Между прочим, дело было в Токио в конце ноября 2024 года — самое время для огненных кленов. Красота, бьющая прямо в глаз. Вместе с русскими друзьями мы гуляли по красивейшему парку Рикугиэн, созданному в начале XVIII века. Тогда Токио назывался Эдо. Народу в парке полно, фотографируют и фотографируются. Восхищаются, но тихо. Визжать от восторга здесь не принято.
Название парка означает «шесть стилей японской поэзии». В старину их насчитывали ровно столько. Не больше и не меньше. Такая японская аккуратность. Устроители сада хотели сделать так, чтобы Рикугиэн напоминал интеллигентному человеку о далекой от Эдо знаменитой бухте Ваканоура. Глядя на тамошние красоты (или же воображая их), поэты сочинили множество стихов. Владелец сада, князь Янагисава Ёсиясу, присвоил 88 уголкам сада названия, вызывающие ассоциации с природой и древней поэзией. Ручейки превратились в полноводные реки, бугорки — в прославленные горы, ложбинки стали ущельями, ну а пруд — почти настоящим морем. Нахождение в таком саду полезно для развития воображения. Таким образом, сад представлял возможности для путешествия «не сходя с места», он был средством для преодоления ограниченности того мира, который в действительности обживали его обитатели. Число 88 обозначает бесконечность — бесконечное круговращение четырех времен года.
Повсюду висят таблички, цитирующие классические стихи. Мои друзья японского языка не знают, приходится пояснять. Сходу перевожу: «В бухте Ваканоура / Тысячи драгоценных водорослей / Будем срезать и срезать, / Чтобы и будущие государи / Могли полюбоваться на них».
Сергей недоволен: «Как-то не слишком складно у тебя вышло». Я краснею — за смысл-то я ручаюсь, но оригинал и вправду звучит покрасивее. Сергей — большой поклонник научно-технического прогресса и даже сам принимает в нем активное участие. Его фирма гордится своими достижениями в области автоматического перевода. Сергей утверждает, что в самом скором времени всех переводчиков за ненадобностью уволят, в школе перестанут преподавать иностранные языки, а вместо них ученики станут изучать что-нибудь более полезное. Например, строительство бомбоубежищ. Или извилины искусственного интеллекта. Недовольный мной, Сергей фотографирует табличку со стихотворением и велит своему навороченному смартфону перевести надпись как следует. Важно зачитывает: «Я нацарапал тысячу бусинок на затылке своих японских ушей, чтобы вы могли видеть их из поколения в поколение». Прочитал и тоже покраснел. А я даже не захохотал — народу полно, а у японцев не принято на людях бурно выражать свои эмоции.
* * *
Выпускница японского отделения Лада пришла наниматься на работу в важное министерство. В качестве вступительного испытания ей предложили прочитать текст, написанный на хинди. Она удивилась и отказалась, сказав, что не знает хинди. Экзаменатор состроил презрительную гримасу: «Ты, я смотрю, училась не как надо. Ладно, Индия от Москвы далековато, и буквы у них черт-те какие. Ну, а хоть с монгольского перевести можешь? Монголы русским — люди родные, мы им на Куликовом поле жару задали, с тех пор у нас даже буквы одинаковые». Лада снова отрицательно замотала головой, чем окончательно вывела экзаменатора из себя: «Как же так! Ни с какого языка перевести не можешь, а ведь у тебя в дипломе написано: востоковед-переводчик! Ты что — купила его? На что рассчитывала? У нас тут государственное учреждение, а не шарашкина контора!»
Бедная Лада, бедное министерство… И строгий экзаменатор при них и при всех нас.
* * *
Моего дачного соседа величать Александром Сергеевичем. Понятно, что все кличут его за глаза «Пушкиным». Правда, на Пушкина он совсем не похож — стрижен коротко, нос картошкой, искрометных стихов не возглашает. Но всё равно носит свое имя с достоинством. Еще бы! Он вышел на пенсию с должности консула в далекой Венесуэле и знает, как называется ее столица. «Вот у нас в Каракасе…» Каждое утро из-за своего высоченного забора он кричит мне: «Здравствуй, амиго!»
С помощью трудолюбивого Максуда, которого он ласково именует «моим пеоном», Александр Сергеевич содержит свою землю в идеальном порядке, и она исправно рожает ему смородину (черную, белую и красную), клубнику, крыжовник, вишню, яблоки и много чего еще. Так что он с чувством превосходства поглядывает на мое мощное разнотравье, в котором культурным растениям приходится туго. Еще с бо́льшим презрением он наблюдает, как я шкандыбаю в свой крытый рубероидом сортир типа «очко». Да и в магазин я путешествую на своих двоих с рюкзаком за плечами, а не как он — в чернолаковом автомобиле, к капоту которого так и хочется прикрепить государственный флажок. То ли венесуэльский, то ли российский. Понятно, что Александр Сергеевич питается покалорийнее.
Александр Сергеевич охраняет свою собственность как государственную территорию России, гостеприимством не отличается. Это у него такая профессиональная деформация. Понимаю: Каракас — впереди всей планеты по убийствам и похищениям людей. Возле добротного кирпичного дома сидят на цепи два злющих кобеля с глазами, как чайные чашки. Это я еще в детстве у Андерсена прочел про таких собак. Так подействовало, что до сих пор страшно. Думаю, что и двуствольное ружье с дальнобойными пулями у Александра Сергеевича тоже имеется.
Но вот однажды, а именно 5 июля, то есть в день независимости Венесуэлы, Александр Сергеевич дернул кубинского рома, расчувствовался и пригласил зайти. Прямо у калитки поднес лафитничек, закусить дал соленым огурцом. Наверное, в Венесуэле так у них принято. Но в дом не провел, стал показывать только что воздвигнутый, отдельно стоящий от дома туалет, больше похожий на здание дома культуры сталинской постройки. Правда, обошлось все-таки без колонн. Я зашел — красота! Кафельная плитка с изображением Симона Боливара на белом коне, такой же белый унитаз, мощное сливное устройство… Александр Сергеевич был настроен исключительно добродушно. «Посри хоть по-человечески, амиго», — сказал он и деликатно закрыл за собой дверь.
Александр Мещеряков
Загрузка...