Про религии

Между прочим, рай по-буддийски — это такое место, где не холодно и не жарко, а просто приятно. Времен года там попросту нет. Сколько ни интересовался у своих соотечественников, хотят ли они проживать в таком раю, никто не согласился. Кому-то непременно требовалась для счастья снежная баба с морковным носом, кому-то не хватало санок, скребущих скрипучий снег. В нашенском раю рядом с пляжем и морем обязательно должен быть пункт по прокату лыж. Взрослые особи мужского пола неоднократно заявляли, что не могут представить себе счастливой жизни без стопки водки под огненные щи, употребляемые непременно с морозца. Так что шансы на превращение буддизма в государственную религию Российской Федерации я оцениваю скорее отрицательно.

* * *

В Каире я ощущал себя очень уважаемым человеком. Во-первых, потому, что у меня есть усы. А во-вторых, я носил белую шутовскую фуражку, где на околыше было золотом выведено: «Санкт-Петербург». Имелось и подобие кокарды: кругляшок с вписанной в него эмблемой футбольного клуба «Зенит» — сверху кораблик, а в центре мяч, сильно смахивающий на земной шар. Усатые египетские полицейские в черных беретах с нашивкой в виде изображенного в профиль голубого одноглазого орла оценили мой камуфляж и принимали за русского полицейского на отдыхе. Эмблему «Зенита» они считали государственным гербом. Я не возражал.

В Каирский музей, где штабелями, будто на нарах, складированы бесчисленные мумии, они провели меня без очереди. Крепкие, обжаренные со всех сторон солнцем ребята, охранители пирамид, настоящие дети пустыни с иссеченными песком зверскими лицами. Вообще-то каирские полицейские скоры на расправу и считают, что день, когда они кого-нибудь не отмутузили, прошел зря. Но мне они подмигивали, похлопывали по плечу, дергали за усы, примеряли мою фуражку, а один даже предложил прокатиться на его патрульном верблюде. Чувствуя такое доверие, я ощутил страстное желание оправдать его: дать кому-нибудь в морду и разогнать какую-нибудь демонстрацию. Недаром говорят, что форма дисциплинирует.

Ни в одной другой стране мира за полицейского меня больше не держали. Жаль, что жизнь дается безбожнику всего один раз. А будь я верующим в перерождение буддистом, я мог бы лелеять надежду, что когда-нибудь и мне наконец-то достанется черный берет с восхитительным орлом, единственный глаз которого налился кровью от попавшей в него песчинки.

* * *

Спросил Мурата, работягу-узбека, который у меня на даче возводил забор: «Аллаху молишься?» — «Молюсь». — «А Мекка, по-твоему, где?» Махнул рукой куда-то за забор. Если перелезть через него и пойти по прямой, попадешь в результате то ли в Питер, то ли в Ригу. Я не стал Мурата разочаровывать. Если уверен, что молишься правильно, практическая география не имеет значения. А работал Мурат исключительно хорошо. Наверное, потому, что точно знал, где располагается его Мекка.

* * *

Храм Судзумусидэра расположен в Киото, в районе Арасияма. Зима. Деревья и крыша храма покрыты свежевыпавшим снегом. Красота! Отстояв очередь, захожу вместе с многочисленными посетителями в лекционный зал. Перед тем как осмотреть храм, полагается прослушать проповедь. Все-таки это храм, а не аттракцион. В душноватом зале стоят плексигласовые прозрачные ящики, наполненные сверчками. Для того чтобы петь, сверчкам требуется тепло, поэтому обогреватели в лекционном зале включены на полную мощность. Сверчки так старательно трутся лапкой о лапку, что их гомон переполняет помещение.

Природным сверчкам положено петь осенью, а вот здесь они поют сейчас, в самый разгар зимы. Они вообще поют здесь круглый год. Для японцев это удивительно — муссонный календарь не знает сбоев. Есть время цветения сакуры, есть сезон дождей, есть сезон тайфунов… Но местные сверчки этого не знают. Поэтому-то японцы приходят сюда во множестве — подивиться. Усаживаются на циновки, молча слушают эту природную музыку.

Крепкий монах средних лет рассказывает публике не только про сверчков, но и про историю храма. Одна из главных его святынь — каменная статуя бодхисаттвы Дзидзо. Монах говорит о том, что местный Дзидзо непременно откликается на молитвы. Нужно только потихонечку подойти к нему и сообщить о своем заветном желании. Можно пожелать себе счастливого брака, можно попросить о поступлении в университет. Да мало ли о чем еще. Люди — разные, у каждого душа болит по-своему.

Монах настроен оптимистически, но немедленного чуда не обещает. Но если будешь твердо верить в доброго Дзидзо, говорит он, тогда — рано или поздно — твое желание непременно исполнится. Если же ты вдруг сменил местожительство еще до исполнения молитвы, тогда следует незамедлительно сообщить о своем новом адресе в храм. Для этого годятся любые средства коммуникации: можно сделать это письмом, можно послать факс, позвонить, воспользоваться электронной почтой…

Человеку христианской культуры слышать это удивительно. Христианский бог — всемогущ, у него — недреманное око, от него невозможно спрятаться, он видит тебя всегда. Если ты грешишь, то люди могут этого и не узнать, но от христианского бога ничего утаить нельзя. О твоем благочестии богу тоже становится известно незамедлительно. У бога же японского — иные возможности, иная стать. Он похож на только что приступившего к работе почтальона, которому следует объяснить дорогу к дому каждого, кто нуждается в помощи. А иначе Дзидзо может заблудиться. Этот почталь­он добросердечен, но не всемогущ. В таких отношениях между человеком и божеством меньше божественности, зато больше теплоты и человечности.

* * *

Разные мы с японцами. И боги у нас разные. Но и мы, и японцы поэзию любим. А стихи — это голос божественный. Это каждому известно. Интересно, как там, на небесах, наши боги между собою ладят? Устраивают ли совместные читки? Или по разным облакам разлетелись?

* * *

И в древние времена в Японии случались землетрясения, но особого ущерба они не наносили. Землетрясения метят в города, а их было мало. Местные дома без фундамента при толчках подпрыгивали. А если разваливались, то это всего один этаж. Редко кого давило насмерть. Но правители всё равно дрожали: боялись, что землетрясение — это посланная богами черная метка и скоро их правлению придет конец.

Древние японцы были умные и, в отличие от сегодняшних, не селились на побережье, так что цунами терзали дикую землю. Но вот засухи действительно досаждали. Что делать? Конечно, молиться! Японцы прекрасно знали, что живут в муссонном климате, и усвоили, что дожди прольются скоро. Так что их молитвы демонстрировали прекрасную эффективность. Словом, муссонный климат укрепляет веру. А у нас что? Никогда не знаешь, что будет завтра. То ли снег пойдет, то ли жара вдарит. Оттого мы такие атеистичные получились. И при этом считаем, что на всё — воля божья.

* * *

У многих наших верующих такие нежные религиозные чувства, которые будто бы специально требуют, чтобы их оскорбили. Сколько-то лет назад открылась странная выставка: там можно было голову в прореху холста засунуть и сняться в виде Христа с терновым венцом. Мне такая идея не близка, но верующие в Христа выставку взяли и разгромили. На другой выставке был показан плакат, где Христос, Магомет и Будда мирно соображают на троих. Идея сближения религий мне близка, но верующие в Христа заявили, что совместная трапеза с язычниками оскорбляет их религиоз­ные чувства, и плакат порвали. В одном примонастырском городке мэром стал человек с фамилией Упырев. Фамилия, что и говорить, неоднозначная, особенно если учесть, что она принадлежала директору мясокомбината. В общем, верующие в Христа заявили, что фамилия Упырев оскорбляет их религиозные чувства. Прибиться, что ли, к их конфессии? Может, тогда и меня в моих лучших чувствах оскорблять будут пореже?

* * *

Жил-был такой человек — Иван Касаткин. Родился в 1836 году в Березовском погосте Смоленской губернии. В 1861 году приплыл в Японию нести японцам православный свет. В монашестве звался Николаем. Приехал вроде бы ненадолго, да так в Японии и умер в 1912 году. Не возвратился в Россию даже во время Русско-японской войны — считал, что должен окормлять местных прихожан, которым в националистическом угаре того времени жилось непросто. Крестил 30 тысяч человек. Построил в центре Токио огромный Воскресенский собор, открыл школу, оставил по себе добрую память. Похоронен в Токио. В 1970 году канонизирован, теперь зовется Николаем Японским.

Я в Воскресенском соборе был. Там с меня за вход взяли 300 иен. Сумма небольшая, но все-таки неприятно. В своих дневниках Николай гневно отвергал предложение японских помощников брать деньги за осмотр собора, который считался тогда большой достопримечательностью. Но Николай умер, и всё пош­ло своим чередом. Ныне собор зажат между огромными билдингами. Когда-то он был самым высоким зданием в Токио, теперь смотрится коротышкой. Николай упорно призывал японцев преодолевать свою «посюсторонность». Эти билдинги — архитектурное свидетельство того, что он проиграл. Не говорю уже о входной плате.

Александр Мещеряков