажем, более точно — многое из того, что я писал. Никогда — о войнах, но уверен, что войн быть не должно. Это банальность, верно? Вы, Фримен, всю жизнь выступали против ядерных войн — наверняка и против обычных. Программа «Орион», в которой вы участвовали…

— Да-да, — нетерпеливо перебил Дайсон. — Потому меня и удивляет… — Он помолчал, мысленно формулируя правильную фразу, чтобы не обидеть собеседника. — Меня удивляло, как вы, будучи человеком, безусловно, мирным, придумали самую агрессивную… пожалуй, это слово точно передает суть… самую агрессивную и воинственную шкалу эволюции разумных цивилизаций!

— Вот вы о чем… — Кардашёв в несколько глотков опустошил чашку и отодвинул ее на край стола. — Честно скажу: когда я придумал шкалу и опубликовал это в журнале, мне и в голову не приходило, что игра ума вызовет такой резонанс. Я до самой… гм… до самого последнего времени удивлялся. «Шкала Кардашёва». Она, к моему удивлению, стала так же популярна, как и «сферы Дайсона».

Дайсон поморщился.

— Знаю ваше, Фримен, отношение к этим сферам.

— Я никогда не писал о сферах! — сердито произнес Дайсон.

— Конечно! — воскликнул Кардашёв. — «Части, куски, облака…» Тем не менее…

— Вы, Николай, — перебил Дайсон, — в отличие от меня, не протестовали, когда «шкалу Кардашёва» стали использовать журналисты.

— Почему я должен был протестовать? — удивился Кардашёв.

— Вы и сейчас не понимаете, что стали на сторону партий войны?

— Я? — Кардашёв выразительно пожал плечами.

— Хорошо. — Дайсон взял сэндвич, повертел в руке и положил обратно на блюдо. — Зайду с другой стороны. Создавая свою шкалу, вы, Николай, воспользовались простым футурологическим приемом экстраполяции, верно? На протяжении всей эволюции человечество наращивало энергетические возможности. По необходимости, скажете вы и будете, конечно, правы. Чтобы материальный прогресс мог существовать, нужна энергия. Чем больше людей, тем больше нужно энергии, спору нет. Отсюда вы делаете первый вывод: любая энергия, которую человек использует, исходит так или иначе от Солнца. Настанет время, когда человек будет вынужден использовать для своих нужд всю энергию, излучаемую Солнцем.

— Конечно, — кивнул Кардашёв. — У вас есть возражение, Фримен?

— Нет. В рамках принятой концепции всё верно. Придет момент, когда цивилизация станет пользоваться всей энергией Солнца, и больше получить энергию окажется неоткуда. Цивилизация второго типа в вашей классификации.

— Верно, — Кардашёв наклонился к Дайсону. — Использовать всю энергию Солнца — значит, построить «сферу Дайсона». Я лишь пришел к такому же выводу, к какому пришли вы.

— Первый качественный скачок! — торжественно провозгласил Дайсон. — Нужен был качественно новый подход, новая прорывная идея! А не простая экстраполяция.

— Какая идея, Фримен? Качественно новый источник? Какой? Такого источника просто нет!

— Нет, — спокойно согласился Дайсон.

— Значит, нет новой прорывной идеи, — отрезал Кардашёв. — Нужно исходить из того, что известно науке. Я ученый, а не…

— Вы прекрасный ученый, Николай, — печально сказал Дайсон. — И потому сделали следующий шаг. Не стали изобретать сущности сверх необходимого. В Галактике пара сотен миллиардов звезд, многие из которых излучают гораздо больше, чем Солнце. Вывод — если не совершать качественных скачков — напрашивается: нужно использовать энергию других звезд. В пределе — всех звезд Галактики. Цивилизация третьего типа.

— Естественное следствие, верно? — нетерпеливо спросил Кардашёв. — Цивилизация третьего типа утилизует энергию всей Галактики.

— Логично, — кивнул Дайсон. — Для этого потребуются миллионы… может, сотни миллионов лет. Энергетические потребности цивилизации будут возрастать по мере того, как всё новые и новые звезды станут отдавать…

— В моей шкале ни слова не сказано, сколько времени займет переход цивилизации от второй стадии к третьей. Есть законы природы, и освоение Галактики будет идти не быстрее, чем позволяет скорость света. Но это частности. Фон Нойман писал о размножающихся звездолетах задолго до моей шкалы.

— Джон писал не совсем об этом, — заметил Дайсон, — но неважно. Мы с ним обсуждали его замечательную идею, и я сказал ему то же, что хочу сказать вам. Нужна идея, качественно новая. Революционная. Неожиданная. Я его не убедил — впрочем, тогда я и сам еще не вполне понимал, что хотел сказать.

— Что же вы хотели сказать? — Кардашёв заглянул в чашку, которая почему-то опять была полной. От свежезаваренного кофе исходил изумительный аромат.

— Кто-то принес новую чашку? — Кардашёв оглянулся на стойку бара, но там никого не было. — Я и не заметил.

— Здесь всё иначе, — хмыкнул Дайсон. — Вы пейте, Николай. Чашка будет полной всегда.

— Пожалуй, повременю, — Кардашёв отодвинул чашку на край стола. — Так что вы хотели сказать, Фримен? Без достаточной энергии невозможно развитие. Естественный вывод: цивилизация третьего типа овладевает энергией всех звезд своей галактики.

— Всех? — уточнил Дайсон.

— Всех, — подтвердил Кардашёв. — Со временем, конечно. Переходы требуют всё больше времени. Миллионы… Десятки миллионов лет.

— И в течение этих миллионов лет, — рассудительно произнес Дайсон, — цивилизация второго типа будет утилизировать звезду за звездой, расширяя сферу влияния.

— Именно так.

— Но это, — вкрадчиво произнес Дайсон, — возможно только в том случае, если в галактике нет других цивилизаций, верно? Как нет других обитаемых планет в Солнечной системе. А по вашим же представлениям — вы активно принимали участие в поисках внеземного разума — в Галактике непременно должны существовать тысячи, в может, миллионы разумных цивилизаций. И ваша цивилизация, переходя к третьему типу, неизбежно столкнется с ними. Цели других цивилизаций будут теми же, что ваши: экспансия, овладение энергией других звезд. На вашем пути окажутся цивилизации, еще не дошедшие до стадии второго типа. И цивилизации, как и ваша, переходящие к стадии три. И тогда…

Голос Дайсона становился всё громче, стены кафе странным образом отражали звуки, и возникало множественное эхо, заставившее Кардашёва прикрыть уши ладонями.

— И тогда… — повторил он, не расслышав, что сказал Дайсон после этих слов, потому что звуки превратились в рокот, подобный рокоту прибоя.

— Николай, — тихо произнес Дайсон, когда рокот стих, — вы и сами понимаете. Будут войны. Будут пресловутые звездные войны, которые так любят зрители. Любят читать, любят смотреть, но вряд ли кто-нибудь мечтает принимать в таких войнах участие. Но ведь придется. Честно говоря, Николай, я не знаю идеи более милитаристской, чем та, что предложили вы, опубликовав свою шкалу.

Кардашёв хмуро смотрел на Дайсона и качал головой.

— Вы говорите парадоксами, Фримен, — сказал он. — Вас называют бунтарем, и это так. Но против чего бунтуете вы сейчас? Против того, что цивилизация должна развиваться? Но развитие требует энергии. Вся история человечества…

— Это история войн! — воскликнул Дайсон. — Войн за ресурсы, за место под солнцем. В конечном счете — за энергию. На Земле много стран. Одни сильные — Соединенные Штаты, Советский Союз. Другие слабее — Китай, европейские страны. Третьи совсем слабы. Одна из стран в результате войн побеждает. Возможно, уничтожает остальные страны и действительно становится единственной на планете цивилизацией. Цивилизацией первого типа.

— Вот уж нет! — Кардашёв оправился от неожиданного нападения и перешел в наступление. — Вы рассуждаете как империалист, дорогой Фриман! Со временем человечество объединится, возникнет единая мировая цивилизация…

— Коммунизм? — иронически бросил Дайсон.

— Конечно. Впрочем… Тогда, в шестидесятые годы, я, как многие, думал, что коммунизм неизбежен, а при коммунизме действительно цивилизация станет…

Он говорил всё тише, а Дайсон кивал и улыбался, пока фраза не растворилась в воздухе.

— Вы и сейчас, — тихо произнес Дайсон, — верите в неизбежность коммунизма? После всего, что…

Он тоже не стал заканчивать фразу. Они смотрели друг другу в глаза и могли сейчас разговаривать взглядами. Но взгляды могут выразить эмоции, а для понимания нужны точные слова. Вслух.

— Человек не создан для коммунизма, — заговорил Дайсон. — Весь ход эволюции, борьба видов, выживание… Чтобы возникло единое человечество, единая цивилизация, нужно что-то сделать с генами.

— Я думал об этом.

— Не могли не думать. Рождение цивилизации первого типа означает чью-то окончательную победу. Может, это будет коалиция стран. Даже если так, то потом они…

— Наверно, — вяло кивнул Кардашёв. Он не слушал своего визави. Думал. И знал уже, что скажет Дайсон.

Дайсон сказал:

— Победивший разум становится цивилизацией первого типа. И ей нужна энергия звезды. Здесь нам повезло. В Солнечной системе больше нет разумной жизни, и не с кем конфликтовать за ресурсы. Цивилизация первого типа спокойно осваивает Солнечную систему. И наступает мирное прекрасное время.

— Возникает цивилизация второго типа, — заключил Кардашёв. — С этим вы спорить не будете?

— В частном случае — нашем — не буду, — согласился Дайсон. — Но в других звездных системах ситуация может оказаться иной. И, скорее всего, окажется. Разумная жизнь может возникнуть не на одной планете, как у нас, а на нескольких. Межпланетные войны, трагедии куда большего масштаба… На крови погибших цивилизаций возникает цивилизация второго типа и начинает осваивать Галактику — ей нужен ресурс всех звезд, чтобы…

— Не надо, — поморщился Кардашёв. — Сейчас вы скажете, что в Галактике — множество цивилизаций. Я всегда это утверждал, и мы много лет искали сигналы иного разума. Проект ОZМА. Проект SETI.

— Вы прекрасно всё понимаете, Николай, — печально произнес Дайсон. — В душé — я уверен — вы надеялись, что других цивилизаций в Галактике нет, и цивилизации второго типа не придется вести звездные войны, чтобы стать цивилизацией третьего типа.

— Да, — признал Кардашёв. — Я думал об этом. Не тогда. Потом.

— Простая математическая индукция! — воскликнул Дайсон. — Следующий шаг — овладение энергией своего скопления галактик…

— А потом своего сверхскопления, — подхватил Кардашёв.

— А потом…

— Энергией Вселенной, это очевидно, — пожал плечами Кардашёв.

— Последняя война во Вселенной — война за Вселенную, — жестко закончил Дайсон.

Кардашёв хотел сказать что-то резкое, Дайсон этого ждал и готов был парировать, но Кардашёв придвинул чашку кофе, обнаружил, что чашка опять полна, с удовольствием отпил глоток, широко улыбнулся, взял с блюда сэндвич, взглядом предложил Дайсону, тот покачал головой, сложил ладони под подбородком, ждал.

— Фримен, — сказал Кардашёв, сделав несколько глотков кофе, — высокоразвитые цивилизации непременно будут обладать и высокой моралью. Почему вы решили, что цивилизация второго типа уничтожит все остальные разумные миры в своей галактике?

— А как она с ними поступит? Одно из двух — либо мораль, и тогда экспансия останавливается…

— Почему?

— Потому что, — Дайсон начал раздражаться, — продолжая экспансию и захватывая новые звездные системы, ваша цивилизация вынужденно останавливает эволюцию своих «младших братьев».

— Более развитая цивилизация может взять их под свое крыло…

— Это называется колонизацией! Вы полагаете, колонизация более моральна?

И продолжил, не дожидаясь ответа:

— Экспансия возможна, только если во Вселенной существует одна-единственная цивилизация. Тогда да, ничто не мешает ей — ни физика, ни мораль — овладеть всей энергией Вселенной, а потом… Вы сторонник многомировой теории, Николай? Можете не отвечать, я читал ваше интервью, где вы об этом говорили. Овладев всей энергией Вселенной, цивилизация четвертого типа перейдет в другую вселенную…

— Это разве не качественный скачок, о котором вы говорили, Фримен?

— Нет! Продолжается восхождение по энергетической лестнице. Цивилизация уходит в другую вселенную или создает новую, где, подобно Богу, вершит судьбы звезд и галактик, и где не может быть других, менее развитых, цивилизаций. Ваша заранее об этом позаботится!

Кардашёв допил кофе, поставил чашку на стол и огляделся, будто искал исчезнувшего Девитта с новой порцией напитка. За барной стойкой вместо двери появилось окно, а за окном — завораживающее зрелище. На фоне черного неба висела, играя всеми цветами, изумительная планетарная туманность Кошачий Глаз, и можно было разглядеть такие детали, какие не были видны ни на одной известной фотографии.

— Нужна иная цель, — упрямо говорил Дайсон. — Иная парадигма. Энергия? Да, на каком-то этапе. А потом — качественный скачок в науке. Наука станет другой. Ваша шкала, Николай, — это экстенсивный путь развития разума. Путь захвата.

Кардашёв слушал, глядя в окно. Там сменялись, как в кадрах кинохроники, удивительные картины.

— Вы забываете о другой возможности, — спокойно сказал он, обнаружив, что чашка его вновь наполнилась, но теперь в ней был не кофе, а апельсиновый сок, любимый напиток, прохладный и немного терпкий. Кардашёв осушил чашку двумя глотками и продолжил:

— В Галактике могут быть сотни цивилизаций, и та, что окажется самой развитой, будет другим, менее развитым цивилизациям передавать технологии, знания. В результате цивилизации объединятся, и к третьей стадии придет уже новое цивилизационное образование. Вы всё о войне, Фримен, а я — о мирном сосуществовании. Это и будет новое качество, о котором вы говорите.

— Ох, — вздохнул Дайсон. — Хороший аргумент, согласен. Ждал, когда вы его, наконец, приведете. Пожалуй, единственный аргумент в пользу вашей шкалы, Николай. Не уничтожение, не колонизация. Сотрудничество и помощь. Братья по разуму. Старший брат и множество младших. Замечательно. Только… Вы в это верите?

— Да, — твердо сказал Кардашёв.

«Скажите что-нибудь еще, — подумал Дайсон. — Убедите меня».

Кардашёв молчал.

— А я не верю, — грустно признался Дайсон. — Видите ли, мы обычно начинаем с простоты, а приходим к принципу, который мне очень нравится, но вряд ли меня многие поддержат. Природа максимально разнообразна. И если существует иной разум, то, скорее всего, он таков, что мы его и за разум не признáем, а решим, что это естественное явление природы. Может, потому мы и не видим сигналов: они есть, но мы их не замечаем, потому что ищем не то, не там и не так.

— Популярная точка зрения, — заметил Кардашёв. — Фримен, я убежден, у вас есть своя шкала развития цивилизаций. Не может быть, чтобы вы не думали об этом, а если думали, то наверняка придумали. Качественно иную шкалу. И разговор этот вы затеяли не для того, чтобы опровергнуть мою шкалу, а чтобы рассказать о своей. Я прав?

— Вы видите меня насквозь, Николай! — рассмеялся Дайсон.

— А вы — меня, — парировал Кардашёв. — Расскажите, Фримен. Мы одни, никто нам не мешает говорить о сокровенном, даже доктор Девитт. Кстати, почему он прячется?

— Он не прячется, — улыбнулся Дайсон. — Но о своей шкале я рассказывал ему незадолго до того, как он покинул нас… И да, это наша последняя и единственная возможность поговорить по душам, дорогой Николай. Поэтому…

— Я слушаю, — Кардашёв наклонился над столом, взгляд его стал острым, ожидающим, напряженным и глубоким.

— Моя шкала, — заговорил Дайсон, — не экстенсивная, как ваша, а интенсивная. Не энергия определяет возможности разума, а понимание, объяснение, знание. Для этого рождается жизнь, сознание, разум. Чтобы понять мир, а не покорять его.

— Поня-а-ать… — зачарованно протянул Кардашёв, взглядом проникая в мысли Дайсона.

— Самая ранняя стадия понимания, — Дайсон говорил теперь, будто с собой, размышлял, а не рассказывал, — когда зародившийся разум считает свой дом, свое племя, свою планету центром мира. Цивилизация первого типа. Мы прошли эту стадию. Цивилизация второго типа — когда разум понимает, что не Земля является центром мироздания, а Солнце, дарующее жизнь. Эту стадию мы тоже благополучно прошли. Третий тип — когда разум понимает, что центр Вселенной не Солнце, а скопление звезд — Млечный Путь, Галактика…

— Четвертый тип, — подхватил Кардашёв, — когда разум понимает, что и Галактика — не центр, верно? Вы говорили о математической индукции? Идем дальше. Доходим до стадии, когда разум понимает, что даже Вселенная — не центр Мироздания…

— Мы находимся здесь! — воскликнул Дайсон и ткнул пальцем в пространство, будто указал точку на карте. — И перед нами бесконечная дорога познания. Бесконечная, Николай. Для понимания этого не нужно много энергии. Это — новая наука. И качественно иной путь. Путь накопления энергии был хорош, пока не стал угрожать самому существованию разума. Здесь и сейчас. Наука должна измениться, Николай. Нужна принципиально новая парадигма. Накапливать энергию — тупиковый путь.

— Чтобы познавать и понимать, — раздумчиво произнес Кардашёв, — нужно строить всё более мощные коллайдеры, всё более крупные телескопы и всё более быстрые космические аппараты, а для этого нужно всё больше энергии.

— В этом и заключается ошибка! А впрочем…

Дайсон неожиданно ссутулился, обхватил голову руками, взгляд его погас, и прочитать в нем Кардашёв больше ничего не смог.

— Я часто ошибался, — глухим голосом произнес Дайсон, — но всегда потом исправлял ошибки. Наука — и человечество — развивается, совершая ошибки и исправляя их. Может, правы вы, а не я. Но мне не хочется, чтобы вы оказались правы, а я ошибался. Я убежден, что есть другой путь. Не связанный с накоплением энергии. Наука должна измениться. Познавать мир иначе.

— Путь религии? — иронически спросил Кардашёв. — Путь искусства? Вы об этом писали.

— Нет! Я говорю именно о науке. Чего-то мы пока упорно не замечаем в природе, потому что привыкли к выбранному пути и не умеем, а может, просто не хотим смотреть по сторонам… в невидимую для нас… пока невидимую… даль.

— Невидимая даль пути, невидимая пыль дорог… Что здесь сумеем мы найти? Мы лишь ступили на порог…

— Да вы поэт, Николай!

— Мне очень нравилась, — сказал Кардашёв, — книга Дэвида Дойча «Начало бесконечности». Как и с вами, мне так и не довелось поговорить с доктором Дойчем.

Открылась дверь в стене за барной стойкой, выглянул Девитт и сказал странным высоким — женским — голосом:

— Доктор Дайсон, завтрак остывает. Пить вы будете кофе или зеленый чай?

Ох…

Девитт развел руками — извините, мол, мое время кончилось, и вылетел в окно, в пустоту мироздания. Кардашёв ошеломленно проводил его взглядом и тоже засобирался.

— Жаль, — сказал Дайсон, — опять не договорили.

Но Кардашёв его не услышал.

— Сейчас спущусь, спасибо, Элен.

Немного кружилась голова, и Дайсон посидел минуту, стараясь зафиксировать в памяти разговор. Солнце за окном уже поднялось выше крыш. Утро. Обычное утро. Сейчас он встанет и спустится в гостиную.

— Извините, Николай, — пробормотал он, — мы не попрощались. Может, еще встретимся…

Фримен Дайсон скончался 28 февраля 2020 года, пережив Николая Семёновича Кардашёва на семь месяцев.

Павел Амнуэль