В новогоднем поздравлении президент Медведев пожелал россиянам жить в счастливой, безопасной, благополучной стране. Вообще-то он тут верен себе: и раньше говорил, что Россия должна стать лучшей страной для безопасной и комфортной жизни. Но я задумалась о слове благополучный. Нет, разумеется, это не новое слово. Просто я подумала, что раньше было бы странно услышать его в таком контексте. говорили, например, благополучное завершение путешествия — обошлось, значит. Или благополучная геомагнитная обстановка — нигде вроде не рвануло и не собирается. Но это о ситуациях и событиях. Но еще говорили — благополучный человек. Это ведь не просто человек, у которого все хорошо, но это еще и человек, который потому несколько скучноват, лишен сильных страстей и не вполне способен к сопереживанию. Что-то есть в таком человеке мелкое. Что-то глубоко неинтересное. И вообще — да что он может понимать в настоящей жизни, благополучный человек?
Вот несколько характерных примеров из Русского национального корпуса (ruscorpora.ru): «Еще в полях белеет снег, а воды уж весной шумят…» Рахманиновская музыка на эти стихи мне не нравится. Светлой грусти весенней нет в этой музыке. А надо сказать, что благополучные, так сказать, спортивно-здоровые люди в большинстве случаев равнодушны, не замечают, не ценят да и не подозревают великого значения, несказанной значимости красот природы. Здоровые не ценят… Это не значит, конечно, что всякий человек, заполучив острое или хроническое заболевание, начнет переживать отражение облаков в луже. Сказываю о тех, кто может вместить, кому дано. [Б. В. Шергин. Из дневников (1930-1960)]; Кипренский уговорил Тамаринского вместе пойти к Торвальдсену посмотреть бюст Байрона и поговорить о поэте. <…> Когда я кончил бюст, Байрон мельком взглянул на него и сказал: «Вы сделали не меня, а благополучного человека. На вашем бюсте я не похож». — «Что же дурного, если человек счастлив?» — спросил я. «Торвальдсен, — сказал он, и лицо его побледнело от гнева, — счастье и благополучие так же различны, как мрамор и глина. [К. г. Паустовский. Орест Кипренский (1936)]; Благополучные, нарядные люди!Я сразу подумала о своей старой шубе, о незавитых волосах и незакрашенной седине. Оказывается, здесь буду не только я со своей памятью и работой, наедине с лесом, небом и книгами, а я и чужие люди, да еще такие, которым скучновато и хочется поразвлечься [Л. К. Чуковская. Спуск под воду (1949-1957)]
Еще было такое слово — сытый. С еще более выраженным негативным оттенком. Сытый — читай равнодушный, душевно черствый, глухой к чужим переживаниям. Потому и у Цветаевой Если душа родилась крылатой, то
Два на миру у меня врага,
Два близнеца, неразрывно-слитых:
Голод голодных — и сытость сытых!
Голод голодных ненавистен, потому что для человека с душой мучительно чужое страдание, а сытость сытых — вовсе не потому что крылатая душа завистлива. Просто сытые не разумеют голодных, не чувствуют их страдания, их души не крылаты.
Возможно было раньше и сочетание благополучная страна — это, к примеру, Швейцария. В войнах не участвует, революций не практикует, держит себе в банках золотые слитки — не будем говорить чьи; шоколад, сыр, часы, перочинные ножики производит. Я, кстати, очень люблю Швейцарию, тут просто речь о неком культурном стереотипе. Как написал Лев Лосев,
В Женеве важной, нет, в Женеве нежной,
в Швейцарии, вальяжной и смешной,
в Швейцарии, со всей Европой смежной,
в Женеве вежливой, в Швейцарии с мошной,
набитой золотом, коровами, горами,
пластами сыра с каплями росы.
А и правда — поди плохо, если и у нас все будет так же чистенько и шоколадно. Вполне себе новогоднее пожелание. Сюжет для небольшого рождественского рассказа.
Почему я говорю: неуловимое? Тут ведь не само слово благополучный как-то особенно изменилось. Изменились представления о мире, ценности и ориентиры, и потому слово вдруг естественно возникает в таком контексте, в каком раньше едва ли могло фигурировать. Может, благополучный человек, благополучная страна — это вовсе не мелко, не скучно, а очень даже хорошо?
Еще я все думаю о слове менять. Сейчас часто стали говорить: менять машину, поменять телефон. Такое значение было у слова менять и раньше: меняет женщин, как перчатки. И все-таки во фразах: Хочу поменять машину, Пора менять телефон — есть, воля ваша, что-то остросовременное.
Потому что изменилось само отношение к вещам. Раньше вещи должны были служить долго. У нас на даче до сих пор функционирует стиральная машина ЗВИ (кто не помнит, ЗВИ — это «Завод Владимира Ильича»), которой уже, кажется, более полувека. У нее две секции: в одной (воду туда заливать надо шлангом) белье стирается, скручиваясь в тугие жгуты, для борьбы с чем предусмотрено нечто вроде огромного деревянного пинцета, другая представляет собой центрифугу, в которой белье вращается с дикой скоростью, выжимаясь почти досуха и иногда до дыр. Понятия о деликатной машинной стирке тогда не было. Вещи из деликатных тканей просто стирали руками. Что-то там на центрифуге такое написано, не соответствующее нормам современной орфографии. Каждое лето обращаю внимание, но потом за зиму забываю. Вот, правда, холодильник «Саратов» все-таки уже лет 10 как сдох. Теперь не то. Приятельница спрашивает: Там никому не нужна посудомоечная машина, а то я собираюсь менять? Я говорю по старинке: Так она что, плохо работает? Да нет, говорит, работает отлично, просто сколько можно.
С автомобилями еще понятно: через сколько-то лет эксплуатация дорожает, страховка становится менее выгодной, так что в некоторых случаях лучше старую машину поскорей продать и купить новую — благо дефицита нет. Но вот с телефонами — совсем чистый случай. Телефон меняют часто только потому, что появилась новая модель. Не то что старая чем-то не устраивает, а просто зачем старая, если есть новая. Вещи морально устаревают быстрее, чем выходят из строя. Все должно обновляться, потому что жизнь не стоит на месте.
И вот опять неуловимое: вроде со словом менять ничего особенного не произошло, но зазвучало оно как-то по-иному. Контекст изменился. Такие вещи забываются: трудно уже через несколько лет вспомнить, что какое-то сочетание резануло слух или только чуть-чуть остановило внимание, а тем более — чтО в нем казалось странным. И тогда-то никакие корпусные исследования, никакая статистика не смогут заменить сегодняшнего живого уха. Моего, в частности. Я знаю, что, плохо ли, хорошо ли я описываю языковые казусы, но в любом случае мои заметки — свидетельства, которые пригодятся. И это утешает.