Шизофрения: таинственная недоговоренность — 2

В прошлом номере ¹ мы начали разговор о шизофрении и роли дофамина в развитии заболевания и в конце статьи обозначили некоторые вопросы, о которых сейчас предлагаем поговорить. Первый из них — почему бредовые идеи часто такие устойчивые и никакие доказательства ни в силах разубедить больного?

Уточним один момент, чтобы перейти к этим вопросам: восприятие — это не пассивный процесс получения информации от органов чувств, а скорее управление входами от органов чувств на основе предыдущего опыта или даже — причина этих входов. Наше восприятие во многом работает как отдел приема писем в сказке о короле Матиуше Януша Корчака, и до короля-сознания доходит только очень тщательно отобранная корреспонденция. В недавнем комментарии к своей гипотезе ² Корлетт с соавторами упоминают Германа фон Гельмгольца, назвавшего каждый отдельный опыт восприятия «бессознательной догадкой», или «бессознательным заключением», и высказавшего провокационную идею о том, что всё наше восприятие — форма контролируемой галлюцинации, так как в нем мы в гораздо большей степени полагаемся на предшествующий привычный опыт, чем на непосредственные входы от органов чувств. Приводят они и слова Ивана Петровича Павлова: «Сами знаменитые „бессознательные заключения“ <…> не суть ли истинные условные рефлексы?» (в статье о сознании ³ мы немного говорили о развитии этих идей, воплощенных, например, Томасом Метцингером в книге «Тоннель эго»).

Такого рода процессы не обходятся без ошибок. И предполагается, что одной из причин подобного рода ошибок может быть повышенный уровень дофамина, из-за которого мы начинаем воспринимать скорее то, что ожидаем, а не то, что получаем от органов чувств в данный момент. Мы здесь далеки от терминологической точности, но все-таки когда мы говорим о восприятии, речь идет о субъективных явлениях. Тем более интересно, что эти явления пытаются изучать на животных. Шмак с коллегами проводили среди мышей социологический опрос на тему: слышали ли они какой-то звук? А так как мыши не умеют говорить, они сообщали о наличии или отсутствии еле уловимого звукового сигнала, просовывая нос в соответствующее отверстие ⁴. Ответы на ожидаемые, но отсутствующие стимулы ранее стали использовать как экспериментальную модель галлюцинаций, и уже знакомый нам кетамин повышает вероятность таких ответов. В процессе интервьюирования мышей исследователи измеряли уровень дофамина в области мозга, связанной с процессами восприятия (в задней части стриатума). Они обнаружили, что на фоне повышения концентрации дофамина мыши чаще бывают уверены в наличии того, чего на самом деле не было…

Но вернемся к нашим вопросам.

Итак, в чем причина устойчивости бредовых идей, если гипотеза об ошибке предсказания скорее предполагает формирование всё новых идей? Корлетт с совторами утверждают, что бредовые мысли существенно отличаются от других верований, например, тем, что они возникают в ответ на ощущение изменившегося мира, ставшего странным и таинственным. Неожиданные совпадения и кажущаяся важность происходящих событий взывают к их объяснению и поискам смысла, и когда возникает чувство разрешения противоречий, устранения двусмысленностей и неопределенности, наступает облегчение. И это ощущение облегчения, снятия тревоги и стресса является очень вознаграждающим, оно служит мощным подкреплением вновь установленному «порядку» в мире. В повседневной жизни мы не вполне осознаем и поэтому часто недооцениваем влияние научения такого типа. И скорее здесь можно говорить о двух часто упускаемых из виду явлениях: о чрезвычайной важности для человека некоего индивидуального смысла и о том, что иногда называют отрицательным (негативным) подкреплением, когда некоторое событие ассоциируется с устранением угрозы. Часто само по себе это событие ничего не несет, оно даже может быть не очень приятным, но его ассоциация со снятием сильного беспокойства делает его очень вознаграждающим. Например, таким событием может стать посещение врача в районной поликлинике, заверившего, что у тебя не рак.

Еще одной причиной устойчивости бредовых убеждений может быть изменение процесса реконсолидации. Что такое реконсолидация? Или, для начала, что такое консолидация? Какие-то события в нашей жизни, факты или мысли мы помним недолго, а какие-то по разным причинам запоминаем очень хорошо, и процесс, благодаря которому воспоминание переходит из кратковременной памяти в долговременную, называется консолидацией. Считается, что этот процесс сопровождается синтезом новых белковых молекул. По-другому дело обстоит с реконсолидацией: в одном удивительном эксперименте была подтверждена давняя догадка о том, что наши воспоминания (по крайней мере, отчасти) обусловлены неожиданным процессом — стиранием памяти ⁵. То есть когда мы просто очередной раз вспоминаем некоторое событие из жизни, мы не просто «взираем» на след в памяти, неизменно пребывающий где-то в глубинах мозга, а каждый раз заново создаем это воспоминание вместо предыдущего, обращаясь таким образом раз за разом к последнему воспоминанию. Рассказывая о поездке на водопад в детстве, мы, возможно, прибегаем к нашему последнему воспоминанию об этой поездке. Как это было обнаружено? У крыс вырабатывали реакцию страха на звуковой условный стимул: в конце действия этого стимула через металлическую решетку пола экспериментальной камеры пускали электрический ток. После нескольких таких сочетаний животные начинали пугаться звука и замирать во время его действия. Оказалось, что если на следующий день этих животных поместить в камеру и включить только звук без применения тока (как бы напомнить крысам об этой ассоциации) и ввести блокатор синтеза белка, то память о связи звукового стимула с последующим током пропадает — животные уже не замирают в ответ на включение звука. При этом если ввести блокатор белкового синтеза без напоминания или, наоборот, напомнить и ввести физраствор, реакция замирания на звук сохраняется. Диапазон применимости этого явления к различным видам памяти, его зависимость от силы исходной ассоциации остаются предметом жарких дискуссий, однако этот экспериментальный факт многократно воспроизведен в несколько различающихся ситуациях и сам по себе сомнений не вызывает.

Теперь вернемся к тому, какое это может иметь отношение к устойчивости бредовых представлений. Хонсбергер с соавторами в аналогичных экспериментальных условиях в день напоминания вводили животным кетамин (это попытка экспериментального моделирования заболевания). Оказалось, что если кетамин вводился до процедуры напоминания, то условная реакция страха на следующий день усиливалась. Важно, что этот эффект подавлялся веществом, блокирующим дестабилизацию памяти. А это значит, что влияние кетамина опосредовано именно механизмами реконсолидации, а не каким-нибудь другим параллельным процессом ⁶. Этот эксперимент на животных был проведен уже после получения данных — в ходе исследования на людях — об усилении под влиянием кетамина ассоциаций с приятными и неприятными воздействиями. И эта работа была направлена именно на выяснение механизма явления усиления ассоциации при напоминании под влиянием кетамина. На основе этих данных был сделан вывод о том, что мысленное возвращение к бредовым идеям может скорее их усилить, чем ослабить.

Существует еще одно важное соображение, которое может объяснить укрепление уверенности в странных убеждениях, связанное с ошибкой предсказания. Дело в том, что в ситуациях, когда ошибка предсказания становится чрезмерно вариабельной, зависимые от нее процессы научения начинают вносить меньший вклад в поведение. Дидерен и Шультц доказали это экспериментально: они предлагали испытуемым в отсутствие всяких правил предугадать величину последующего вознаграждения в каждой пробе и, преднамеренно меняя разброс ошибки, показали, что при снижении предсказуемости в определенном диапазоне снижается и темп научения ⁷. На основании этого предполагается, что в результате патологически высокой вариабельности сигнала ошибки предсказания при психозе этот сигнал начинает всё меньше влиять на формирование внутренней модели реальности.

На вопрос о содержании бреда, казалось бы, можно дать довольно простой ответ: гипотезу, объясняющую необычные измененные ощущения, человек строит на основании своего личного опыта, а опыт приобретается в определенной социокультурной среде. И особенности бредовых представлений в разные эпохи подтверждают такое предположение. Например, последнее время в болезненных иллюзиях часто возникают новые гаджеты и предоставляемые ими невероятные возможности ⁸. Но это — лишь конкретные детали. Суть иллюзорного образа мыслей может определяться тем состоянием тотальной неопределенности в этом непонятно по каким законам изменившемся мире. И, вероятно, самыми неопределенными в окружающей среде являются чувства и намерения других людей, на которые, тем не менее, мы больше всего ориентируемся в жизни: «В самых важных вещах — например, любит ли тебя кто-то, — никогда не бывает ясности», — говорит героиня замечательной книги Грейс Макклин «Самая прекрасная земля на свете». Поэтому совсем не удивительно, что главными действующими лицами бредовых представлений являются люди или человекоподобные существа.

Нахождением в состоянии повышенной неопределенности может объясняться и, казалось бы, противоречивое и парадоксальное сочетание позитивных и негативных симптомов. Здесь еще следует добавить, что, помимо искаженных сигналов, нарушающих восприятие, для шизофрении характерен дефицит привыкания, когда реакция на повторяющиеся внешние стимулы не ослабевает, как должно быть в норме, а сохраняет свою интенсивность. Это тоже вносит свой вклад в ощущение неопределенности: попытайтесь себе на минуту представить, что все привычные вам вещи воспринимаются так, как будто вы видите их в первый раз.

По наблюдениям врачей, часть людей, которые однажды оказались в поле зрения психиатров, через некоторое время возвращаются к нормальной жизни. Удается им это, например, благодаря переходу к ночному образу жизни, когда снижается поток атакующих нервную систему стимулов. Джон Гандерсон замечает, что люди шизоидного склада, склонные к изоляции от общества, «увлекаются каким-то самостоятельным занятием, чаще всего в области естественных наук, механики, технологий будущего и не связанным с человеком», а затем «со временем ощущают себя всё комфортнее, благодаря формированию сети стабильных, но дистанцированных рабочих отношений». Такое поведение может быть интерпретировано как своеобразная самопомощь, когда человек избегает чрезмерной стимуляции, повергающей его в пучину хаоса, и одновременно находит для себя территорию смысла. Математик Джон Нэш, страдавший шизофренией, как-то сказал в беседе в присутствии писателя Дмитрия Быкова: «Меня могут понять по крайней мере три человека, да. У нас есть систематизированный язык для этого общения. А другого человека — например, вас — вообще никто не может понять, именно потому, что вы не можете себя формализовать. Людей вообще понять невозможно».

Если же человеку не удается справиться с хаосом в пограничном состоянии, то преодоления неопределенности ему удается добиться уже в психозе, когда вдруг нередко возникает «тиран». «Я хотела держать себя в руках, чтобы не потерять контроля над хаосом. И тут появился Капитан» — эта властная галлюцинация надолго войдет в жизнь Арнхильд Лаувенг, описавшей свою победу над шизофренией в книге «Завтра я всегда бывала львом». Ханна Арендт в работе «Истоки тоталитаризма» пишет: «Гитлер, знавший современный хаос мнений из первых рук, на личном опыте открыл, что беспомощного качания между разнообразными мнениями и категоричным „приговором, что всё — вздор“ лучше всего можно избежать, придерживаясь одного из многих ходячих мнений c „непреклонной последовательностью“». Хорошо известно, что устойчивость авторитарных режимов во многом основана на преднамеренном создании атмосферы полной неопределенности. Сильвия Назар в книге «Beautiful mind» (в русском переводе эта книга вышла под названием «Игры разума») — удивительной биографии только что упомянутого Джона Нэша — приводит высказывание политолога Джеймса Гласса, изучавшего бредовые расстройства: «Бредовое расстройство порождает определенную, часто несокрушимую личность, абсолютный характер которой может загнать человека в безвыходное положение. В этом отношении она выступает в роли внутреннего зеркала политического авторитаризма, порождая внутреннего тирана».

И вполне может быть, что не очень-то важно, в результате чего возник хаос: из-за плохой работы глутаматного рецептора, неправильного выделения дофамина или из-за столкновения прагматического мира и мира философии, как в рассказе Чехова «Черный монах»; если этот хаос не удается преодолеть, то любой из нас оказывается на грани безумия.

Барбара О’Брайен, отрывок из книги которой послужил началом этого разговора, считает, что «шизофрения угрожает тому, у кого не хватает мужества, и поэтому он расчленяет свою личность ради того, чтобы принять себя и быть принятым обществом». Стал ли безумцем доктор Рагин из рассказа Чехова «Палата № 6»? Ответить трудно. Но ему определенно не хватило мужества — и он оказался заперт в отделении для сумасшедших. Созвучный мотив слышен и в словах Натальи Трауберг: «Как бывает гораздо чаще, чем мы думаем, <люди> выходят за пределы греха, утратив разум», и в этом тоже проглядывает попытка преодоления неопределенности или, возможно, преодоления очень неприятной определенности.

И что еще здесь важно: да, возросшая неопределенность с некоторой вероятностью может возникнуть по вине нарушений в дофаминовой системе, но воля к устранению неопределенности, эта «воля к смыслу» также опосредована дофамином. Кристофер Фиорилло с коллегами ⁹ показали, что в максимально неопределенной в отношении получения награды ситуации активность дофаминовых нейронов начинает плавно возрастать. Одна из статей в научном журнале называется «Дофамин, научение на основе вознаграждения и активная догадка» ¹⁰. Безусловно, это не самый лучший перевод с английского на русский. Но словосочетание «активная догадка» обнаруживает глубокие смыслы. И вполне может быть, что воля к устранению неопределенности опосредована дофамином. Но также возможно, что им опосредована и воля к принятию неопределенности. В записных книжках Льва Семёновича Выготского есть запись: «Шизофрения — болезнь вершин или глубин личности?».

Также непросто объяснить жесткую и неадекватную атрибуцию возникающих при психозе идей. Почему одни слова больной приписывает «голосам», а другие — себе, почему перестает узнавать свои мысли? Возникло предположение, что проблемы такого рода могут быть вызваны общими сложностями в выявлении источников и причин поступающей стимуляции, в первую очередь в определении собственной причастности к возникновению тех или иных событий. Эта способность, с одной стороны, является базовой, и на ней во многом основаны чувство «Я», самосознание, самоконтроль, ответственность, а за ней и вина… С другой стороны, она сама представляет собой сложный конструкт. Наше чувство причастности (кстати, в англоязычной литературе при обсуждении этих проблем постоянно используется понятие «agency», которое в данном контексте довольно сложно перевести на русский язык) очень зависит от подсознательных догадок и ожиданий, основанных на нашем опыте; и наши интуиции, подчас незыблемые, на самом деле часто очень двусмысленны и неопределенны. Эта тема поднята в замечательной книге Грейс Макклин «Самая прекрасная земля на свете», в которой девочка — главная героиня — в какой-то момент неожиданно для себя «осознает», что все ее действия в ее игрушечном доме, который она «создавала почти всю свою жизнь из вещей, которые больше никому не нужны», неизбежно приводят к изменениям судеб окружающих ее людей. Кстати, призраки шизофрении и депрессии нередко возникают на страницах этой книги.

В работе с названием «Изучение аномального опыта „Я“» ¹¹ Джозеф Парнас с соавторами приводят такие высказывания пациентов:

• «Такое ощущение, как будто я не часть этого мира; я как будто привидение с другой планеты. Я почти не существую».
• «Я потерял контакт с самим собой».
• «Я чувствую себя подобно несущественному объекту, вещи, вроде холодильника, но не человеческому существу».
• «У меня было слегка странное ощущение отсутствия связи между мной и тем, что я думаю».
• «Мое ощущение конкретного опыта как моего собственного опыта возникает с какой-то задержкой».
• «Я постоянно обращаюсь к себе. Иногда это выражено так сильно, что я не могу дальше смотреть телевизор. Даже когда я разговариваю с кем-то, я обозреваю себя и не могу уловить, о чем говорит собеседник».
• «У меня возникает чувство, что это не я написала, но я знаю, что это не так».
• «Мой голос мне кажется чужим, как будто он пришел из вакуума».

Из своего собственного опыта болезни исследователь Клара Кин заключает, что шизофрения — это «фундаментальное расстройство „Я“», а не просто биохимический дисбаланс. Это расстройство она характеризует как нарушение экзистенциальной проницаемости между миром и «Я». «Лечение, — пишет она, — помогает наблюдающему „Я“ доминировать над страдающим „Я“, но настоящей меня больше здесь нет»¹².

Перед лицом таких проблем исследование «agency» — попытка ухватиться за соломинку, но такие ситуации не редкость в науке. Итак, в первую очередь речь идет о некотором внутреннем механизме, при помощи которого индивидуум приписывает те или иные события результатам своих действий. Теоретических и экспериментальных подходов к проблеме было предпринято немало. Вполне ожидаемо, что в некоторых из них фигурирует дофамин.

Питер Рэдгрейв и Кевин Герни предполагают, что тот самый короткий дофаминовый всплеск, который, как считают многие, кодирует ошибку предсказания вознаграждения (об этом мы немного говорили раньше), вместо этого играет ключевую роль в выявлении особых сигналов — тех аспектов окружающей среды или собственных действий, которые оказались причиной неожиданных изменений ¹³. Кота Шрёдингера вы наверняка помните, а помните ли вы кошку Торндайка, которая хочет жить и упорно пытается выбраться из ящика с хитроумным запором? Рэдгрейв и Герни считают, что разряд дофаминовых нейронов, начинающийся в ответ на неожиданное событие в течение первых 100 мс, слишком быстрый и короткий, чтобы оценивать ошибку предсказания вознаграждения, ведь кошка в это время даже еще не перевела взор туда, где что-то произошло. Зато этот разряд, по их мнению, идеально подходит для того, чтобы «зафиксировать» это событие и, если оно произошло после совершения определенного действия, связать это действие с последовавшим за ним событием (в случае кошки: связать сделанное ловкое движение с последовавшим за ним открытием дверцы ящика), т. е. понять, что это событие — результат твоего собственного действия. И, соответственно, если работа дофаминовых нейронов нарушается, то нарушится и связывание действия с результатом, что может происходить при шизофрении.

Какие данные должен получать механизм, связывающий действия с их результатом? В него должна, во-первых, поступать информация о контексте, во-вторых, он должен «видеть» результат, а самым важным в нем должно быть звено, отслеживающее текущие действия. Конечно, можно (и нужно) наблюдать за этими действиями во все глаза или следить за ними с помощью других органов чувств, но есть способ более оперативно донести информацию о текущем действии до различных отделов нервной системы. Существует такое понятие, как «эфферентная копия» (efference copy), которое обозначает копию двигательной команды. Эта команда отдается выполняющей движение системе, а ее копия направляется (например, по аксонным ответвлениям) в другие, не связанные непосредственно с исполнением движения, отделы мозга.

Как может проявлять себя этот механизм? Рассмотрим пример из статьи в журнале Science с необычным названием «Два ока за око» ¹⁴: во вступлении к статье авторы заявляют, что утверждения, которые мы часто слышим от дерущихся детей, — «другой ударил сильнее», — абсолютно правдивы. В своем исследовании они показали, что, пытаясь равнозначно ответить на силовое воздействие, которое перед этим мы же сами и произвели, мы бываем гораздо более точными, чем тогда, когда отвечаем на воздействие, поступившее извне: в последнем случае мы давим с почти удвоенной силой. Интересно, что больные шизофренией в подобных условиях оказываются гораздо более точными, отвечая на внешнее воздействие ¹⁵.

Эфферентная копия берет начало в областях мозга, отвечающих за движение, а принимают информацию области, как-то отвечающие на последствия этого движения. Такой областью мозга, которая может связывать действия с результатом, является стриатум: он получает входы из большей части коры больших полушарий, от миндалины и гиппокампа (и таким образом отслеживает контекст), в стриатум поступают «быстрые» входы из таламуса и от дофаминовых нейронов, которые, вероятно, информируют его о результате, а также он получает подробную информацию из двигательных областей коры. В недавней работе, по мотивам которой родилась эта статья ¹⁶, я обсудила гипотетический механизм уменьшения активации нейронов стриатума в ответ на сигнал об эфферентной копии при шизофрении (в условиях, когда концентрация дофамина повышена, снижается возбудимость клеток, принимающих сигнал с эфферентной копией), что, собственно, и может усложнить определение своего авторства для производимых действий. Но сейчас предлагаю обратить внимание на других участников процесса передачи сигнала в стриатуме.

Возьмем, например, входы к клеткам стриатума от дофаминовых нейронов. Довольно давно известно, что по крайней мере часть дофаминовых нейронов помимо дофамина выделяет в качестве медиатора глутамат (такой процесс называется ко-трансмиссией). Как мы уже не раз обсуждали, выключить какой-нибудь фермент с помощью генетических манипуляций сейчас не представляет большой сложности, однако такое выключение чаще всего приводит к большому числу нежелательных (а иногда и губительных) последствий, часто не связанных с действием в исследуемом локусе. Поэтому разработка метода, позволяющего относительно избирательно вмешаться в некий физиологический процесс, — всегда большая удача. И, похоже, она улыбнулась большому коллективу исследователей, изучавших поведенческие эффекты ко-трансмиссии глутамата и дофамина ¹⁷. Что они сделали и что обнаружили?

Известно, что выделившийся из пресинаптических окончаний глутамат захватывается соседними астроцитами (эти клетки нервной системы не относятся к нейронам), в них превращается в глутамин и отправляется назад в нейронные окончания. Там под влиянием особого фермента глутамин снова становится глутаматом и может быть опять использован как медиатор. Вот в этот цикл и вмешались исследователи, посредством генетических манипуляций затруднив превращение глутамина в глутамат, но при этом только в дофаминовых нейронах. В результате они получили животных без дефектов в развитии с нормальными дофаминовыми нейронами, выделяющими дофамин так же, как нейроны обычных мышей, но при этом с ослабленной ко-трансмиссией глутамата. Эмоциональное и двигательное поведение этих мышей было нормальным, однако… и здесь вы, возможно, ожидаете перечисления каких-то найденных нарушений, и, конечно, какие-то отличия в некоторых тестах были обнаружены, но все эти отличия указывали на фенотип, устойчивый к развитию психоза. Так, например, они демонстрировали большее латентное торможение по сравнению с мышами, не подвергавшимися генетической модификации (как мы ранее говорили, у больных шизофренией латентное торможение ослаблено). Следовательно, к развитию заболевания могут быть причастны особенности совместного выделения глутамата и дофамина дофаминергическими нейронами.

Теперь взглянем на другие входы к нейронам стриатума — из таламуса. Группа ученых из Японии задалась вопросом о том, возможно ли выявить определенную область мозга, в первую очередь ответственную за нарушения и критичную в механизме развития заболевания ¹⁸. Отдавая дань накапливающимся подтверждениям глутаматной теории шизофрении, они попытались повлиять на определенные рецепторы к глутамату. Свое внимание они обратили прежде всего на группу ядер таламуса, имеющих тесную связь как со стриатумом, так и с префронтальной корой, т. е. со структурами, определенно причастными к развитию заболевания. Интерес к этим ядрам подогревало и то, что ранее были показаны некоторые изменения именно в их клетках при шизофрении. Исследователи создали линию мышей, у которых прицельно был нарушен ген, отвечающий за синтез конкретного глутаматного рецептора (в результате у этих мышей определенные нейроны таламуса остались без изучаемых рецепторов), и обнаружили, что такие животные демонстрируют множество проявлений, подобных тем, что наблюдаются при шизофрении.

Таким образом, поиски, вдохновленные гипотезой об эфферентной копии, приносят определенные плоды. Очевидно, что картина будет всё больше усложняться и обрастать новыми деталями, но это не пугает ученых (не будем спешить ставить им это в заслугу). «Сложное понятней им», — говорит Борис Пастернак, но не об ученых, а обо всех людях, которым, по его словам, «всего нужнее» «неслыханная простота».

Владимир Иванович Майоров заканчивает одну из своих лекций цитатой из книги Арнхильд Лаувенг. Приведем и мы в завершение эти слова:

«В одном отделении со мной лежала очень больная девушка, ее звали Сив. Сив беспокойно бродила по коридорам, волосы у нее были измазаны кремом для рук, речь была торопливой, бессвязной и хаотической. Ей постоянно требовалась посторонняя помощь, без этого она не могла прожить ни дня. Не помню уже в точности, что случилось в тот вечер. Кажется, был шумный скандал с кем-то из пациенток. Я испугалась, забилась под диван и не осмеливалась вылезти. Сиделки очень хотели мне помочь, но не могли придумать как. И вот в самый разгар их обсуждений, во время которых прозвучало много холодных, профессиональных выражений, отдававшихся в моей душе обидным унижением, Сив вдруг бросилась в мою комнату. Схватив там моего мишку, она снова влетела в гостиную, бережно усадила мишку на пол в полуметре от дивана, дружелюбно произнесла „А вот и король Олаф, не забудь завести часы“ и снова умчалась. Такая же больная, такая же сумасшедшая, такая же замкнутая в собственном мирке. Про нее говорили, что у нее нет контакта с действительностью, но она оказалась единственным человеком, кто нашел правильное решение. Утешенная успокоительным видом мишки, находившегося на расстоянии вытянутой руки, я бодро вылезла из-под дивана и отправилась в свою комнату отдыхать после пережитого. Сив была не в состоянии отдыхать и продолжала свои нескончаемые странствия по отделению. Она была так больна, что хуже, кажется, и представить себе невозможно. Она целиком зависела от посторонней помощи. И всё же она могла что-то дать другому человеку».

Наталья Ивлиева, нейрофизиолог, канд. биол. наук

¹ trv-science.ru/2022/08/schizophrenia-tainstvennaya-nedogovorennost/

² Corlett P.R., Honey G.D., Fletcher PC. Prediction error, ketamine and psychosis: An updated model. J Psychopharmacol. 2016. 30(11):1145–1155

³ trv-science.ru/2022/05/dogadka-o-dopamine-i-soznanii/

⁴ Schmack K., Bosc M., Ott T., Sturgill J.F., Kepecs A. Striatal dopamine mediates hallucination-like perception in mice. Science. 2021 Apr 2;372(6537). doi: 10.1126/science.abf4740

⁵ Nader K., Schafe G.E., Le Doux J.E. Fear memories require protein synthesis in the amygdala for reconsolidation after retrieval. Nature. 2000. 406(6797):722–6

⁶ Honsberger M.J., Taylor J.R. and Corlett P.R. Memories reactivated under ketamine are subsequently stronger: a potential pre-clinical behavioral model of psychosis. Schizophr Res. 2015. 164: 227–233

⁷ Diederen K.M. and Schultz W. (2015) Scaling prediction errors to reward variability benefits error-driven learning in humans. J Neurophysiol 114: 1628–1640

⁸ Stompe T., Ortwein-Swoboda G., Ritter K. et al. Old wine in new bottles? Stability and plasticity of the contents of schizophrenic delusions. 2003. Psychopathology 36: 6–12.

⁹ Fiorillo C.D., Tobler P.N., Schultz W. Discrete coding of reward probability and uncertainty by dopamine neurons. Science. 2003. 299(5614):1898–902

¹⁰ Fitzgerald, T.H., Dolan, R.J., Friston, K., 2015a. Dopamine, reward learning, and active inference. Front. Comput. Neurosci. 9, 136

¹¹ Parnas J, Møller P, Kircher T, Thalbitzer J, Jansson L, Handest P, Zahavi D. EASE: Examination of Anomalous Self-Experience. Psychopathology. 2005. 38(5):236–58

¹² Kean C. Silencing the self: schizophrenia as a self-disturbance. Schizophr Bull. 2009. 35(6):1034–6

¹³ Redgrave P., Gurney K. The short-latency dopamine signal: a role in discovering novel actions? Nat Rev Neurosci. 2006 Dec;7(12):967–75

¹⁴ Shergill S.S., Bays P.M., Frith C.D., Wolpert D.M. Two eyes for an eye: the neuroscience of force escalation. Science. 2003. 301(5630):187

¹⁵ Shergill S.S., Samson G., Bays P.M. et al. Evidence for sensory prediction deficits in schizophrenia. Am J Psychiatry. 2005. 162: 2384–2386

¹⁶ Ивлиева Н. Ю. Дофамин и шизофрения // Вестник государственного университета «Дубна». Серия «Науки о человеке и обществе». 2021. № 4.

¹⁷ Mingote S., Chuhma N., Kalmbach A., Thomsen G.M., Wang Y., Mihali A., Sferrazza C., Zucker-Scharff I., Siena A.C., Welch M.G., Lizardi-Ortiz J., Sulzer D., Moore H., Gaisler-Salomon I., Rayport S. Dopamine neuron dependent behaviors mediated by glutamate cotransmission. Elife. 2017 Jul 13;6. pii: e27566

¹⁸ Yasuda K., Hayashi Y., Yoshida T., Kashiwagi M., Nakagawa N., Michikawa T., Tanaka M., Ando R., Huang A., Hosoya T., McHugh T.J., Kuwahara M., Itohara S. Schizophrenia-like phenotypes in mice with NMDA receptor ablation in intralaminar thalamic nucleus cells and gene therapy-based reversal in adults. Transl Psychiatry. 2017. 7(2): e1047