Возникновение разума: предопределенность или случайность?

Беседа главного редактора ТрВ-Наука, докт. физ.-мат. наук Бориса Штерна с докт. биол. наук Александром Марковым. Видеоверсия: youtu.be/8Uj75V-OwnY (Rutube: rutube.ru/channel/36379070/; VK Video: vk.com/video/@trvscience).

— Сегодня у нас в гостях уже, наверное, в четвертый раз Александр Марков. Предстоит очередная беседа в русле книжки, которую мы собираемся издать. Сейчас ее рабочее название — «Место жизни во Вселенной»¹. Мы не знаем этого места и не рассчитываем на то, что эта серия наших интервью как-то сможет его определить. Наша цель — найти какие-то пути, зацепки, соображения, чтобы хоть как-то представить себе проблему.

Итак, в прошлый раз мы обсуждали с Михаилом Никитиным возникновение животных ². Самое начало жизни мы уже давно обсудили, потом мы пытались двигаться дальше по эволюционной лестнице, дошли до животных, а сегодня будем говорить о возникновении разума. Уточняем: тут есть две ступени, которые можно обсуждать отдельно. Первая — это разум, в смысле такой, какой он уже есть у животных, ведь на самом деле у них довольно высокий интеллект. Вторая ступень — это возникновение цивилизации. Нас на самом деле больше интересует вот эта вторая ступень. Почему? Раскрою план: дальше пойдет обсуждение того, насколько жизнь способна расселяться за пределы своей звездной системы. Это она может проделать лишь с помощью цивилизации. Поэтому цивилизация — это то, что представляет для нас основной интерес в этой беседе. Но мы начнем просто с разума, так сказать, с более простой вещи. Те, кто имеет собаку, прекрасно понимают, что это разумное существо. Моя собака не только понимает, что ей говорят, она подслушивает и чужие разговоры. И когда там речь идет, например, о том, что сейчас будем ужинать или пойдем куда-нибудь на улицу, она это понимает и сразу реагирует. Поэтому первый вопрос к Александру. Возникли животные, пускай, самые примитивные — черви или членистоногие. С какой вероятностью, с какой необходимостью возникновение животных выводит на возникновение разума? Первая нервная система ведь примитивная. Насколько эта самая эволюция неизбежно выводит на стадию разума, которым обладают животные?

— Ну, если так широко трактовать разум, что мы собаку считаем разумной, хотя собака не создала цивилизацию… Здесь нужно как-то почетче определить. С одной стороны, да: нервная система во многих эволюционных линиях животных усложняется. Появляется всё более крупный и сложный мозг, усложняется поведение. Это всё есть, но, конечно, не во всех линиях, лишь в некоторых, и особенно у наземных четвероногих. Более конкретно: этот процесс пошел у млекопитающих. Рептилии и амфибии как-то ничего похожего на разум в ходе своей эволюции, по-видимому, не дали. У многих групп млекопитающих, плацентарных мозг более-менее упорно увеличивается в течение десятков миллионов лет.

Но дело в том, что на эволюцию крупного мозга есть, по-видимому, какие-то очень серьезные ограничения. Казалось бы, это же здорово: быть умным, сообразительным, решать всякие сложные жизненные задачи, которые возникают у каждого животного… Но тем не менее животные не торопятся становиться сильно умными. Меня немножко смущает отсутствие определения какой-то грани — что мы уже считаем разумом? Да, похоже на то, что в течение мезозойской эры животные еще каких-то выдающихся интеллектуальных высот не достигали, но вот в кайнозое, когда млекопитающие стали доминирующей группой наземных тетрапод — ну, вместе с птицами, — похоже, уже пошел какой-то процесс постегиваемой конкуренции между разными видами млекопитающих. Пошла тенденция на поумнение, на увеличение мозга, т. е. хищники становились более умными — по-видимому, с опережением, — более хитрыми. Ну и, соответственно, жертвам, чтобы спасаться, тоже приходилось становиться посообразительнее: учиться как-то запутывать следы, вырабатывать защитное поведение… Такой процесс — очень-очень медленный, неторопливый, и он явно не приводит, так сказать, к появлению каких-то суперумных видов тут и там.

Собственно, случай, когда у какого-то вида млекопитающих появилась развивающаяся культура (то, что делает наш вид таким особенным и позволяет нам создавать всё, что мы создали, — города, космические корабли, компьютеры и т. д.) не мог бы иметь места без языка, без человеческой речи, без этой уникальной системы коммуникации, которая делает возможной накопительную культурную эволюцию. Благодаря языку мы можем накапливать и передавать из поколения в поколение запасенный опыт — то, чего, по-видимому, другие животные, даже самые сообразительные, делать все-таки не могут. Хотя у многих животных, особенно у млекопитающих и птиц, замечены отдельные культурные традиции, т. е. какое-то полезное поведение, которое не записано в генах и не изобретается каждый раз с нуля, а передается из поколения в поколение за счет того, что одни особи копируют поведение других — детеныши учатся у взрослых и т. д. Это присутствует, но всегда представляет собой как бы некие наборы таких изолированных культурных традиций, которые не проявляют тенденции к росту, к усложнению и построению новых традиций на основе старых — к тому, что называют накопительной или кумулятивной культурной эволюцией. Это появилось только у наших предков. И это, соответственно, тоже довольно долго раскачивалось. А потом процесс пошел с огромным ускорением, с отрывом, и породил современную цивилизацию.

— Давайте вернемся немного назад. Усложнение развития интеллекта у животных. Умны ведь не только млекопитающие, но и птицы. Вороны не глупее собак — этому есть много свидетельств, — и, может быть, те же попугаи способны даже соревноваться с приматами. Они же разошлись довольно на низком уровне, когда, казалось бы, еще не было такого развитого интеллекта. И, получается, у двух достаточно независимых ветвей возник интеллект. Не значит ли это, что такое свойство обязано появиться в ходе эволюции?

— Похоже на то, что такой интеллект, как у собак, волков, попугаев и ворон, — это действительно повторяющееся эволюционное событие и закономерность, а не случайность. Да, можно так говорить. Но эта закономерность стала проявляться только в кайнозойскую эру. Все эти умные птицы и умные млекопитающие пришлись только где-то на последние 30–40 млн лет. Раньше этого, похоже, не наблюдалось. И, скорее всего, это связано с конкуренцией: кто-то начинает умнеть, а у других участников экосистемы начинается отбор на лучшие когнитивные способности, иначе они проиграют. Но есть большие подозрения, что у птиц, например, настолько жесткие ограничения на размер мозга, что у них вряд ли это пойдет дальше. Хотя, конечно, мы не можем предвидеть будущее и предугадать, какие ходы найдет эволюция в том или ином случае, но у птиц вообще всё время ведется очень жесткий отбор на уменьшение массы тела, поэтому они не могут позволить себе взять и отрастить мозг втрое большей массы, как сделали наши предки. Даже у тех же современных и вымерших человекообразных обезьян объем мозга останавливается на уровне 300–400 см³ (у крупных видов — 500), и всё, дальше дело не идет. Только у рода Homo два миллиона лет назад мозг вырвался из этого ограничения, и за 2 млн лет от объема примерно в 400 см³ вымахал втрое до 1300–1500. Но это пока остается уникальным эволюционным событием, не имеющим вообще никаких аналогов в эволюции других приматов и других млекопитающих.

— То есть такой скачок один раз произошел?

— Да. Только одна обезьяна из всех вдруг раз — и начала становиться человеком. А другие как-то не спешат. Это похоже на то, что есть какое-то препятствие, какой-то эволюционный запрет, который очень-очень трудно преодолеть. И нужно, чтобы сложились какие-то особые редкие условия, чтобы вид смог преодолеть этот барьер и выйти на совершенно новую эволюционную траекторию стремительного увеличения мозга.

— Тогда следующий вопрос. Возник род Homo. Увеличился мозг. Но ведь этот род, насколько я понимаю, долгое время отнюдь не процветал. И, в общем, не так их много было, этих самых наших предков. И даже где-то вообще были какие-то узкие «бутылочные горлышки». То есть это не стало вот таким вот прорывным изобретением, которое сразу привело к процветанию. Так я понимаю?

— Действительно, поначалу преимущество было не очень заметным. Сначала были австралопитеки — двуногие обезьяны с вполне обезьяньим по размеру мозгом, которые неплохо научились ходить на двух ногах, вышли в саванну и уже иногда начинали немножко пользоваться какими-то каменными орудиями. Вот они жили по всей Африке, представляя много видов. И только потом, примерно 2,5 млн лет назад — климат еще менялся, в Африке становилось суше, расширялась площадь саванн — у австралопитеков появились две линии таких продвинутых, прогрессивных потомков. Одна линия — это род Homo, мы, которые стали есть больше мяса, стали изготавливать и систематически использовать каменные орудия. У этого рода пошла адаптация к бегу, т. е. не только к ходьбе, но и к быстрому, долгому бегу под палящим солнцем. Вот в этой линии стал расти мозг. А еще был род других потомков австралопитеков — парантропы, которые тоже очень хорошо адаптированы к саванне; тоже были сообразительны; тоже, по-видимому, делали простенькие орудия из камня, кости и, может быть, из дерева; но они стали специализироваться на растительной диете — у них мощные челюсти, зубы, мощные жевательные мышцы, а мозг у них так и не стал расти. Они довольно долго сосуществовали с Homo в одних и тех же районах Африки. Совсем недавно опубликовали статью, где найдены следы, оставленные, скорее всего, в пределах одних суток на берегу древнего озера, на таком топком, вязком грунте, — следы и парантропов, и Homo — они вместе и в одно и то же время шлялись по берегу озера ³. Это было полтора миллиона лет назад. То есть они какое-то время даже сосуществовали, и довольно долго, примерно миллион лет. Но потом парантропы всё же окончательно вымерли где-то 1,3 млн лет назад, и уже среди двуногих приматов остались только Homo. А то, что они были не такими уж успешными… ну, по-видимому, все-таки они были достаточно успешными. Во-первых, потому что в Африке довольно много находок этих ранних Homo habilis, Homo erectus. А главное, что они были первыми из африканских гоминид, вышедших за пределы Африки. Правда, там всё сложно в плане археологии, и так в двух словах не скажешь, но реально найденные кости гоминид за пределами Африки — это Homo, а костей австралопитеков или парантропов никто за пределами Африки не находил. А Homo — когда еще не было никакого огня и с очень примитивными каменными орудиями — уже смогли выйти из Африки. Их находят в Грузии, потом они достаточно быстро расселяются по Южной Азии, приходят в Юго-Восточную Азию. Это смогли сделать только Homo. То есть, видимо, их разум уже достаточно быстро стал им приносить какой-то определенный успех.

— Идем дальше. Большой мозг, на самом деле, это полдела. Как я понимаю, долгое время существа с большим мозгом, т. е. уже род Homo, жил достаточно дикой, примитивной жизнью. Что привело к революции? Труд или язык? Или это трудно разделить? Или же одно влекло за собой другое?

— Да, тут, к сожалению, мы еще очень многого не знаем. Язык ведь не оставляет внятных следов в ископаемой летописи, есть миллион косвенных признаков, но они все довольно спорные: форма подъязычной кости, гены, ген речи — этот общий у нас с неандертальцами и денисовцами FOXP2, — в общем, какие-то намеки, намеки… Ну, в общем, из неких теоретических соображений я считаю, что развитие языка, языковых способностей и орудийная деятельность развивались параллельно, и одно было очень тесно связано с другим.

Даже самая первая массово распространившаяся культура — школа технологического изготовления каменных орудий, олдувайская культура — достаточно сложна для сохранения в череде поколений. Для этого требовалось очень качественное социальное обучение. Есть специалисты, которые считают, что без какого-то хотя бы примитивного языка передавать из поколения в поколение такую технологию было бы невозможно. Были даже такие эксперименты, где люди, студенты и археологи, которые знают, как делать эти орудия, передавали это знание по цепочке учитель-ученик — от человека к человеку — разными способами: показывать только жестами или же позволять ученику только наблюдать, но не задавать вопросы, или же общаться жестами, а демонстратор показывает… Оказалось, что во всех случаях этот навык очень быстро деградирует и исчезает в цепочке последовательного обучения, кроме только самого совершенного способа обучения с помощью языка, с помощью слов. Если можно словами объяснить, как делать правильное орудие, тогда этот навык может устойчиво передаваться, а иначе накапливаются ошибки. Это вот как при зарождении жизни нужно было достичь некого порога точности репликации, чтобы стартовала дарвиновская эволюция. Вот так же и для того, чтобы культурная эволюция могла зацепиться за что-то, стартовать, а культурная информация могла накапливаться, необходима некая минимальная точность копирования культурной информации.

И, по-видимому, человеческий язык развился именно как средство радикального повышения точности копирования культурной информации. Потому что если вы просто копируете движения другого человека, которые он делает, выполняя какую-либо задачу, у вас всё время будут неизбежно накапливаться ошибки. А если вы изложите суть дела словами или же сочините поэму, в которой поведаете все секреты ремесла, и она будет заучиваться наизусть, то это уже будет точное копирование, и потерь информации будет гораздо меньше. Поэтому есть основания думать, что уже у ранних Homo, Homo habilis, которые, собственно, изобрели и сохраняли эту олдувайскую культуру (а она, кстати, согласно последним находкам, очень быстро распространилась по Африке), скорее всего, начал развиваться какой-то зачаточный язык. Сначала его хватало только для поддержки этих каменных технологий на определенном уровне, но потом, по-видимому, пошел отбор на улучшенные языковые способности. Кстати, быстрый рост мозга хорошо согласуется с этим предположением, потому что язык — это такая очень сложная когнитивная задача, в решение которой вовлечены очень многие отделы коры. И поэтому легко себе представить, что отбор именно на языковые способности мог привести к такому вот безудержному увеличению мозга в ходе эволюции.

— Так, но Homo habilis — это больше миллиона лет назад. Получается, что развитому языку больше миллиона лет. Правильно ли я понял?

— Ну, наверное, он был не такой, как сейчас. Наверное, это был какой-то гораздо более примитивный язык. Но я думаю, что да. Не все с этим согласятся, но я поддерживаю тех специалистов, которые считают, что это так. Какой-то язык начал развиваться уже порядка двух миллионов лет назад. А затем он постепенно усложнялся и совершенствовался. Потом был еще ряд культурных и технологических революций. Скажем, переход к ашельской культуре был, конечно, революцией, которую совершили Homo erectus. Это когда они стали изготавливаться орудия уже определенной, заданной, желаемой формы: у человека должен был сложиться идеальный образ такого орудия, которое он хочет получить, и к этому образу он стремится, обкалывая камень соответствующим образом.

Потом был переход к среднему палеолиту — это тоже очень важная культурная революция, связанная с появлением совершенно новых, очень хитрых и сложных технологий обработки камня. Эти, уже среднепалеолитические практики настолько сложны, что современному человеку пришлось бы серьезно несколько лет учиться, чтобы изготавливать такие орудия. Этого просто так не сделать, и никакой, даже современный человек с нуля ни за что не изобретет эту технологию. Именно долгое-долгое накопление опыта поколений открывает путь к этим среднепалеолитическим орудиям.

А потом наконец самая поразительная, наверное, из всех этих революций — это переход к верхнему палеолиту, когда появляется сразу множество технологических инноваций. И к тому времени мозг уже перестает расти, достигнув максимума, — в эпоху среднего палеолита. И у наших предков, сапиенсов, и у неандертальцев мозг был уже вполне современного размера, а культуры еще не было. И вот началось это где-то в районе 50 тыс. лет назад, по-видимому, сначала на Ближнем Востоке — всё тут начиналось, у нас, в Израиле — и переход к верхнему палеолиту, по-видимому, тоже сначала произошел здесь. А это опять-таки еще более сложные, ужасно изощренные технологии производства каменных орудий — появляется много костяных орудий, появляются и иголки. И появляются — плюс-минус раньше или позже — луки со стрелами. И да, главное, еще появляется такая яркая и впечатляющая вещь, как изобразительное искусство — так называемое фигуративное искусство: не просто какие-то геометрические царапинки на кости или на камне, а уже узнаваемые изображения животных, чуть позже людей и т. д.

— Да, вопрос: технологические революции происходили локально и потом распространялись? Или они происходили независимо в разных местах? Или это трудно восстановить? Есть ли примеры, скажем, когда одна высокоразвитая культура возникла в одном месте, и другая, отличающаяся от нее, возникла где-то еще, при том, что они были примерно одинакового уровня?

— Понимаете, в большинстве случаев мы не знаем, были ли контакты. Вот если практически одновременно в разных районах Евразии появляется какая-нибудь там леваллуазская техника, то мы не знаем — это заимствование или это параллельные независимые изобретения. Это очень трудно сказать. Но у нас есть Австралия и Америка. То, что в Америке независимо был совершен переход к сельскому, производящему хозяйству, представляет собой очень серьезный факт, говорящий о том, что люди верхнего палеолита, которые еще ни сном, ни духом никакого сельского хозяйства не имели, независимо, на разных материках способны были в конце концов к этому прийти. Вот это уже действительно выглядит как закономерная вещь — сельское хозяйство в Старом Свете и сельское хозяйство в Новом Свете. Это действительно здорово. Да, это было с разрывом, может быть, в несколько тысячелетий — в Америке это случилось позже, но, тем не менее, они к этому пришли.

— А в Австралии нет, насколько я понимаю.

— В Австралии нет. Они остались охотниками-собирателями, хотя у них тоже были всякие инновации типа бумеранга, но это всё оставалось на уровне, условно говоря, верхнего палеолита. Или были случаи, когда изолировалась маленькая популяция: приведу классический пример Тасмании — она была полуостровом, пока уровень моря не поднялся где-то 12 тыс. лет назад. Так две-три тысячи аборигенов остались в изоляции на острове. На тот момент у них было много чего: и бумеранги, и сети, и лодки для рыбалки, и гарпуны, и много чего еще; но тасманийцы начали деградировать. Как считается, для культурного развития необходима некая достататочно большая численность популяции, и если она ниже порога, то культура начинает деградировать. Так Тасмания деградировала до очень примитивного уровня, и фактически тасманийцы были самым отсталым народом из всех, которые встретили европейские мореплаватели, хотя они происходят от гораздо более высокой культуры — от такой, как на материковой Австралии.

— Да, наверное, аналогичный пример — это с Андаманскими островами, там тоже, судя по всему, была деградация. Это еще, по-моему, описывал Лев Гумилёв в своей известной книжке…

— Да, скорее всего. Так что бывает и деградация. Для хорошей прогрессивной культурной эволюции нужна высокая численность популяции и хорошая связанность, чтобы, соответственно, между разными частями был культурный обмен. Так это всё и работает.

— Теперь довольно спекулятивный такой вопрос, на который я не ожидаю четкого ответа, но над ним просто интересно подумать. Возвращаемся назад. Видим, что появление большого мозга — это дело довольно сложное и неочевидное. С какого момента можно сказать, что на таком-то уровне этот вид в конце концов должен дать потомков, которые должны прийти к цивилизации? Еще раз подчеркиваю, я понимаю, что этот вопрос очень спекулятивный. Но если вы можете на него как-то ответить на уровне ощущений или на уровне интуиции, то это было бы хорошо. Большой мозг уже есть…

— А, большой мозг уже есть? Тогда на уровне ощущений, судя по тем разнообразным кусочкам фактов, которые есть… Если у нас имеется многочисленная популяция каких-то среднепалеолитических ребят с большим мозгом, и условия достаточно благоприятны, т. е. они не находятся на грани вымирания и не страдают из-за какого-то там ужасного климата, голода… Если их достаточно много, живут они неплохо, достигли уже стадии среднего палеолита, то, мне кажется, перескочат в верхний палеолит, где люди, как нам кажется, уже совсем такие же, как и мы, — обязательно в конце концов придут к сельскому хозяйству — это уже вещь закономерная. Хотя, конечно, я не могу этого доказать никак.

Я бы сказал так: когда эволюция создавала двуногих обезьян с гигантским мозгом — нас, — она не предполагала, что это приведет к развитию цивилизации. Этот процесс шел по совершенно другим причинам. Например, просто потому, что чуть более сообразительные индивиды на протяжении сотен тысяч лет имели преимущество в изготовлении каменных орудий, в добыче мяса, в повышении своего статуса в группе, в каких-то вот их первобытных задачах. И, конечно, всё это достигалось за счет языка, за счет речи. И вот ради этого мозг вырос до невероятных размеров. Это был некий, можно даже сказать, эволюционный несчастный случай, что запустился такой сильный, явно самоподдерживающийся отбор на увеличение мозга. На этот счет есть красивые теории, как устроен был этот эволюционный процесс. Но так или иначе у нас появилась обезьяна с гигантским мозгом, которая еще и разговаривает. И эта обезьяна пока еще не построила никакой цивилизации, а просто делает свои более-менее убогие каменные орудия. Мне кажется, на этом этапе уже достаточно неизбежен выход в мир цивилизации, и это возникло как неизбежный побочный эффект.

— Еще более спекулятивный вопрос. Допустим, исчезли все приматы, включая человека — просто взяли их — и вычеркнули. (Это мысленный эксперимент, не более того.) Есть ли у эволюции шансы, что снова появятся высокоразвитые существа с большим мозгом, и какой отряд млекопитающих имеют наибольшие шансы в этом? Или такого шанса уже не будет ни у кого?

— Ну, во-первых, если бы сейчас исчезли все приматы на планете — прежде всего мы с вами, — то биосфера Земли испытала бы колоссальное облегчение и начала бы радостно дальше эволюционировать, потому что сейчас дикую биосферу мы загнали в угол, и высшие животные практически вымирают и уже не могут никуда эволюционировать. И я думаю, что в истории науки все ученые, которые говорили: вот этого эволюция не может, с этой задачей эволюция не справилась, — потом всегда оказываются севшими в лужу. Потому что эволюция, как говорится, умнее, чем все мы. Она создает такие невероятные штуки, что можно сойти с ума. Поэтому я думаю, что рано или поздно кто-нибудь бы появился — и все-таки скорее среди млекопитающих, потому что они менее ограничены, чем птицы, в плане развития мозга. Все-таки птицы навсегда пожизненно искалечены своим полетом. За адаптацию к полету приходится платить колоссальную цену, и им в обозримом будущем из этого уже не выпутаться. Полет обрезал им множество других эволюционных путей. А млекопитающие — ребята попроще, ползают на своих четырех… Короче, кто-нибудь смог бы.

И у нас есть еще китообразные, которые страшно умны, обладают огромным мозгом, пользуются изощренной звуковой коммуникацией, личными именами, ведут сложную социальную жизнь, имеют общественное устройство… Их культура передается: есть виды с матриархальным устройством групп, где старые самки ведут эту группу, и все у них учатся, существуют культурные традиции и всё такое… Китообразные, конечно, на пути развития цивилизации ограничены тем, что находятся в воде, у них нет рук, а только ртом им сложновато будет изготавливать всякие замысловатые орудия… Это, конечно, минус.

Но есть слоны — это прекрасный вариант для развития. На основе хоботных создать цивилизацию можно: хобот, возможно, предполагает сложную орудийную деятельность. Мозг очень большой. И опять же социальность, общение, коммуникация, и личные имена у них тоже обнаружены… Если только они не вымрут — хоботные же сейчас тоже на грани вымирания, — и если приматы исчезнут, то, может быть, слоны и правда дали бы начало какой-то новой цивилизации на планете.

— Да, спасибо. Так, всё очень интересно. Значит, смотрите: у меня в результате сложилось впечатление, что разум и цивилизация — это все-таки после некоторого порога достаточно вероятная вещь. Я не знаю, правильно ли это впечатление, но именно оно в результате этой беседы у меня сложилось. Ну и давайте дадим вам заключительное слово, если есть чего еще сказать. Может быть, я чего-то не спросил, или, может быть, вам еще чего-то хочется добавить…

— Прежде всего, я хотел бы дать ссылку на более подробные рассуждения о том, почему из всех обезьян именно наши предки пошли по этому пути. Это классический вопрос, который любят задавать креационисты: если мы произошли от обезьян, то почему другие обезьяны не стали людьми? Соответственно, начинается разговор об условиях, необходимых для того, чтобы у какой-то обезьяны начал быстро расти мозг, и она пошла бы по пути такого вот культурного прогресса. Это всё в принципе есть у меня в лекциях на эту тему, в видео и статьях, которые можно найти в Интернете по словам «коэволюция мозга и культуры», или «культурный драйв». Это первое, что я хотел сказать.

И второе: да, я согласен с вашим впечатлением: если у нас есть планета, на которой возникла такая группа животных, как класс млекопитающих, и она распространилась, заняла много разных ниш, то вероятность того, что какой-то из видов млекопитающих со временем создаст цивилизацию, действительно достаточно большая. Другой вопрос, сколько времени это займет. Если уж на то пошло, то появление первых млекопитающих и рождение человеческой цивилизации разделяют ни много ни мало 230 млн лет.

— Да, но если считать от расцвета млекопитающих, которое произошло после вымирания динозавров, получится гораздо короче.

— Верно, динозавры долго не давали им проходу. С момента, когда конкурент был убран, получается всего 60 млн лет. А это уже совсем небольшой срок.

— Ну, всё. На этом мы заканчиваем это интервью. Оно, кстати, еще не последнее. Спасибо большое Александру. Большое спасибо слушателям и всем, кто нас будет потом читать.

— До свидания! Спасибо.

t.me/evolution_markov
facebook.com/alexander.markov.750
youtube.com/@evolution2markov

1. Maxime Aubert, Rustan Lebe, Adhi Agus Oktaviana, Muhammad Tang, Basran Burhan, Hamrullah, Andi Jusdi, Abdullah, Budianto Hakim, Jian-xin Zhao, I. Made Geria, Priyatno Hadi Sulistyarto, Ratno Sardi & Adam Brumm. Earliest hunting scene in prehistoric art // Nature. Published online 11 December 2019. DOI: 10.1038/s41586-019-1806-y

2. Kevin G. Hatala, Neil T. Roach, Anna K. Behrensmeyer, Peter L. Falkingham, Stephen M. Gatesy, Erin Marie Williams-Hatala, Craig S. Feibel, Ibrae Dalacha, Martin Kirinya, Ezekiel Linga, Richard Loki, Apolo Alkoro Longaye, Malmalo Longaye, Emmanuel Lonyericho, Iyole Loyapan, Nyiber Nakudo, Cyprian Nyete, Louise N. Leakey. Footprint evidence for locomotor diversity and shared habitats among early Pleistocene hominins // Science. 2024. DOI: 10.1126/science.ado5275

¹ trv-science.ru/tag/proisxozhdenie-zhizni/

² trv-science.ru/2024/08/vozniknovenie-zhivotnyh-interview-s-mikhailom-nikitinym/

³ elementy.ru/novosti_nauki/434294/Parantropy_i_erektusy_odnovremenno_khodili_po_odnim_i_tem_zhe_mestam_v_Vostochnoy_Afrike