Самые первые художники оставили свои рисунки там, куда обычному туристу добраться почти невозможно — на труднодоступных скалах и в далеких пещерах. Однако иногда и городским жителям бывают доступны экспозиции наскальной живописи. Об этом Ольга Орлова беседует с руководителем Центра палеоискусства Института археологии РАН Еленой Левановой в программе «Гамбургский счет» на ОТР.
— Обычно специалисты, которые занимаются изобразительным искусством, не ездят в труднодоступные районы, но ваши объекты изучения находятся в самых отдаленных уголках нашей страны. Много ли у нас наскальной живописи?
— У нас всё начинается с беломорских и онежских петроглифов в Карелии и заканчивается на Чукотке. Огромный ареал наскального искусства — горный Алтай, Хакасия и Красноярский край (то есть Южная Сибирь), Забайкалье, на Дальнем Востоке много памятников. И это всё регионы не так хорошо доступные, как Центральная Россия. Пещеры тоже довольно труднодоступны. Хотя к самой известной в нашей стране пещере Шульган-Таш, или Каповая, теперь строятся дороги, там вся инфраструктура завязана на ее музеефикацию, все готовятся к решению ЮНЕСКО по этой пещере.
Мы занимаемся удаленными регионами — Хабаровским краем и Чукоткой, т. е. теми памятниками, которые находятся на самой восточной окраине нашей страны.
— А как вы туда добираетесь? Ведь туда обычным туристам не попасть.
— Хабаровский край доступен и обычным туристам. В часе езды от Хабаровска есть прекрасный памятник Сикачи-Алян, которым занимается наша экспедиция. Он входит в предварительный список ЮНЕСКО. Это гигантские валуны с изображениями на берегу реки Амур. Туризм там развит, и это скорее идет во вред, чем во благо, потому что памятник не охраняется. Но есть памятники и в труднодоступных регионах, к примеру, на Чукотке. Наверное, экспедиция нашего института, которая в 2000-х годах работала на Чукотке, была одна из самых трудозатратных и вообще сложных экспедиций по изучению наскального искусства в стране. Нужно было добраться до Чукотки, дальше тундра, дальше полевой лагерь в экстремальных условиях. Очень мало времени на работу, потому что у вас либо снег, либо дождь, либо безумное количество комаров. И работа по изучению этого памятника в 2000-х годах была огромной. Он был открыт в XX веке геологами, потом описан археологом Николаем Диковым.
А сейчас нам предстоит проделать еще большую работу. Потому что мы едем с огромным количеством оборудования, которое нужно для того, чтобы полностью документировать памятник уже на современном уровне, сделать его виртуальную копию.
— Когда вы выезжаете на объект, у вас все-таки прежде всего стоит задача описания и изучения. Удается ли в таких случаях установить датировку и хотя бы понять, какие древние люди рисовали это, что это были за народы, цивилизации?
— В изучении наскального искусства это самая больная тема. Наши памятники, с которыми я сама работаю, изучаются с 1930-х годов. И петроглифоведение как дисциплина прошла несколько этапов. Сначала мы говорили о том, что сравниваем с какими-то археологическими материалами стиль изображений. Это называется сравнительное датирование, когда мы пытаемся привязать объект к тем культурам, о которых мы что-то знаем по археологии.
— То есть там, где вы уже определили датировку и описали эту культуру, вы понимаете, о ком идет речь?
— Чаще всего они напрямую не связаны. Вот у вас есть огромные скалы, покрытые рисунками. Есть рядом археологический памятник. Прямой связи между ними нет. И сейчас очень много делается для того, чтобы понять, как дальше можно с этим жить, как можно развивать направление датировки петроглифов (например, нашими новосибирскими и московскими коллегами).
Большая удача, когда у нас, например, какая-нибудь отвалившаяся плоскость попадает в культурный слой. Мы можем взять материалы для датировки в слое, и перекрытие слоем вот этих рисунков (петроглифов) даст тогда их абсолютную датировку. Но это очень редко случается. Чаще всего мы только по стилю изображения что-то можем определить. С петроглифами также работают трасологи. Это специалисты, которые смотрят на следы, оставляемые орудиями. И они могут определить с определённой долей уверенности, что здесь использовано было каменное орудие, а на другом памятнике — железо. Но для памятников Чукотки этого недостаточно, потому что там железо встречается редко и появляется оно очень поздно. То есть мы не можем, к сожалению, даже ответить, в каком тысячелетии были сделаны эти петроглифы.
— А вот если говорить о сюжетах: когда мы видим изображения животных и примерно знаем, когда на этой территории эти животные жили и когда их не стало, это не является ключом к датировке?
— К сожалению, у нас изображений именно вымерших животных не так много. В пещерном искусстве Южного Урала — несомненно. Также встречаются они на Алтае. По крайней мере, считается, что там есть изображения мамонтов. Археологи в восторге, потому что «ура, мы нашли мамонтов, это точно верхний палеолит» (мамонты потом вымирают). Мы, например, работаем с одним монгольским памятником и тоже пытаемся доказать, что у нас там шерстистый носорог, а может быть, даже мамонт. Но это единичные случаи. Есть еще Минусинская котловина в Хакасии — там тоже много изображений, которые, скорее всего, относятся к каменному веку. Но специалисты спорят: какой же это каменный век? Это верхний палеолит или уже неолит? Это совершенно разные тысячелетия — точной привязки, точной датировки мы не можем дать.
— То есть животные тоже не дают точно датировки?
— Это могут быть животные, которые поменяли, например, ареал обитания. Но когда они точно это сделали, мы примерно понимаем. Ну, например, не позднее III тысячелетия до н. э. Но на самом деле это может быть и IV–V тысячелетие до н. э. Есть памятники очень интересные (опять-таки Южная Сибирь, Алтай), где поколениями люди приходили, обновляли эти рисунки, что-то добавляли. И там изображения — как культурные слои, как в стратиграфии последовательность напластований — изображения последовательно перекрывают друг друга. И тогда мы видим, что у нас сверху этнографически хакасы, ниже у нас Средневековье, а под ними культуры раннего железного века, бронза. И, возможно, под ними — я утрирую все-таки, — но под ними тот самый каменный век, который самый древний, но который датирован очень большим промежутком. И мы не можем точно ответить, кто были авторы этих рисунков, потому что это, скорее всего, население, которое мигрировало дальше. Мы можем проследедить волны миграций по рисункам, оставленным на скалах.
— Кроме изображений животных есть еще какие-то сюжеты, которые могли бы рассказать о мировоззрении этих людей, о том, как они видели мир, может быть, об их мифологии?
— Вообще, в каждую эпоху есть свои сюжеты, безусловно. Животные, именно животные, — это, вероятнее всего, самые древние изображения, потому что в палеолите редко встречаются изображений людей. Позже появляются сцены охоты, мифологические сцены. Мой любимый пример — это личины — изображения, которые являются визитной карточкой Дальнего Востока, но встречаются и в других регионах. У нас в Сибири очень много разных типов личин.. Это стилизованные изображения человеческих лиц, возможно, шаманских масок. Не исключено, что это изображения духов предков. Здесь можно гадать очень долго. На самом деле, и в керамике у нас тоже есть такие личины, очень красивые. Этим славится прежде всего дальневосточная керамика. Они бывают овальные, бывают с потрясающими головными уборами, какими-нибудь солнечными лучами или языками пламени.
Четко сказать, что такое личина, невозможно. Но это образ, который встречается во всем мире, во всем древнем искусстве, не только в наскальном. От Океании и Южной Америки через весь наш Дальний Восток этот мотив универсален. Как и мотив руки, например, в наскальном искусстве, прежде всего в росписях. Человеческий отпечаток: «Я здесь был».
— Это как подпись?
— Сложно сказать, но это вообще один из самых древних мотивов, которому больше 40 тыс. лет. Сулавеси, пещеры Коске и Шове во Франции — древнейшие наскальные рисунки в мире это позитивные и негативные отпечатки ладони.
— Вы приводите примеры из тех регионов нашей страны, где сильные перепады температуры, влага, снег, лед, ветер и т. д. Все эти памятники находятся в естественных погодных условиях. Как они вообще сохранились?
— Чудом. Очень много памятников разрушено. К сожалению, мы сделать ничего не можем или ограничены в методах и средствах. Есть реставраторы наскального искусства, например, в прекрасном музее-заповеднике «Томская писаница». Там скала, которая периодически уходит под воду. У нас был семинар для студентов, когда мы привезли их на «Томскую писаницу» рассказать о наскальном искусстве, а вода поднялась, и мы на памятник не попали. Там много факторов, которые разрушают этот памятник. Нужен долгий процесс, чтобы апробировать технологии и знать, как не навредить, если начать спасать.
— Для того, чтобы эти памятники стали доступны научному сообществу или чтобы люди их увидели, важно их копировать. Какие способы копирования существуют для таких памятников, находящихся, опять-таки, в естественной среде, когда вы не можете приехать, сбить их со скалы, отвезти в институт?
— Хороший вопрос. Но здесь нужно, мне кажется, немножко в историю углубиться, потому что еще в начале XX века появились прекрасные эстампажи, т. е. сделанные на бумаге оттиски по технологии папье-маше, условно говоря. Например, эстампажи Александра Васильевича Адрианова. Был такой исследователь сибирских петроглифов, археолог, прекрасный человек, который оставил нам огромную коллекцию, просто невероятный архив по наскальному искусству всей Сибири.
Как раз часть его эстампажей и представляют изображения, которые уже утрачены. Важно, как именно он всё это сохранял — не просто зарисовал, а копировал. Ведь художник, как и любой человек, видит всё по-своему, к сожалению.
У нас есть еще замечательные копии Алексея Павловича Окладникова. Этот археолог открыл безумное количество памятников наскального искусства и вообще археологических памятников. И вот он в 1935 году на нашем Сикачи-Аляне в Хабаровском крае делал эстампажи еще на газетах, ведь у него не было обычной бумаги. У его экспедиции было очень плохо с финансами. И вот «Пионерская правда» 1935 года — это эстампажи наших личин, это сам по себе уникальный, музейный экспонат. Они хранятся в Кунсткамере.
Сейчас много технологий копирования. Одна из них — это факсимильные копии, сделанные по оттискам из силикона. Делается негативный оттиск, в него заливают гипс, пластик, другие матьериалы — и получают уже позитивный оттиск. Пример из экспедиции Института археологии РАН под руководством Екатерины Георгиевны Дэвлет, одного самых известных московских исследователей наскального искусства. В свое время она проделала огромную работу по изучению Дальнего Востока и Чукотки, основала наш центр палеоискусства. И вот одной из задач, стоящей перед ее экспедицией, было изготовление таких факсимильных копий, которые можно было бы экспонировать в музеях.
Речь идет о копиях Пегтымельских чукотских петроглифов, которых никто почти не видел. И неизвестно, когда можно будет туда добраться с нормальной логистикой. Сейчас это вертолет и вездеходы. То есть логистика совершенно не приспособлена для туризма. В 2000-х годах в ее экспедиции делали копии, причем самая большая стоит у нас в институте, она на 2,5 м, огромное панно с изображениями.
— То есть она в оригинальном размере?
— Оригинальный размер, конечно. Тонирование таких отливок по фотографиям делается уже художником. Там есть даже лишайники. По фотографии полностью воспроизводится всё, что на этой плоскости. И трасологи, т. е. исследователи, которые под микроскопом изучают выбивку, с такими отливками могут работать как с исходным материалом. Это высокоточное копирование, а не просто музейный экспонат или арт-объект. Случались анекдотические ситуации, была негативная реакция посетителей на нашей выставке: «Зачем вы выпилили из скалы эти камни?»
— То есть люди думали, что это всё настоящее?
— Конечно. Пока не возьмешь в руки, не поймешь, что они легкие, пластиковые. Были представлены самые интересные мотивы, например, антропоморфные изображения — «чукотские мухоморки». Видите, у них такие головные уборы, выбивка с прошлифовочкой? Часто говорят, что это именно люди, которые принимают мухоморы для вхождения в транс. Принятие мухоморов у чукчей описано этнографами, в результате этого люди видели говорящих и ходящих мухоморов. Возможно, мы здесь имеем дело именно с такими персонажами. Вот у них такие шапочки грибные.
С другой стороны, возможно, это просто женские персонажи, у которых высокая прическа. Они известны этнографам, изучавшим североамериканских алеутов и другие народы. У чукчей такого не описано, но, может быть, это действительно имело место.
— И не пришельцы?
— Не пришельцы, совершенно точно. Здесь нет никаких космических объектов, всё не то, чтобы тривиально, но в основном это сцены охоты, сцены промысловые. То есть чукчи или, может быть, другие этнические группы, которые охотятся на северного оленя с каяков. Здесь есть сцены охоты на морских животных, например на кита, что интересно, потому как Пегтымель расположен далеко от морского побережья. Ну и, собственно, это прекрасный образец для занятий по копированию петроглифов. У нас большая коллекция, мы иногда ее экспонируем. Но все-таки этого мало, потому что сам Пегтымель — это обширное скопление плоскостей с изображениями, там их больше 350. Это огромный памятник. Сейчас мы как раз и переходим к цифровым методам копирования.
— Да, поскольку мы живем в цифровую эпоху, новые цифровые методы используются в археологии очень широко. Как вы их применяете?
— Команда нашего института вместе с хабаровскими археологами и с лабораторией RSSDA (это большая лаборатория, которая цифровыми методами как раз и занимается) работает в Хабаровском крае, в результате реализован огромный проект.
— Оцифровка петроглифов?
— Не только, нам необходим ландшафтный контекст. То есть вы, например, видите на карте, что памятник представляется собой берег реки с огромным количеством валунов. И их каждый год приходится искать заново. На Дальнем Востоке у нас проблемные памятники, наверное, одни из самых сложных и в России, и в мире. Вот, например, Сикачи-Алян, который как раз находится в предварительном списке ЮНЕСКО, не охраняется, не музеефицируется — ничего. И каждый год на Амуре ледоход: льдины переворачивают валуны. Кажется, все видели, как в этом году в Хабаровске льдины снесли набережную, — было такое очень популярное видео. Каждый раз как приходишь на памятник — там новая картина. То есть, конечно, те изображения, которые находятся далеко от берега, остаются доступны, они на самом деле не так уж сильно подвержены перемещению, не страдают от этого. Но те, что в прибрежной линии… на первом пункте Сикачи-Аляна даже несколько валунов в итоге переместили, потому что они были в зоне риска. Плюс ко всему они уходят под аллювий — это песок с глиной. Они потихонечку проседают, и река эти валуны съедает. То есть мы даже не знаем, сколько валунов с петроглифами может быть на дне Амура.
Перемещать их, музеефицировать объект, безусловно, нужно, но здесь очень много преград, к тому же это очень дорогостоящий процесс. У нас огромное количество валунов с рисунками на памятнике. Сейчас наша задача — определить точные координаты каждого этого валуна, чтобы мы могли потом с навигатором прийти и найти каждый камень. Плюс ко всему мы каждый год проводим мониторинг, чтобы знать, как именно они переворачиваются, потому что, по разным данным, цифры гуляют просто безумно — десятки метров.
Еще нужно получить карты скальных поверхностей. Это такой большой утес длиной 70 с чем-то метров. На нем группы изображений, которые еще у Окладникова были зарисованы, часть из них мы до сих пор не находим, а их еще в XIX веке видели наши русские первопроходцы. И Окладников искал то, что зарисовывали в 1894 году. То есть мы не можем найти даже то, что было описано в XIX веке.
Здесь, казалось бы, ничего не двигается, но поверхности зарастают лишайниками, обваливаются, поэтому мы всё равно постоянно что-то теряем. Опять же, наша задача — сделать так, чтобы каждый рисунок точно позиционировался на карте. Ну и в дальнейшем мы могли бы мониторить его состояние, отслеживать лишайники, какие-то следы вандализма. На нашем сайте «Петроглифы Нижнего Амура и Уссури» доступны все эти карты, вы можете любое изображение приблизить и рассмотреть в подробностях. Это сайт, на котором полностью представлены оцифрованные памятники Шереметьево, Сикачи-Алян и Кия. Это три большие группы памятников наскального искусства в Хабаровском крае. И, что важно, когда вы приходите на памятник просто днем смотреть на петроглифы, вы не увидите многих изображений не потому, что они под лишайниками, а потому, что свет неправильный или вы просто не понимаете, куда смотреть. А когда вы открываете модель, то можете свет менять как угодно, убрать фототекстуру. Вы эти изображения действительно увидите, хотя нетренированный глаз человека, который не видел до этого наскальное искусство, просто не поймет, на что тут смотреть. Можно посмотреть на цифровую копию одного из самых известных валунов Сикачи-Аляна с изображением лося. У нас более 100 моделей доступны, есть каталог, в котором вы можете на любую модель посмотреть, покрутить как угодно, поменять освещение. И, понимаете, это же одно из самых известных изображений вообще в истории Хабаровского края. Вы откройте любой буклет про Хабаровский край — и увидите этого лося. Он потрясающий, шикарный, такое скелетное изображение.
Есть версия, что это изображение умершего животного, ведь эти скелетные изображения могут быть связаны с какой-то охотничьей магией — охотники призывают души вернуться в тело животного. Это одно из самых, наверное, интересных и узнаваемых изображений в дальневосточной традиции наскального искусства.
Это действительно важная технология, которая открывает нам наскальное искусство, которое безумно красивое и безумно интересное, но мало кто о нем знает даже в самих республиках, в самих регионах, где всё это находится. К сожалению, именно эта часть археологии как-то проходит мимо широкой аудитории.
— Насколько тяжело доставлять оборудование? Какое оно должно быть? Вы работаете с центром Юрия Свойского?
— Да, мы работаем с Юрием Свойским и Екатериной Романенко — это лаборатория RSSDA. Это геодезическое оборудование, коптер для аэрофотосъемки, очень много оборудования для фотограмметрической съемки: вспышки, фотоаппараты, список огромный. Лететь на Чукотку дорого не просто потому, что это далеко, а потому, что у нас очень дорогой багаж. В небольшие чукотские города летают маленькие самолеты. И, кроме всего прочего, это огромные трудозатраты. Там очень большая скорость ветра, уже начинается полярная ночь, может быть вьюга, пурга — что угодно.
Для того чтобы сделать сайт «Петроглифы Нижнего Амура и Уссури», потребовались усилия большой команды, больше 10 человек, и три года постоянной работы. Это не только экспедиции. Мы в экспедициях проводим 2–3 недели в год. Все остальное время уходит на камеральную обработку материалов. У нас очень много направлений экспедиций, а времени меньше, чем направлений, к сожалению.
Полностью запись программы можно посмотреть здесь:
otr-online.ru/programmy/gamburgskii-schet/anons-kak-vyzhivaet-paleoiskusstvo-pod-otkrytym-nebom-zapolyarya-52117.html
(2 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...