Наука без исследований: есть ли выход из тупика?

Владимир Гельман, канд. полит. наук, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, Finland Distinguished Professor в Александровском институте университета Хельсинки, рассказал ТрВ-Наука о ситуации с political science в России.

Политическая наука в России получила официальное признание как дисциплина примерно четверть века назад. Сегодня это довольно большая по численности работающих отрасль отечественного академического мира. Десятки вузовских кафедр ведут подготовку бакалавров и магистров политологии, защищаются сотни диссертаций по политическим наукам, число опубликованных политологических книг и статей измеряется тысячами, а количество научных мероприятий — от всероссийских конгрессов до небольших семинаров — кажется, подсчету не поддается. Но вот говорить о сколько-нибудь значимых научных достижениях российских политологов за эти четверть века приходится с очень большим трудом.

В самом деле, пересчитать значимые научные работы, опубликованные в ведущих международных журналах и издательствах и/или получившие признание серьезных специалистов в стране и за рубежом, можно буквально по пальцам одной руки. Я имею в виду не то, что понимает под «политологией» широкая публика — комментарии в СМИ на злобу дня, — а тексты, претендующие на научный статус. В чем причина такого положения дел и как его преодолеть, иначе говоря, «кто виноват» и «что делать»?

Политическая наука в России по большей части покоится на трех китах. За редким исключением, она является (1) атеоретической, (2) нормативно ориентированной и (3) не включенной в сравнительную перспективу. Проще говоря, немалая часть российских политологов (1) рассматривают теорию не как инструмент познания, а как некие принимаемые (или не принимаемые) на веру постулаты; (2) эмпирическое познание реальности они обычно сводят к сопоставлению наблюдаемых явлений с нормативными идеалами («как должно быть»), и (3) Россия представляется им уникальным объектом исследования, не вписывающимся в рамки анализа, разработанные на материале иных стран (по сути дела, речь идет о реинкарнации известного тезиса «умом Россию не понять»).

В то же время современная политическая наука в США и Западной Европе является позитивной, эмпирической и сравнительной. Позитивная сторона анализа здесь противостоит нормативному видению мира, эмпирическая — некритическому заимствованию чужих теорий (равно как и некритическому созданию собственных), а сравнительная — не основанным на научном знании представлениям об уникальности «особого пути» тех или иных стран и регионов или же об универсальности всеобщих закономерностей.

Следствием такого кардинального расхождения становится парадокс, когда значительная часть научной продукции российских политологов представляет собой что угодно, но только не результаты проводимых ими эмпирических исследований. Во многих случаях речь идет об обзорах работ других исследователей и (иногда полезном) критическом «разборе чужих полетов». Решение этих задач необходимо для исследования, с них обычно начинается любая научная работа. но в России сплошь и рядом ими она и заканчивается. Если же российские политологи и проводят исследования, то их тематика и содержание подчас выглядят периферийными, если не сказать маргинальными с точки зрения современной политологии. Несметное количество текстов, посвященных «политическому дискурсу» и часто представляющих собой разного рода интерпретации тех или иных высказываний политиков — наглядное тому подтверждение.

Об использовании современных статистических методов или математическом моделировании российскими политологами и говорить не приходится — многие из них не имеют об этих техниках анализа ни малейшего представления. Неудивительно поэтому, что выводы таких работ не выходят за рамки иллюстраций теории («N-ская область является типичным регионом с точки зрения преемственности элит») или банальной констатации фактов, нагруженной ценностными суждениями («демократии в России нет и не может быть, потому что этого не может быть никогда»).

Сходная ситуация отмечалась в российской политологии еще десятилетие назад. Но тогда ее склонны быть рассматривать как «болезни роста» — трудности становления новой дисциплины, не избавившейся от идеологизированного наследия советской эпохи. Сегодня, пожалуй, велика опасность ее перерастания в стадию «хронических заболеваний», когда политологическая продукция низкого качества воспроизводится поколениям студентов и аспирантов, которые потом становятся доцентами и профессорами, и возникает своего рода «порочный круг».

Справедливости ради нужно сказать, что эти болезни не являются специфически российскими, — они отчасти присущи и ряду других стран со сходным уровнем развития политологии, хотя и проявляются везде по-разному. Хотим мы того или нет, но мир современной политической науки однополярен: он делится на США и «всё остальное», причем вклад всего остального мира в политологию куда ниже, нежели американский, и следовать заокеанским «правилам игры» в науке могут и хотят далеко не все. Но, в конце концов, правила игры в футбол тоже изобрели не в России, однако едва ли этот факт может служить в глазах болельщиков оправданием плохой игры их любимых команд.

Увы: и научно-образовательный, и политический климат сегодняшней России отнюдь не способствует развитию политической науки. Трудно исследовать электоральную политику там, где результаты выборов становятся следствием не предпочтений избирателей, а систематических фальсификаций. Но все эти патологии политического развития следует воспринимать как своего рода Эльдорадо с точки зрения специалистов, которые изучают коррупцию, клиентелизм, произвол властей и институциональное разложение.

Ведь опыт России предлагает многочисленные эмпирические свидетельства для тестирования существующих подходов и для разработки новых теорий в этих сферах исследований. Те же фальсификации итогов голосований в России изучают вполне успешно, и политологам тут, что называется, и карты в руки. Но пока эти карты берут в свои руки представители других дисциплин, прежде всего экономисты и математики, а российские политологи рискуют оказаться на обочине познавательного процесса, тратя свое время и силы на бесконечные обсуждения теорий, разработанных другими специалистами, или на обсуждение проблем, не интересных ни другим политологам, ни представителям других дисциплин, ни обществу в целом.

Есть ли выход из «порочного круга» науки без исследований? Полагаю, что не стоит изобретать велосипед, нужно воспользоваться тем опытом, который помог в становлении современной политической науки ряду стран Западной Европы после Второй мировой войны. Он опирался, прежде всего, на полномасштабное заимствование рамок анализа и подходов к проведению исследований у коллег из США.

Политологи из Западной Германии, Голландии, Италии, стран Северной Европы учились в ведущих американских университетах у ведущих ученых, на протяжении долгого времени выступая в качестве «подмастерьев», активно взаимодействовали с коллегами из других, более «продвинутых» дисциплин (тогда — психологии и социологии). В то же время в самих этих странах шел активный процесс строительства новых вузов и кафедр, ключевые позиции в которых занимали вышедшие на передовые рубежи науки представители нового поколения. Разрыв удалось не то чтобы преодолеть, но, по крайней мере, сделать его далеко не безнадежным.

Шансы на такое развитие событий не упущены и для российских политологов. В политологических аспирантурах американских и западноевропейских университетов сегодня пишут диссертации выходцы из России, обладающие немалым исследовательским потенциалом. Некоторые российские вузы, получающие немалые деньги от правительства на то, чтобы повысить свое место в мировых рейтингах, вполне способны привлекать первоклассных зарубежных специалистов, формируя вокруг них группы из молодых перспективных отечественных политологов из разных вузов и городов страны.

«Истории успеха» сотрудничества и соавторства российских политологов с коллегами из США и Западной Европы также могут стать более многочисленными, чем сегодня. Те достижения, которые сегодня демонстрируют коллеги-экономисты из «продвинутых» российских вузов (НИУ ВШЭ, РЭШ, ЕУСПб и др.), пошедшие по этому пути лет 10-15 назад, могут и должны стать ориентиром для российских политологов: им также предстоит многому учиться и у самих экономистов в методологическом и содержательном плане собственной научной деятельности.

Во всяком случае, глядя на сегодняшнюю безрадостную картину российской политической науки, весьма далекую от стандартов современных политических исследований, не стоит впадать в позорный грех уныния. Ветхозаветные древние евреи блуждали по пустыне сорок лет, пока в землю обетованную не пришли те из них, кто не помнил жизни в египетском рабстве.

Скорее всего, через сорок лет после распада СССР лицо российской политологии как дисциплины будут определять те специалисты, которые не жили во времена «единственно верного» марксистско-ленинского учения. Смогут ли они занять достойное место на международной карте современной политической науки? Ответ на этот вопрос зависит не только от политической науки как таковой, но и от среды, в которой она развивается. Политическая наука в России имеет шанс стать «нормальной наукой», но лишь в условиях, если российская политика не утратит основные атрибуты «нормальной страны».