Полная версия. В бумажной газете и в .pdf опубликована сокращенная.
Три загадки
Крупнейшие загадки мировой истории науки — это три подъема научной активности (и два угасания), отчетливо разделенные во времени и пространстве: греко-римская Античность, Золотой век ислама и Новое время Запада. Загадки эти не имеют общепринятого решения. Историка особенно поражает контраст малого социального масштаба и огромного значения взлетов науки. Значение, правда, стало очевидным лишь в XX веке, который, по мнению Андрея Сахарова (и не только его), заслужил титул «век науки». А малость социального масштаба каждого взлета ясна всякому, кто захочет пересчитать его главных участников: хватит пальцев.
О загадке рождения современной науки в Новое время я уже рассказывал на страницах ТрВ-Наука. Кратко напомню. Этот — третий — подъем отличался от предыдущих не только мощью, но и загадочным евроцентризмом. До Коперника европейцы успешно осваивали достижения Золотого века ислама, который, в свою очередь, успешно освоил античное наследие и новации Востока. Но современная наука, возникнув в Европе, лишь там и развивалась вплоть до XX века. Культуры трех великих цивилизаций Востока — исламской, индийской и китайской, с их научно-техническими традициями, — оказались невосприимчивы к новой европейской науке, хотя возможностей стало гораздо больше благодаря книгопечатанию и расширению контактов. Внутри Европы были свои загадочные различия: к концу XVII века лидерство в науке перешло к исследователям протестантского происхождения, и в XVIII веке Россия, без собственных научных традиций и при общекультурной отсталости, сравнительно легко включилась в мировую науку.
Эту «еврозагадку» острее других сформулировал выдающийся британский биохимик, историк и синолог Джозеф Нидэм (Joseph Needham, 1900–1995):
Почему современная наука, с ее ролью в создании передовой техники, возникла лишь на Западе во времена Галилея, но не развилась в Китае, где до XV века знания о природе применялись к практическим нуждам намного эффективней, чем на Западе? 1
Чтобы ответить исторически на этот эвристический вопрос, его можно и нужно уточнить, сузив к физике и расширив во времени и пространстве:
Что мешало античным и средневековым ученым сделать следующий, после Архимеда, шаг в развитии науки, а ученым исламского мира, Индии и Китая — включиться в развитие физики после Галилея и вплоть до XX века?
Ответ на этот вопрос можно видеть в уникальном отличии европейских культур, начиная с XVI века, когда в результате изобретения книгопечатания и Реформации резко возросла доступность главного общего текста Европы. И соответственно, возросла роль основного морального постулата, исторически порожденного библейским мировосприятием. Речь идет о моральном самовосприятии человека, об ответе на вопрос «Кто я?», в формулировке Раскольникова-Достоевского: «Тварь дрожащая или человек, имеющий неотъемлемое право на свободу?» Библейский антропоцентризм обеспечил фундаментальный познавательный оптимизм, необходимый для современной науки2.
Суть второй загадки — не столько подъем, сколько угасание. В Золотой век ислама (VIII–XIII века) языком передовой науки и философии стал арабский, оставивший нам слова алгебра, алгоритм, химия, цифра и другие; но к XIII веку что-то пошло не так, и научная мысль заглохла. Особенно убедительно об этом написано в книге «Islam and science: religious orthodoxy and the battle for rationality» с предисловием Абдуса Салама, единственного нобелевского лауреата по физике, считавшего себя мусульманином. Если верить этой книге, в мире ислама наука угасла из-за того, что одно понимание этой религии подавило все иные, а сама идея нерушимых законов Природы была объявлена несовместимой со всемогуществом Аллаха3. При этом остался вопрос о причине такой перемены в исламской теологии, но открылась важная и противоположная роль религии в загадках № 2 и № 3.
А что можно сказать о загадке № 1, которая в драматической истории науки занимает совершенно особое место?
Греческое чудо
Так называют общий подъем Древней Греции — социально-культурный, экономический и политический. Объясняют его разными обстоятельствами истории с географией или удачным стечением всех обстоятельств. Ни одно из конкретных объяснений не стало общепризнанным, а формулировка «удачное стечение обстоятельств», как и «случайное стечение обстоятельств», по сути, означает отсутствие объяснения.
Из всех слагаемых греческого чуда выделяется рождение западной философии-и-науки — явление социально очень малое, зато документированное лучше других в сохранившихся текстах. Принципиально новая интеллектуальная традиция возникла в весьма узких историко-географических рамках, что заостряет вопрос о ключевых факторах ее возникновения в VI веке до н. э., расцвета в III веке до н. э. и угасания задолго до крушения античной цивилизации.
Среди знаменательных событий выделяются два идейных прорыва, авторами которых были Фалес Милетский, зачинатель греческого чуда, и Евклид, давший образец убедительной системы точного теоретического знания.
Помимо важности вклада в мировую историю, этих великих греков объединяет скудость биографических сведений и отсутствие идейных предшественников, что особенно интригует4. Ведь творение принципиально нового — главное отличие человека от иных живых существ.
Лишь библейский Бог сотворил «из ничего» целую Вселенную, а человек всегда на что-то опирается. Хотя бы потому, что к моменту творчества у него за спиной уже годы жизни и море впечатлений, осознанных и неосознанных, в которых могут прятаться подсказки.
По мнению Аристотеля, одного из величайших философов Древней Греции, жившего тремя веками позже Фалеса и чуть-чуть не дожившего до Евклида, «и теперь и прежде удивление побуждает людей философствовать, причем вначале они удивлялись тому, что непосредственно вызывало недоумение, а затем, мало-помалу продвигаясь таким образом далее, они задавались вопросом о более значительном, например, о смене положения Луны, Солнца и звезд, а также о происхождении Вселенной».
С этой подсказкой вглядимся в начало начал греческой философии-и-науки и попытаемся разгадать, что же могло удивить Фалеса и Евклида.
Историки, обшарив научное наследие двух соседних, гораздо более древних цивилизаций — египетской и вавилонской — и найдя там много конкретных знаний, пригодившихся грекам, не нашли никаких намеков, которые могли бы помочь Фалесу и Евклиду породить их главные идеи. Что, конечно, говорит об их гениальности, но дает и простор для воображения.
Этим простором я воспользовался, хоть и не знаю языков упомянутых трех древних культур, а с их историей знаком лишь дилетантски: почти всю жизнь я занимался историей физики XX века и лишь в последнее десятилетие увлекся загадкой рождения современной науки.
Естественно было начать с сопоставления современной науки и древнегреческой, но мешал камень преткновения — необъяснимость греческого чуда. Забравшись на этот камень, я дал волю воображению, опираясь на опыт расследования хода мысли физиков XX века и полагая, что человек по своей психологической сути не очень изменился за последние пару-тройку тысяч лет — во всяком случае, человек свободно мыслящий и любознательный. Иначе бы тексты, созданные в древности, ничего не говорили бы ни уму ни сердцу в наше просвещенное время.
Мыслящих и любознательных всегда немного, но лишь они стремятся к познанию мира. По мнению Аристотеля, подлинная мудрость — это «наука, исследующая первые начала». Он был не только великим философом, но еще и первым историком философии. Если верить ему, «большинство первых философов считало началом всего одни лишь материальные начала, а именно то, из чего состоят все вещи, из чего как первого они возникают и во что как в последнее они, погибая, превращаются, причем сущность хотя и остается, но изменяется в своих проявлениях». А в начале начал «Фалес — основатель такого рода философии — утверждал, что начало — вода».
Новую эпоху в познании мира Фалес Милетский начал вопросом: «Что есть архэ всего сущего?» (Значение греческого слова ἀρχή— «первоначало, первооснова, первоэлемент».) Ответ Фалеса — «Вода!» — сочли неубедительным даже ближайшие его последователи, но сам вопрос стал магистральным для развития греческой философии. И другие предлагавшиеся ответы — апейрон, воздух, число, огонь, атомы, идеи… — вехи на пути мышления, нацеленного на познание мира. На этом пути «первоначало» переходило из материальной формы в идеальную и обратно, умножалось в количестве, пока не закрепилось на две тысячи лет в виде четырех земных элементов (Огонь, Воздух, Вода, Земля) и пятого небесного (Квинтэссенция, или Эфир). Этот «сухой остаток» греческой философии закрепил Аристотель, но историю философии он начал именно с Фалеса, и в этом с Аристотелем согласны все историки античности (по крайней мере, те, книги которых я читал). При этом совершенно неизвестно, что привело Фалеса к его вопросу. Как ему взбрело на ум, что и камень, и растущий рядом с ним цветок, с которого вспорхнула бабочка, и человек, разглядывающий всё это, могут иметь некое общее «первоначало»?
Ответ на этот вопрос я измыслил, опираясь на два наблюдения за физиками XX века, — верные, полагаю, и в других веках: 1) наука не отделена от жизни непроницаемой перегородкой; 2) среди свободно и глубоко мыслящих людей есть и теисты, и атеисты.
С первым вряд ли кто будет спорить, а вот со вторым могут не согласиться многие и среди атеистов, и среди теистов. (Теистом, для ясности, я называю любого неатеиста5.) Для них приведу лишь два довода.
Древнейший довод дается в Библии, где два псалма начинаются фразой: «Сказал безумный в сердце своем: Бога нет!»6 Неодобрение псалмопевца объяснимо, разумеется, его теизмом, но важнее слова «в сердце своем», говорящие о глубине древнего и совершенно ненаучного атеизма.
Новейший довод дает XX век. Среди физиков всегда преобладали атеисты, однако великие преобразователи физики XX века — Планк, Эйнштейн и Бор — признавали важность религиозной традиции. А ближе к нам во времени и пространстве совершенно нецерковный Сахаров так выразил свое кредо:
«Я не могу представить себе Вселенную и человеческую жизнь без какого-то осмысляющего их начала, без источника духовной „теплоты“, лежащего вне материи и ее законов. Вероятно, такое чувство можно назвать религиозным».
Знакомые с библейским взглядом на человека и на Вселенную могут узнать этот взгляд в словах физика-гуманиста, у которого выражение «не могу представить себе» звучит сильнее, чем просто «верю».
Фалес из Милета (620?–540? до н. э.)
Первых греческих философов Аристотель назвал физиками (буквально переводя — природниками; в нынешней терминологии больше подошло бы понятие «физикалист»), от греческого «физис» — природа. Ответ на вопрос Фалеса они искали в пределах природы, не привлекая внеприродных начал, сверхприродных сил. Отсюда ясно, что в греческом чуде невозможно отделить философию от науки, а саму ту философию-и-физику стоило бы назвать величайшим вкладом атеизма (физикализма) в развитие человечества. Даже тем древнегреческим философам, кого потом назовут идеалистами, не нужны были многочисленные греческие боги с их легендарными интригами и безбожными безобразиями. С точки зрения среднего древнего грека, они были атеистами.
Но что же могло привести Фалеса к его странному первовопросу?
Начну с того, что основоположник греческой философии и первый в списке «семи мудрецов» Греции сам был не вполне греком. Он происходил из финикийцев, которые, прежде чем даровать миру мудрейшего из греков, изобрели алфавитную письменность, дали лучших мореходов-предпринимателей Средиземноморья и лучших инженеров-строителей, с чьей помощью, согласно Библии, царь Соломон построил Храм в Иерусалиме.
Унаследовав от предков тягу к путешествиям и предприимчивость, Фалес отправился в Египет за знаниями — и вернулся не с пустыми руками. Милет, где жил Фалес, находился на территории нынешней Турции, а Финикия — на побережье нынешнего Ливана. Так что, путешествуя из Милета в Египет и обратно, Фалес вполне мог навестить свою историческую родину — остановиться на пару дней у родственников, обменяться новостями. А новости тогда в Финикии были удивительные, точнее ужасающие.
В соседней Иудее тамошний царь Иосия (648?–609? до н. э.), по увещеванию пророка Иеремии (655?–586? до н. э.), затеял радикальную религиозную реформу, беспощадно борясь с культами финикийских богов и насаждая веру в своего диковинного одного-единственного Бога. Статуи великих финикийских богов Баала, Астарты и других выбросили из Иерусалимского храма — из храма, построенного финикийскими инженерами! Разрушали святилища на высотах, на жертвенниках убивали жрецов. И всё это ради какого-то иудейского Бога — безымянного, единственного и неповторимого, незримого и неизобразимого и настолько могущественного, как там считали, что создал весь мир из ничего и царствует единолично. При этом ссылались на какую-то книгу Закона… Дикий народ. Экстремисты.
Фалес, похоже, родился атеистом и все религии считал более или менее забавными выдумками невежественных людей. Его интересовали реальные знания об устройстве мира, и ради этого он готов был поехать хоть на край света. Странный бог иудеев мог привлечь его внимание лишь своей необычностью.
Иудея и Финикия, близкие по расстоянию и языку, радикально отличались религией. Боги Финикии, Греции и Египта надзирали за разными городами, разными стихиями, разными ремеслами. А эти дикие иудеи почему-то решили, что их Бог со всеми делами может справиться единолично! Равнодушный ко всем богам, Фалес мог, однако, задать себе вопрос, подсказанный этим ходом мысли, но гораздо более интересный: «А что может быть единым первоначалом всех наблюдаемых явлений?»
Перебрав известные ему кандидатуры, на роль архэ он выбрал воду. Во-первых, без воды, как известно, «и ни туды и ни сюды» — жизнь невозможна. Во-вторых, вода — вещество, которое бывает и твердым, и жидким, и газообразным. В-третьих, вода универсальна: из какого источника ее ни взять, она одинаковая. Да, морская — соленая, но если выпарить, то самая обычная.
Так примерно, с вопроса Фалеса, и могло начаться греческое чудо философии-и-науки. А если бы какой-нибудь древнегреческий журналист спросил Фалеса, как он пришел к своей гениальной идее, тот мог бы ответить: «Когда б вы знали, из какого сора…» Ведь в те времена в Греции понятия не имели о маленьком варварском Иудейском царстве и тем более о его недавней гибели под натиском великой Вавилонии. Финикийцы, узнав о разрушении Иерусалимского храма, могли думать, что это финикийские боги отомстили за поругание, но греко-финикиец Фалес, в богов не веривший, скорее предположил бы, что странная религия иудеев — признак их общей неадекватности, которая и привела к исчезновению их царства. Всего несколько лет Фалес не дожил до падения Вавилона, начала возвращения иудеев на родину и восстановления Храма.
Первые свидетельства о том, что в Греции знали о евреях, относятся ко времени двумя веками позже. То было время Евклида, жившего в городе, основанном в Египте Александром Македонским в 332 году до н. э. и названном в его честь Александрией.
Евклид из Александрии (~ 300±? до н. э.)
Евклида называют первым математиком Александрийской школы; но больше ничего о его жизни не известно — даже о датах рождения и смерти. Зато его книге «Начала», как учебнику математики, была суждена мировая слава на протяжении более двух тысячелетий. Историки видят в Евклиде не столько великого математика, сколько величайшего методиста — преподавателя математики. Он придумал новый — аксиоматический — способ изложения геометрии и дал бессмертный образец убедительно точной системы знаний.
Казалось бы, при чем тут иудеи — то есть жители Иудеи, которых я почему-то назвал евреями? Назвал я их так, поскольку греки по-настоящему узнали евреев не в Иудее, а в Александрии Египетской, куда те прибыли — по приглашению греческих властей — вскоре после основания города, образовав заметное и весьма автономное меньшинство. Занимались они военным делом, ремеслами и торговлей, при этом сохраняли свою религию и обычаи, но осваивали язык и книжную ученость греков. Осваивали настолько активно, что стали забывать родной язык и потому перевели свою Тору на греческий.
Так что Евклид жил и учил математике в городе, населенном в основном греками и евреями. Практически ничего больше о первом александрийском математике история не знает. Не нашел я в книгах никаких гипотез о происхождении главной его идеи. Была уже, конечно, общая идея о том, что утверждения надо доказывать логически, а не просто ссылаться на авторитеты или конкретные примеры. Но никто не ставил задачу найти минимальный набор аксиом, исходя из которых можно доказать любое верное математическое утверждение.
Сохранились лишь два легендарных свидетельства о Евклиде. Когда первый греческий царь Египта спросил его, нет ли полегче пути изучить геометрию, учитель ответил, что царского пути к геометрии нет. А когда некий абитуриент спросил, какую выгоду он получит, изучив геометрию, Евклид велел слуге: «Дай ему три обола и проводи к выходу».
Возможно, тот абитуриент был евреем: среди них, таки да, встречаются люди весьма прагматичные. Но встречаются и вполне теоретичные. Таким был, например, Альберт Эйнштейн. Профессию ему помогли выбрать два чуда. Первое чудо он увидел пятилетним, и то был компас, стрелка которого указывала одно и то же направление, как ни крути. А второе чудо пережил 12-летним, открыв книжку по геометрии Евклида. Первое чудо определило профессию физика, а второе уточнило: физика-теоретика.
Не сомневаюсь, что в Александрии к Евклиду приходили учиться и теоретичные еврейские юноши. Наиболее успешные из них могли озадачивать его, наводя на такого рода мысли: если они так быстро освоили греческую логику математических доказательств и отлично соображают, то почему они держатся своих странных еврейских обычаев? Почему, например, заставляют своих рабов бездельничать каждый седьмой день?
Если есть вопрос, человек науки ищет ответ. В данном случае проще всего было спросить кого-то из его еврейских учеников, и тот, объясняя, рассказал бы, наверно, о сотворении мира и человека, об Исходе из Египта и о десяти заповедях, полученных Моисеем лично от Творца мира.
Могу представить себе, что после знакомства с этим взглядом на мир Евклид подумал бы: «Народные сказки евреев, конечно, ничуть не убедительнее нашей „Илиады“, но там как-то больше порядка. Действительно, если бог всего один и дал десять главных правил жизни, порядок обеспечить легче. Тем более что всё записано в книге, которую они называют Священным Писанием. Одно из правил — как раз о седьмом дне. Оказывается, они со своими рабами не просто бездельничают каждый седьмой день, а празднуют его, напоминая детям и рабам, что их еврейский бог, сотворив за шесть дней весь мир, в седьмой день отдыхал. Хмм… Десять главных правил… Десять аксиом? Интересно, а сколько аксиом надо выбрать в геометрии, чтобы, исходя из них, можно было доказать все верные теоремы? Конечно, надо выбрать такие аксиомы, чтобы любой признал их очевидными безо всякого доказательства. Например, что через две точки можно провести лишь одну прямую линию. В „священных“-то сказках никакие аксиомы не очевидны. Ну как проверить, сотворил Бог мир за шесть дней или за восемь? Если Он действительно всемогущий, мог бы управиться и быстрее. И отдых вряд ли был бы Ему нужен…»
Для Евклида, как и для Фалеса, любые религиозные истории были народными сказками, но он, думаю, согласился бы, что если некоторые истории принять за истину, то из них уже вполне убедительно можно извлечь и какие-то представления о мире и правила жизни.
К сходному выводу пришел в середине XX века выдающийся математик Джон фон Нейман (успешно занимавшийся также физикой и компьютерами и, по мнению друзей, полный агностик): «Вероятно, Бог все-таки должен существовать, иначе многие вещи объяснить гораздо труднее»7. Имея некоторое представление о личности фон Неймана и о его друзьях, главную из этих «вещей» я вижу в познаваемости мира.
Агностик фон Нейман, конечно, слышал библейские истории с детства, и ему легче было представить себе логический вывод «многих вещей» из существования непредставимого Бога. Евклиду же достаточно было понять, что в глазах его еврейского ученика нематематические аксиомы Библии «доказывают» — логически влекут за собой — совсем неочевидные «человеческие вещи», и это могло подсказать новый методический прием преподавания геометрии, то бишь «теории землемерия»: найти очевидные для всех аксиомы, чтобы из них логически вывести — доказать — все теоремы, включая вовсе не очевидные.
В геометрии Евклида можно видеть первый ответ на вопрос Фалеса, сохранивший свое научное значение до наших дней. Область действия этого ответа ограничена миром геометрических фигур, но зато эмпирическая истинность и теоретическая полнота вполне убедительны. Следуя примеру Евклида, другой столь же убедительный и нетленный ответ дал Архимед в своей физике равновесия. Расстояние между геометрией и физикой Архимеда было гораздо меньше, чем может показаться ныне. До открытия Лобачевского геометрия Евклида была наукой о свойствах фигур в реальном физическом пространстве, т. е. наукой о некоторых свойствах природы, т. е. физикой (в смысле Аристотеля).
Если происхождение замечательных греческих (и совершенно атеистических) идей Фалеса и Евклида можно связать с удивительными для них библейскими идеями монотеизма и антропоцентризма, то удивление, по Аристотелю, помогло перевоплощению религиозных идей в атеистически-научные. Личный атеизм греческих мыслителей помогал вдумываться в реальные свойства природы, не привлекая лишних сущностей — сверхприродных, или сверхъестественных. Отсюда ответ на вопрос в заголовке статьи: физика началась с атеизма.
Если к описанным трем разгадкам добавить передряги наук естественных (и процветание противоестественных) в стране «научного» атеизма, получим все возможные роли теизма и атеизма в истории науки: активная, нейтральная и негативная. При этом за пределы естествознания выходит факт плодотворного сотрудничества теистов и атеистов, что подсказывает новое слово в истории науки — паратеизм (приставка пара- означает, напомню, нахождение рядом).
Взгляд историка-паратеиста на сотрудничество атеистов и теистов
Паратеизм! Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно…
Паратеист, независимо от собственной (не)религиозной ориентации, признает историческим фактом соучастие теистов и атеистов в свободной мысли любой эпохи, начиная со времен библейско-античных и до наших дней. К этому определению меня привела работа над биографией Андрея Сахарова, который знал, что «люди находят моральные и душевные силы и в религии, а также и не будучи верующими».
При этом я опираюсь на самоопределение физика (и нобелевского лауреата) Виталия Гинзбурга: атеист отрицает существование чего-то сверхъестественного, чего-то помимо природы, считает мир существующим независимо от сознания и первичным по отношению к сознанию.
«Первичность и независимость» мира по отношению к сознанию атеист Гинзбург (хорошо мне знакомый) мог бы заменить словом «объективность», пояснив, что научные истины объективны, а религиозные — субъективны. Он, однако, признавал, что в науке нет ясности «в вопросе о происхождении жизни и, особенно, сознания». А на интуитивно-практическом уровне сознание, включая самосознание, неизбежно субъективно. И люди науки силами своего субъективного сознания открывают и обосновывают объективные научные истины. Об этой парадоксально очевидной связи говорил Нильс Бор: «Язык религии гораздо ближе к поэзии, чем к науке. Люди слишком склонны думать, что наука изучает объективные факты, поэзия пробуждает субъективные чувства, а религия, раз она говорит об объективной истине, должна подчиняться научным критериям истинности. Такое разделение на объективную и субъективную стороны мира кажется мне слишком насильственным».
Сосуществование теистов и атеистов не так давно, в 2012 году, объяснили гарвардские психологи. Суть объяснения выражена заглавием их публикации «Divine Intuition: Cognitive Style Influences Belief in God»8. Они искали связь склонности к религиозному мировосприятию с разными личностными факторами и обнаружили, что на эту склонность не влияют уровень образования и интеллекта, (не)религиозность семейного окружения, достаток и политическая ориентация; влияет лишь тип мышления — интуитивный или аналитический. Психологи придумали остроумный тест, предварительно различив тип мышления испытуемых. Такое различие работоспособно и в истории науки. В научном познании важны оба инструмента — интуитивная изобретательность и логический анализ, но относительные роли этих двух инструментов у разных людей различны.
Паратеизм можно выразить уравнением:
«Бог» = сумма «случайностей»,
которое одни читают слева направо, а другие — справа налево, при этом отбрасывая лишние для себя кавычки. Для библейского теиста никаких «чистых» случайностей нет: Творец Вселенной «отвечает» за всё, и даже за то, что возложил на людей ответственность за дарованную им свободу. Уравнение это, однако, не работало бы для античных политеистов: те просто не могли представить себе Одного-Единственного Бога, а все случайности считали делом рук тройки Мойр, неподвластных и богам. Поэтому выдающийся античный философ-атеист Лукреций в своей знаменитой поэме отвергал богов всегда оптом, во множественном числе.
А в Новое время суть паратеизма выражена в словах Блеза Паскаля (1623–1662), физика, математика и религиозного философа: «Не ропщите на Господа за то, что Он так сокрыт от нас, но возблагодарите за то, что так нам явлен…» Поэтому праведные теисты благодарны Всевышнему за дар веры, а праведные атеисты бескорыстно выполняют трудное поручение — особенно трудное из-за того, что они не ведают, Кто дал им это поручение.
Так или иначе, на протяжении истории современной физики работы хватало и для теистов, и для атеистов. Но можно заметить некое разделение труда: теистами были все изобретатели новых фундаментальных понятий. Каждое такое понятие, согласно Эйнштейну, — свободное изобретение человеческого духа, невыводимое логически из эмпирических данных.
Именно в этом радикальное отличие современной науки от античной. Все фундаментальные научные понятия Древней Греции были основаны на обыденном опыте, имели наглядный, «осязаемый» характер: число, точка, прямая, чашечные весы, равновесие… А все новые фундаментальные понятия современной науки изобретались «нелогично», не были наглядны, были невидимы, неосязаемы, несовместимы с имевшимися представлениями, абсурдны вначале даже для большинства коллег изобретателя.
Первую такую «абсурдную» идею — движение Земли (со скоростью 30 км/с!) — ввел в науку Коперник. Абсурдность была явной уже потому, что эту идею, предложенную в общем виде еще в Античности, античные же астрономы отвергли. А Коперник, исходя из аксиомы гелиоцентризма и применив серьезную астроматематику, получил замечательные астрономические следствия. Настолько замечательные, что они заразили-зарядили Кеплера и Галилея познавательной смелостью.
Кеплер применил этот заряд вначале лихо, но неудачно, а затем трудоемко и очень успешно, открыв законы движения планет. А физик Галилей, веря в общность законов земных и небесных, придумывал земные опыты для исследования свободного падения. Размышляя над астрономией Коперника и физикой Аристотеля, он изобрел «невидимое» и, казалось бы, очень простое физическое понятие «пустота», точнее — «движение в пустоте». Но изобрел вопреки философскому запрету Аристотеля, считавшего само понятие пустоты ложным. С мнением Аристотеля философы соглашались две тысячи лет. А физик Галилей доверял не авторитетам, а своим глазам и собственному разуму. И открыл первые фундаментальные законы природы: закон инерции, закон свободного падения и принцип относительности. Тем самым он, по выражению Эйнштейна, стал «отцом современной физики и, по сути, всего современного естествознания».
Следующие невидимые, абсурдные вначале для большинства физиков, но поразительно плодотворные понятия — гравитация, электромагнитное поле, кванты энергии, постоянство скорости света и фотоны, квантовые состояния — изобрели Ньютон, Максвелл, Планк, Эйнштейн и Бор — еретики-изобретатели современной науки. Их примеру последовали изобретатели «невидимых» понятий и за пределами физики: химических атомов, биологической эволюции, движения континентов и др.
Библейский теизм Галилея был источником его фундаментального познавательного оптимизма, целеустремленности и смелой изобретательности. А предметно более всего ему помогли научные достижения древних греков-атеистов. Геометрия Евклида дала образец убедительного знания, а физика Архимеда послужила также инструментом познания в поиске законов движения. Недаром Галилей назвал Архимеда «божественнейшим» (divinissimi)9.
Я бы сказал, что Архимед — первый настоящий физик, а Галилей — первый современный физик.
Все эксперименты и математические понятия Галилея были доступны Архимеду. Галилей «лишь» освободился от ограничения искать самоочевидные «первоначала» — фундаментальные понятия и аксиомы, фактически признав право творческой интуиции подсказывать совсем не очевидные понятия для описания невидимых первоначал, с тем чтобы проверять подсказки в опытах.
Галилей не только изобрел современную физику, но и описал свой научно- библейский теизм, который можно суммировать так.
И Библия, и Природа исходят от Бога. Библия продиктована Им и убеждает в истинах, необходимых для спасения, на языке иносказательном, доступном и людям необразованным, и было бы богохульством понимать слова буквально, приписывая Богу свойства человека. Природа же, никогда не нарушая законов, установленных для нее Богом, вовсе не заботится о том, понятны ли ее скрытые причины. Чтобы мы сами могли их познавать, Бог наделил нас чувствами, языком и разумом. И если чувственный опыт и надлежащие доказательства о явлениях Природы убеждают нас, это не следует подвергать сомнению из-за нескольких слов Библии, которые кажутся имеющими другой смысл.
Речь идет о вере в то, что нерушимые законы управляют скрытыми причинами в Природе и что человек способен их познавать, изобретая понятия и проверяя их опытом и разумом. В глазах Галилея, способность эта дарована Богом, сотворившим мир, как ясно из Библии, ради человека.
Возникает вопрос: если библейский взгляд на человека оказался столь плодотворным для науки, почему он не помог иудеям — «народу Книги» — войти в науку еще в эпоху Евклида и Архимеда, когда у иудеев уже установилось публичное чтение Библии? Тут можно было бы обсуждать отличие чтения ритуально-литургического от самостоятельного, которое стало доступно не только «теистам-профессионалам» лишь после изобретения книгопечатания. Но главное — в другом.
В эпоху Евклида и Архимеда плодотворным был именно атеизм — стремление убедительно точно объяснить материальный мир, опираясь лишь на зримые, очевидные «первоначала». И успех древнегреческой науки нечаянно подкрепил зафиксированный в Библии «божественно высокий» статус человека, на который имеет право каждый. Не зря Маймонид (1138–1204), один из величайших еврейских философов и толкователей Библии, был также человеком науки и практикующим врачом; он учил, что к познанию Бога можно идти двумя путями — изучая Библию и исследуя Природу.
Научные достижения греков-безбожников помогли библейским теистам, подобным Маймониду и Галилею, глубже понять самую первую библейскую заповедь человеку: «Плодитесь и умножайтесь, и заселяйте землю, и обладайте ею, и властвуйте над рыбами, птицами, над всеми животными». В понимании Галилея, Всевышний не просто вручил людям землю, а наделил их чувствами, языком и разумом для того, чтобы они могли учиться властвовать над всей землею, познавая и осваивая мир, сотворенный для них.
Такое понимание библейского антропоцентризма лишь укрепилось после устранения Коперником древнего постулата геоцентризма: человек оказалася способен познавать мир поразительно далеко за пределами обыденной жизни. И в дальнейшем библейский антропоцентризм служил, можно сказать, «духовным допингом» для великих физиков-изобретателей. Надо помнить, однако, что в эпоху Коперника-Ньютона, когда греческий метод самоочевидных «первоначал» исчерпался, античная наука помогла в изобретении «первоначал» совсем не очевидных и попросту невидимых. Успех столь неочевидных изобретений объясняет, почему потенциал античной науки после Архимеда исчерпался. А связь двух эпох иллюстрирует чудо познаваемости мира, которое, по словам Эйнштейна, «лишь усиливается по мере расширения наших знаний». Еще ярче это чудо проявилось при переходе от классической физики к квантово-релятивистской, когда родились новые фундаментальные — невидимые и «нелогичные» — понятия.
В библейском мировосприятии коренится не только смелая изобретательность, но и личное смирение. Такое парадоксальное сочетание было свойственно всем великолепным физикам-еретикам. Галилей, например, писал, что он «лишь открыл путь и способы исследования, которыми воспользуются умы более проницательные», чем у него, и проникнут в более удаленные области природных явлений. Ньютон казался себе «ребенком, нашедшим пару камешков покрасивее на берегу моря нераскрытых истин». Эйнштейн говорил о своем религиозном чувстве как о смиренном изумлении перед чудом познаваемости мира.
Были, впрочем, именитые физики, которые в познаваемости мира видели не чудо, а результат усердного труда и предвидели близкое окончание этих трудов — окончательное завершение фундаментальной физики.
В 1976 году известный астрофизик Иосиф Шкловский писал: «Каждый серьезный физик знает, что первая треть XX века изобиловала значительно бо́льшим числом фундаментальных открытий, чем последующие сорок лет. Мы полагаем, что это отнюдь не случайность, а выражение познаваемости конечного числа объективно существующих фундаментальных законов природы». В 1980 году Стивен Хокинг, вступая в должность, которую когда-то занимал Ньютон, заявил, что «окончательная теория, которая опишет все возможные наблюдения», может быть создана еще до конца XX века, и номинировал конкретный тип теории. А десять лет спустя Стивен Вайнберг заявил: «Если история чему-нибудь учит, так это тому, что окончательная теория существует».
Всех троих теоретиков объединяло и то, что они свой атеизм проповедовали публично, пытаясь обосновывать научно. И похоже, все трое не слишком усердно учились у истории физики. Два урока особенно пригодились бы им.
Они, разумеется, знали о «проклятой» проблеме фундаментальной физики: как совместить две проверенные опытами фундаментальные теории — квантовую и гравитационную. Но не знали о глубине этой проблемы, осознанной в 1935 году советским физиком Матвеем Бронштейном (1906–1938). В результате физико-математического анализа он пришел к выводу, что решение проблемы квантовой гравитации «требует радикальной перестройки теории и, в частности, отказа от римановой геометрии, оперирующей, как мы здесь видим, принципиально не наблюдаемыми величинами — а может быть и отказа от обычных представлений о пространстве и времени и замены их какими-то гораздо более глубокими и лишенными наглядности понятиями»10.
Размышляя о перестройке такого масштаба, стоит помнить, что после создания фундаментальной теории Ньютона прошло почти два века, прежде чем появилось новое фундаментальное понятие — электромагнитное поле. Поэтому историю торопить не следует, а лучше, как говорится, запастись поп-корном.
Паратеизм в истории науки и за ее пределами
Суммируя, можно сказать, что в начале истории физики у греческих атеистов было явное преимущество: они искали самоочевидные первоначала-аксиомы, не привлекая посторонних — потусторонних — сил, и это им удалось. Но их преимущество оказалось ограниченным во времени, и на две тысячи лет развитие физики практически остановилось.
Лишь в XVI веке появились исследователи, готовые искать неочевидные первоначала. Об одном из таких исследователей Эйнштейн писал: «Кеплер жил в эпоху, когда еще не было уверенности в существовании некоторой общей закономерности для всех явлений природы. Какой глубокой была у него вера в такую закономерность, если, работая в одиночестве, никем не поддерживаемый и не понятый, он на протяжении многих лет черпал в ней силы для трудного и кропотливого эмпирического исследования движения планет и математических законов этого движения!»
По мнению Эйнштейна, источник такой глубокой веры — библейское мировосприятие. Оно было присуще и Копернику, и Галилею, и Ньютону, но все они опирались на достижения древних греков. Таким образом, греческие атеисты помогли библейским теистам — изобретателям современной физики, уверенным в том, что исследование Природы приближает к ее Творцу. Кеплер так и писал: «Астрономы служат Всевышнему, разглядывая величие Творца в его творениях, а не восхваляя свой интеллект».
Греческие философы выбирали своей опорой либо мир реальных материальных объектов, либо мир идеальных форм — идей таких объектов. Выбирали по своим личным склонностям, но разрыв между материальным и духовным был неизбежен. Платон, со своего идеального высока смотревший на мир материальный, объяснял его несовершенства изначально-хаотической сутью материи. А ученик Платона Аристотель слишком крепко стоял на земле, слишком доверял глазам своим и не верил в способность математики проникать в суть реальности. Гиганты греческой философии остановились перед роковым разрывом между миром идей и материальным миром.
А для библейского теиста никакого рокового разрыва нет. Библейский внематериальный Бог сотворил материальный мир и благословил его. Идеальный язык логики и математики, дарованный человеку тем же Богом, не может противоречить реальным наблюдениям в научных экспериментах. И в познании мира человек свободен изобретать новые идеально-невидимые понятия, чтобы на их основе создавать целые теории, которые можно проверить на опыте.
Разрыва между духом и материей нет, но есть контраст между поэтически-образным языком Библии и прозаически-четким языком науки. Об этом сказал Нильс Бор:
«Религии всех эпох говорят образами, символами и парадоксами, видимо, потому, что просто не существует никаких других возможностей охватить ту реальность, которая имеется в виду. Но отсюда вовсе не следует, что эта реальность не подлинная. <…> То, что разные религии выражают свое содержание в совершенно различных формах, не может служить возражением против действительного ядра религии. На эти различные формы можно смотреть как на взаимно дополнительные описания, которые, хотя и исключают друг друга, нужны, чтобы передать богатые возможности, вытекающие из отношений человека с полнотой всего сущего».
Подлинная реальность, о которой говорит Бор, — это реальность культуры, всё более важной частью которой становится наука. А развитие культуры и науки можно представить как изменение их языков, как рождение новых слов и изменение смысла старых. В науке этот процесс гораздо больше подчиняется логике и объективным опытным фактам, но не сводится к этому.
В данной статье речь шла о том, что личные культурные пред-рассудки влияют на мышление человека науки, помогая или мешая.
Орфография в слове «пред-рассудки» нарушена, чтобы подчеркнуть их место в процессе познания. Такие пред-рассудки, или моральные постулаты, усваиваются из культурного окружения, начиная с семейного в самом раннем детстве, и чаще всего не осознаются — как утверждения, не требующие объективного доказательства (и не имеющие его), но служащие опорой для интеллекта. Это человек может обнаружить, лишь встречаясь с иной культурной традицией, и тогда может назвать такие постулаты просто предрассудками. Но в процессе познания личные пред-рассудки предшествуют рассудку, ограничивая осмысление или окрыляя его.
В XX веке, однако, в активную жизнь человечества, включая мировую науку, вошли культурные традиции не менее древние и распространенные, чем библейская, — прежде всего культуры Азии от Индии до Японии. Их культурные пред-рассудки не совпадают и не противоположны библейским, а, скорее, «перпендикулярны» им. Вклад этих культур в фундаментальную науку пока несоизмерим с западным, но сама их многовековая жизнеспособность подкрепляет мысль Бора о «богатых возможностях, вытекающих из отношений человека с полнотой всего сущего».
Если говорить только о фундаментальной науке, то не обязательно иметь в виду новые возможности для физики квантовой гравитации. Знакомство с системами культурных пред-рассудков Китая (вокруг идеи целостности) и Индии (вокруг идеи виртуальности) наводит на мысль, что они могли бы пригодиться для фундаментальной биологии и фундаментальной психологии (которых пока не существует). А науку прикладную в древних культурах Азии уже развивают на мировом уровне.
Некоторые идеи и практики Востока вполне прижились в западной культуре за пределами науки. В Рунете уже не надо объяснять слова «карма» и «фэншуй», а в офлайне айтишники занимаются йогой и другими гимнастиками с Востока. Но различие глубоких культурных пред-рассудков — источник серьезнейших проблем взаимного непонимания, недоверия и опасений. Лишь при осознании общей судьбы конкуренция культур становится плодотворным взаимодействием.
Представление об общности человеческого рода присуще не только библейскому сказанию, согласно которому все люди произошли от одной супружеской пары: в индийских и китайских мифах также можно найти идею о едином происхождении всех людей. Столь же древнее, впрочем, и представление о различных призваниях людей: библейская богоизбранность просветителей, индийское кастовое разделение труда, китайская выделенность благородных мужей, — но во всех этих случаях различные призвания служат общему благополучию.
Кардинальный вопрос — как относиться к другим, непохожим на тебя. Библейское наставление любить ближнего как самого себя и не обижать пришельца — самый известный рецепт в западном мире. Но, по сути, на тот же путь наставляет закон кармы и закон дао. В XX веке такая общность была выражена в надкультурных документах ООН об универсальных правах человека, но от торжественной бумаги до реальной жизни еще очень далеко.
Это было одной из главных забот Махатмы Ганди, который написал в 1921 году: «Я не хочу, чтобы в моем доме были глухие стены без окон. И хочу, чтобы культуры всех стран веяли у моего дома как можно свободнее. Но не хочу, чтобы какая-то из них сбила меня с ног». Это написал человек, получивший юридическое образование в Лондоне и долго живший в Южной Африке, т. е. хорошо знакомый с другими культурами и с жизнью культурного меньшинства. Полгода спустя после провозглашения независимости Индии его не просто сбил с ног, а убил соотечественник, считавший, что Ганди предает родную индийскую культуру.
В осознании общей судьбы человечества может помочь опыт истории науки. Общая цель — рациональное познание мира с опорой на объективный опыт — способствует плодотворному взаимодействию разных личных способов мышления, включая разные религиозные ориентации людей науки. При этом не было никакой административно единой организации научного сообщества, никакой вертикали научной власти. Замечательные примеры научного сотрудничества теистов и атеистов дали Максвелл и Больцман в физике, Добржанский и Майр в биологии. Никто из выдающихся людей науки не использовал (а)теистические доводы в обосновании научного знания, и все, похоже, были бы согласны с Сахаровым, считавшим «религиозную веру чисто внутренним, интимным и свободным делом каждого, так же как и атеизм». Не случайно все великие физики-изобретатели были еретиками, свободно мыслящими и чувствующими, толкующими Библию по собственному разумению.
За пределами науки теист и атеист чаще всего глядят один на другого с недоумением, подозревая другого в недостатке или в избытке воображения; в лучшем случае сочувствуют в том, что атеист, дескать, не слышит высшую музыку бытия, а верующий, мол, принимает воображаемое за действительное. Сочувствовать ближнему своему — уже немало. Но не плодотворней ли признать само свое сосуществование фактом, заслуживающим уважения? И задуматься над вопросами: Почему Всевышний Творец не устает творить атеистов или: Почему безбожная Природа не устает рождать теистов, к тому же очень разных?
Даже если четких ответов на эти вопросы нет под рукой, пример сообщества разноверующих людей науки, плодотворного сотрудничающих в поиске научных истин, может помочь человечеству в осознании общей судьбы и в поиске ответов на вопросы глобального масштаба.
Геннадий Горелик
1 Формулировка в оригинале: «Why did modern science, the mathematization of hypotheses about Nature, with all its implications for advanced technology, take its meteoric rise only in the West at the time of Galileo?» and why it «had not developed in Chinese civilization» which in the previous many centuries «was much more efficient than occidental in applying» natural knowledge to practical needs?
2 См.: Горелик Г. Просветительство и загадка современной науки // ТрВ-Наука. № 285 от 13 августа 2019 года и № 286 от 27 августа 2019 года; Gorelik G. A Galilean Answer to the Needham Question // Philosophia Scientiæ. 2017. 21(1). P. 93–110; Объяснение Гессена и вопрос Нидэма, или Как марксизм помог задать важный вопрос и помешал ответить на него // Эпистемология и философия науки. 2018. Т. 55. № 3. С. 153–171.
3 Hoodbhoy P. Islam and science: religious orthodoxy and the battle for rationality /Foreword by Mohammed Abdus Salam. London: Zed Books, 1991. P. 104–108.
4 См., напр.: Guthrie W. K. C. The Greek Philosophers: From Thales to Aristotle. Routledge Classics, 2013; Curd P. Presocratic Philosophy // The Stanford Encyclopedia of Philosophy (Fall 2020 Edition)/ Edward N. Zalta (ed.). plato.stanford.edu/archives/fall2020/entries/presocratics/; Burton D. M. The history of mathematics: an introduction. New York: McGraw-Hill, 2011.
5 Горелик Г. «Тайна веры и тайна неверия», или Научные основы паратеизма // Исследования по истории физики и механики. 2016–2018.. М.: Янус-К, 2019. С.46–103.
6 С. С. Аверинцев в своем переводе так прокомментировал еврейское слово оригинала: «Мы сохранили из уважения к культурной памяти, живущей в русском языке, традиционную передачу существительного נָבָל [NAVAL], хотя существительное это весьма специфично: ‘безумный’ (или ‘безумец’) для его передачи слишком красиво, а ‘глупец’ — слишком невинно, поскольку оно имеет в виду дефект ума, но с концентрацией на дефекте морального и религиозного сознания, на некоторой онтологической бессмысленности».
7 Norman Macrae. John Von Neumann: The Scientific Genius Who Pioneered the Modern Computer, Game Theory, Nuclear Deterrence, and Much More. AMS, 2000. P. 43.
8 Shenhav A, Rand D. G., Greene J. D. Divine Intuition: Cognitive Style Influences Belief in God // Journal of Experimental Psychology: General. 2012. 141(3). P. 423–428.
9 В рукописи 1590 года «De Motu» («О движении»), с которой начался путь Галилея к изобретению современной физики.
10 Горелик Г. Матвей Бронштейн и квантовая гравитация. К 70-летию нерешенной проблемы // УФН. 2005. 1093–1108.
Загрузка...
Замечательный паратеист обнаружился в 19-ом веке – Николай Семенович Лесков, «самый русский из русских писателей». Его «Сказание о Федоре-христианине и о друге его Абраме-жидовине» можно слушать (и читать) здесь:
https://predanie.ru/audio/312590-skazanie-o-fedore-hristianine-i-o-druge-ego-abrame-zhidovine-1/
В сказании есть и третий персонаж, имя которого стоило бы добавить в заглавие:
«… и об их школьном учителе Панфиле, любомудром эллине».
Только что (по «чистой случайности»?) на «Радио Arzamas» вышел отличный курс о Лескове (4 лекции) (https://arzamas.academy/radio/announcements/leskov)
На мой взгляд, паратеизм – тот же пантеизм. Пантеистами были почти все большие ученые всех времен, – они видели, что мир устроен разумно – раз он поддается пониманию человеческого разума, то его само все сущее тоже разумно. Просто физики в отличие от лириков не персонифицировали этот Разум, не придавали ему человеческие черты.
Прошу прощения за умножение сущностей в ветке) – какие-то глюки не давали оставить комментарий, теперь нет опции редактировать -удалить(
Христианская (земная) церковь была общественной организацией до 4 в., когда возникла вертикаль власти и догматики. Об этом переломе писал Вл.С.Соловьев, который видел трагический момент в истории христианства, когда оно — по воле римских императоров — стало государственной религией:
«…прекращеніе гоненій и офиціальное признаніе новой религіи сначала полноправною, а потомъ и господствующею произвело въ самомъ дѣлѣ важную перемѣну къ худшему. При Константинѣ Великомъ и при Констанціи къ христіанству привалили языческія массы не по убѣжденію, а по рабскому подражанію или корыстному расчету. Явился небывалый прежде типъ христіанъ притворныхъ, лицемѣровъ. Онъ еще болѣе размножился, когда при Ѳеодосіи, а окончательно при Юстиніанѣ язычество было запрещено закономъ и, кромѣ разбросанной горсти полутерпимыхъ евреевъ, всякій подданный греко-римской имперіи принудительно обязывался быть христіаниномъ, подъ страхомъ тяжкихъ уголовныхъ наказаній.»
Спасибо, я имел в виду общественные и включая государственные.
Если не мудрствовать особо, то два взлета – греческий и европейский – две одинаковых фазы исторического волнового процесса – в данном случае именно как последствия смены теоцентризма на антропоцентризм. Греки после месопотамских и египетских религиозных деспотий – и ренессансная Европа, поднявшая именно Древнюю Грецию как знамя – усиление индивидуальной свободы в отличие откристаллической решетки до и после – это и есть импульс к свободному познанию мира – когда религиозные запреты ослаблены или вовсе исчезают.И не только религиозные. Вообще, история есть качание маятника от индивидуализма к коллективизму и наоборот – в самых разных формах. И в каждой фазе есть свои независимые индивиды-творцы, просто в фазе индивидуализма их качественно больше, и они дают толчок – инерцию движения на следующую фазу. Туда же относится и пара теизм-атеизм, только а-теизм на самом деле – только одна из форм пан-теизма, и вот пантеистами – стихийными или сознательными – были почти все великие ученые.
А если не мудрствовать особо, то как объяснить, что после Архимеда греческая физика угасла, хотя еще много веков греко-римская цивилизация процветала?
И кто же из великих ученых были пантеистами? Коперник? Галилей? Ньютон? Максвелл?
А если, не мудрствуя, почитать Библию, то окажется, что библейский теоцентризм неразрывно связан с библейским антропоцентризмом. Главное религиозное новшество Библейского мировосприятия – идея богочеловечества.
Сведения о древнегреческой науке довольно скудны. Что касается Коперника, Галилея, Ньютона, то их религиозность, на мой взгляд, сродни членству в партиив духе Мартова – плати, так сказать, взносы. Само научное любопытство по сути своей противно вере. Ученый не хочет верить, он хочет знать. В этом главное отличие обычного верующего от ученого той же конфессии. Что бы ни писали в священных книгах его времени, ученый знает, что мир разумен, что Творец по меньшей мере един. Именно развитие науки и породило Лапласа – это тот же Ньютон, но отбросивший гипотезу бога как ненужную – тогда как Ньютон, открывший закон всемирного тяготения, не зная, как устроен механизм этой силы, был вынужден объяснять это божественным влиянием – как в старые добрые времена, когда бог и был главным ответом на все вопросы человека к природе. Но с ростом знаний вера и наука разошлись – первая осталась вкак морально-нравственная скрепа, вторая начала своими достижениями обольщать человека – и довела его до Просвещения.
> Что касается Коперника, Галилея, Ньютона, то их религиозность, на мой взгляд, сродни членству в партии в духе Мартова — плати, так сказать, взносы.<
Ваш взгляд не соответствует тому, что известно истории науки о величайших физиках (которых ровно восемь). Все они были еретиками и в научном мышлении, и в глубоко-религиозном чувстве, и все были библейскими гуманистами, т.е. верили в библейское представление о человеке.
Чтобы не ходить за примерами далеко во времени и пространстве, найдите в моей статье кредо Андрея Сахарова. Если кто-то скажет, что тот не был великим физиком, напомню оценку: «он был сделан из материала, из которого делаются великие физики». Это сказал о Сахарове нобелевский лауреат В. Гинзбург, не считавший великим физиком ни себя, ни своих учителей – И.Тамма и Л.Ландау, тоже нобелевских лауреатов.
И тем не менее… И Сахаров, И Гинзбург, и Ландау были атеистами по необходимости – как их коллеги в 17 веке обязаны были быть католиками или протестантами, – но все они верили в разумность Первоначала. Кстати, Ньютон даже к Библии подходил как ученый – он создал новую хронологию древних царств, сравнивая Библию и исторические рекорды.
Атеизм=Пантеизм=Агностицизм = присягал лишь Логике, Числам и Фактам.
Сахаров не был атеистом, и говорил/писал об этом недвусмысленно (в частности, отвечая на прямые вопросы избирателей на предвыборных собраниях в 1989 году). Гинзбург отстаивал право на атеизм и тогда, когда быть атеистом стало совершенно “не модно”. Ньютон смотрел на Библию столь серьезно, что отверг догмат Троицы, как не библейский. А на познание мира смотрел глазами библейского теиста. Это – надежно установленные исторические факты.
Я не отрицаю – – – по факту все так. Но ученый верит не так, как обычный человек. Помните, академик Раушенбах доказывал, что Троица есть трехкомпонентный вектор? Это хороший пример научной веры. Главное для ученого не верить, а знать. Он и к богу относится так же. Богохульно в общем)))
И “ученые” и “обычные” люди верят и не верят по-разному. Академики математик В.И.Смирнов и филолог С.С.Аверинцев верили традиционно внутрицерковно. “Всю жизнь Владимир Иванович оставался верующим, и когда я как-то спросил его о вере, он спокойно и искренне ответил: «Я, знаете, верю попросту…»”, – вспоминал боевой атеист академик А.Д.Александров.
Раушенбах не доказал (в религии ничего доказать нельзя), а напомнил, что в точно-научном языке есть понятия чего-то единого (вектор) и в то же время тройственного (его компоненты).
Чтобы познавать нечто, необходимо верить, что познание возможно. Величайшие физики – еретики, а не богохульники. Богохульство – слово бранное. А греческое слово “ересь” означает разномыслие-разногласие. Как писал ап. Павел: “разногласия между вами должны быть, чтобы среди вас выявились те, кто прав” (1-е Коринфянам 11:19)
Да, конечно, не богохульники (это уже к вольтерьянцам), а еретики. И трактат Ньютона о том, что понятия Троицы не было в греческих текстах, а впервые появилось в латинских переводах, перекочевав с полей, где писались комментарии, – этот трактат он не публиковал при жизни, поскольку тогда за отрицание догмата Троицы полагалась смертная казнь.
Безотносительно к теме. Геннадий Ефимович, в 1983 году приобрел вашу книгу “Почему пространство трехмерно” – читал неоднократно с большим удовольствием. Большое спасибо! История науки – история развития человеческой мысли, – не менее важна, чем сама наука.
Спасибо за спасибо! Очень рад, что мою первую книгу еще помнят.
История науки – история познания мира и человека – стала особенно важна в наше время, когда наука дала человечеству огромную силу, которая может быть использована и во благо и во зло. А вот чем благо отличается от зла, выходит за пределы науки, как первым обнаружил философ Д.Юм, элегантно сформулировал математик А.Пуанкаре, а раскрыл физик А.Эйнштейн.
Геннадий Ефимович, хочу спросить по трехмерии. Всегда удивляло, что довод обратных квадратов всерьез рассматривается – и, как я понимаю, принят физикой как чуть ли не главное доказательство трехмерности нашего мира. Мол, плотность неких силовых линий падает пропорционально квадрату расстояния, поскольку так растет площадь сферы. Говорят, что в двумерном пространстве сила была бы обратно пропорционально расстоянию, а в одномерном – вообще бы не зависела от расстояния. Однако у того же Ньютона нет никаких ограничений для гравитационного взаимодействия двух материальных точек – это как раз одномерный случай, и тут никакого сферического коня в вакууме нет)) – только одно измерение, вдоль которого существует градиент потенциала. Если принять точку зрения падения плотности силовых линий на сфере, придется признать, что на достаточном удалении нав пространстве окажутся дыры, т.е. гравитационное поле будет похоже напрутики силовых линий, отстоящих друг от друга так далеко, что не всякое материальное тело наткнется хотя бы на один такой прутик).
3-мерность пр-ва в области обыденного опыта – – эмпирический факт, который не нуждается в теоретических доказательствах. У каждого реального объекта,наблюдаемого невооруженным глазом, есть длина, ширина и высота. Или, еще практичней, чтобы однозначно задать положение мухи, достаточно трех расстояний.
Связь трехмерности с законом силы первым предположил Кант, о чем рассказано в моей книге 1982 г. Тогда я не знал, что, помимо натурфилософских доводов, о которых я там написал, он мог опираться на рассуждения астронома Буйо, который первым обсуждал возможность силы 1/r2 (и отверг её).
Силовые линии ввел Фарадей в 19 в.
Но вы же в заглавие своей книги вынесли слово “почему” – т.е. мы хотим знать причину такой, а не иной мерности нашего пространства, не довольствуясь фактом данности нам трехмерия. И мысль Канта до сих пор является главным вектором, указующим хоть какую-то дорогу. Вот и Эренфест этой дорогой пошел – он применил уравнение Пуассона к пространствам произвольного числа измерений и получил результат, как бы доказующий оптимальность трехмерия. Но уравнение Пуассона опять же дает как результат концентричность эквипотенциальных сфер и радиально расходящиеся векторы напряженности – т.е. плотность потока падает обратно пропорционально расстоянию. Однако квадрат расстояния в “силовых” законах возникает не от количества измерений, а при дифференцировании по икс (по одному измерению даже) функции пропорционально икс в минус первой. Я апросто удивляюсь, почему при попытках понять наше трехмерие всегда всплывает закон обратных квадратов, хотя он действует и в одном измерении – между взаимодействующими матточками.м
Геннадий Ефимович! “эмпирический факт, который не нуждается в теоретических доказательствах” нуждается, однако, в осмыслении. В чем-то он напоминает эмпирический факт значения величины постоянной тонкой структуры, которую Я.Б. Зельдович обещал вычислить в примерно то же время, когда вышла Ваша “Размерность пространства” М., Изд.МГУ, 1982. Хотя перевод материалов Краковского симпозиума 1973 г. (статья Б. Картера) уже был издан, в ГАИШе был более известен доклад И.С. Шкловского “Современная астрофизика и философия диалектического материализма”. Может правда необходимо 40 лет чтобы забыть эту самую “философию” и увидеть в этих (и многих других) вещах отпечатки пальцев Создателя?
Диалектическая философия сама – отпечаток Пальца, – из этого Пальца ее (в хорошем смысле) извлек Гегель. Марксизм просто убрал из учения об Абсолютной Идее главное – Идею, но оставил алгоритм ее развития:)
Я только о докладе Иосифа Самуиловича 1980-го года. Он цитировался в бОльшем к-ве диссертаций, чем работы по Крабу и реликту И дело не только во взглядах, дело в терминах.
Касаемо Шкловского – старые ракетчики рассказывали, что в 70-е, когда всреди наших космических инженеров возникли сомнения относительно американцев на Луне, к ним приехал академик Шкловский с целью рассеять сомнения – и даже ссылался на зеленых человечков, из-за которых кино-фото пришлось переснимать. И в это же время Шкловский говорил в статьях и книге о нашем одиночестве во Вселенной. Не знаю, кому верить)).
На мой взгляд, паратеизм – тот же пантеизм. Пантеистами были почти все большие ученые всех времен, – они видели, что мир устроен разумно – раз он поддается пониманию человеческого разума, то его само все сущее тоже разумно. Просто физики в отличие от лириков не персонифицировали этот Разум, не придавали ему человеческие черты.
На мой взгляд, персонификация – это много шире, чем “человеческие черты”. Человек да, по Образу и Подобию. Обратное,очевидно, не верно.
“физики в отличие от лириков не персонифицировали” – по разному. Кто-то ещё как персонифицировал. Ньютон, например.
Ньютон, видимо, исключение, подтверждающее правило). Но он и верил, как ученый, – думаю, у него была внутренняя задача – сравняться с Творцом, разгадав его шифр. А персонофикация в моем понимании – сужение понятия Бога до некоего существа – не имеет значения конкретный образ, – по хотению и велению все и происходит. Человек же с ученым складом стихийно или осознанно приходил к пантеизму в том или ином виде, понимая, что Бог не сущность, создавшая мир, а сам этот мир в его гармоничном динамическом равновесии, построенном на законах, которые, по всей видимости, есть разные проявления одного Закона.
Опять не успел отредактировать) Персонификация, конечно.
Историко-научные суждения должны опираться на историко-научные (биографичные) факты. Все известные мне факты говорят о том, что все в «великолепной восьмерке» – от Коперника до Бора – принадлежали к библейской традиции; все сочетали смелую свободу изобретательства с личным смирением; все были еретиками, чуждыми традиционной теологии (в частности, никто из них не был пантеистом, а если Вам известны факты, подкрепляющие Ваше представление, прошу сообщить).
Все восемь «великолепных» были в некотором смысле «исключениями из правила», хоть правило это и не очень строгое. Большинство физиков всегда были атеистами, но большинство «не подавляющее». Еще в те времена, когда латынь была общим языком науки, говорили: “Tres physici, duo athei” (Три физика – два атеиста). Это соотношение, похоже, сохранилось до нашего времени. Согласно опросу физиков, математиков и биологов в США, ~ 40% назвали себя верующими (физики ~20%) [LARSON & WITHAM. Scientists are still keeping the faith, Nature (3 April 1997) 386: 435.]
Есть реальная проблема взаимонепонимания. Описывая свое религиозное чувство, Эйнштейн писал: «I will call it the cosmic religious sense. This is hard to make clear to those who do not experience it <> Indications of this cosmic religious sense can be found even on earlier levels of development—for example, in the Psalms of David and in the Prophets».
“думаю, у него была внутренняя задача — сравняться с Творцом, разгадав его шифр.”- так далеко он не заходил. По крайней мере, если ориентироваться на переписку с Бентли. Да и фраза насчет мальчика на берегу океана…
Конечно, я не могу утверждать, что думал Ньютон, я только предполагаю, что научная гордыня не могла быть выказана. В той же переписке с Бентли интересен синтез знания и веры. Все, что Ньютон не может объяснить с позиции своего знания, Ньютон отдает мыслящему агенту. Тут как раз проявлен принцип расширения круга знания, когда все, что за периметром, объясняется божественным, – и сама религия родилась, когда радиус круга знаний был нулевым, но расширение его непрерывно переводит метафизику в физику, и при этом идея Творца вовсе не терпит крах, но преобразуется – от Творца, вмешивающегося в ход вещей и надзаконными актами велящего планетам притягиваться к Солнцу, – Абсолютной Идее, познающей самую себя в развитии, которое осуществляется по строгим законам, не оставляющим места божественному волюнтаризму.к конструктору, создающему самодвижущийся механизм
2.Как быть? Прежде всего постараться понять аргументы препятствующей организации. Возможно, она (организация) лучше знает, почему не надо разводить на балконе коноплю или, к примеру, смешивать глицерин с марганцовкой.
В рамках паратеизма разрешается проблема бессмертия, спасения, воскрешения.
Если будет доказана цикличность вселенной.
т.е. если вселенная не жизнь/смерть. а жизнь-смерть-жизнь-смерть-жизнь-смерть и т.д. есть тавтология пользуясь виттгенштейновскими границами.
“А когда некий абитуриент спросил, какую выгоду он получит, изучив геометрию, Евклид велел слуге: «Дай ему три обола и проводи к выходу»”
В современных российских реалиях цитированное уже вполне может рассматриваться как скрытая (пока) форма экстремизма.
“Паратеизм”. И чё? Тоже, “подарочек”! Что это меняет в моей судьбе?
Я человек маленький. И если истине нет дела до меня, то мне нет дела до истины.
Поинтересовался мнением Google о составе восьмерки величайших физиков, – по утверждению Геннадия Горелика их ровно восемь.
Ответ русскоязычного Google на запрос – «Величайшие физики всех времен и народов»
Результатов: примерно 10 900 000
Исаак Ньютон
Альберт Эйнштейн
Джеймс Максвелл
Чарльз Дарвин
Мария Кюри
Никола Тесла
Нильс Бор
Галилео Галилей.
Ответ англоязычного Google на запрос – «The greatest physicists of all times and peoples»
Результатов: примерно 21 500 000
Galileo Galilei
Albert Einstein
James Clerk Maxwell
Michael Faraday
Marie Curie
Richard Feynman.
Ernest Rutherford
Paul Dirac.
Похоже, нет единого мнения о составе великолепной восьмерки, – поэтому любопытно было бы увидеть список Геннадия Горелика.
О моей «великолепной восьмерке» и критерии включения см.
Просветительство и загадка современной науки // ТрВ-Наука 13.08.2019 и 27.08. 2019. Цитата оттуда:
«Метод Галилея стал главным двигателем современной науки, рождая новые понятия для новых областей познания и новых законов природы. Так в физику после Ньютона вошли невидимые — совершенно не наглядные — фундаментальные реалии: электромагнитное поле, кванты энергии, фотоны, квантовые состояния, искривленное пространство-время… Все эти понятия, противореча старому «здравому смыслу», начинали создавать новый. Именно такое изобретательство стало главным движителем современной физики благодаря «великолепной восьмерке»: Копернику, Галилею, Кеплеру, Ньютону, Максвеллу, Планку, Эйнштейну и Бору.»
Бог с ними, с евреями, которых, как верят христиане, Он избрал.
Если Вы всё так точно знаете, то не объясните ли, почему в России, где не было никакой научной традиции, европейская наука укоренилась несравненно легче, чем в трех великих цивилизациях Востока с их несомненными научными традициями. И почему в Европе научное лидерство давно и прочно перешло к исследователям протестантского происхождения (с перевесом 8:1, если судить по статистике нобелевских премий).
Культура – ключевой фактор, определяющий, какая доля населения имеет возможность научиться читать и что именно будут читать. И очень малая доля этих читающих способна к наукам.
Науку породили греки без картошки, а не инки с картошкой.
А чем рис хуже пшеницы? По оценкам историков в средние века уровень питания в Китае был выше чем в Европе.
Значит, все (если их хорошо кормить) одинаково способны к науке, к музыке и к балету?
Вся история человечества – колебания между индивидуализмом и коллективизмом. Китай – человейник, очень силен коллективный фактор, коллективное бессознательное, – таков Восток вообще в той или иной степени. Недаром там развились даосизм, буддизм, другие т.н. духовные практики, где знание получается “напрямую”, минуя анализ фактов. Наука в том виде, в каком мы ее понимаем, – дело индивидуалистов, свободных от шор коллективного разума. Сегодняшний кризис наук как раз не в последнюю очередь проистекает из коллаборационизма, когда превалирует общая точка зрения на научную проблему, что не дает проявиться индивидуальности.
Восток – дело тонкое и совсем не однообразное. В Китае радикально различались три главные моральные философии: Конфуцианство, Даосизм и Буддизм. В Индии разнобразие еще больше, включая почти материалистический атеизм. Но если взять лишь самые влиятельные, то основной моральный постулат – представление о человеке – отличает Китай от Индии не меньше, чем обе цивилизации отличались от Европейской (Библейской). Предельно упрощая, я бы сказал, что в Китае идеологически господствовал ультра-коллективизм, в Индии – ультра-индивидуализм, а в Библии реализована «золотая середина»: первичность личности может поддерживаться лишь (развивающейся) общинной традицией.
В китайском языке, как утверждает известный синолог Алексей Маслов, слово «индивидуум» появилось лишь в 20 в. для перевода западных текстов. Но, как обнаружил знаменитый синолог и историк науки Дж.Нидэм, Китай на века опережал Европу в практическом применении знаний о природе. Римские и алфавитные цифры, употреблявшиеся на Западе с времен Античности, поражают своей неуклюжестью в сравнении с изобретенной в Индии десятичной системой счисления.
При этом к современной науке (зачатой Коперником) никто в Китае и Индии не подключился вплоть до 20-го века, хотя Евро-миссионеры и колонизаторы привезли Евро-науку в обе страны за век до того, как Петр I «привез» её в Россию.
Так что, один лишь индивидуализм не достаточен для ответа на (расширенный) вопрос Нидэма. Нужно учитывать принципиальное отличие современной науки от античной и содержательное наполнение индивидуализма.
Уважаемый господин Горелик! Обратите внимание — “День науки и обман «по вертикали власти” обсуждают и обсуждают, хотя что уж из пустого в порожнее переливать? Давным-давно ясно, что пока в России не будет коренных перемен, зарплата водителя автобуса будет больше, чем зарплата научного работника. Потому что зачем водитель автобуса нужен, власти понятно, а зачем нужна такая сложная вещь, как наука — власти совсем непонятно, их этому не учили. (Их вообще ничему не учили. В России власть испокон веку “номенклатурная”, ей учиться не надо). И ясней ясного — способен делать науку — езжай на Запад, не трать время. Но — обсуждают это господа научные работники. Зарплата, даже в “нематериальном” виде, области несбыточной мечты — вопрос интересный. А вот на Вашу статью почти не заходят. Почему? Не знаю, смотрите ли Вы замечательный мультфильм “Смешарики”. Там одна серия была посвящена “вечным вопросам”. Один из персонажей мультфильма — Бараш (баран, то бишь) начал спрашивать, что такое истина? Ему Карыч (другой персонаж, ворона) и говорит: “Ну, это к Кузинатре” (в дальнейшем не персонализируется, что-то вроде лемовских сепулек). И пошли они к Кузинатре. Через снега и морозы. И Бараш спрашивает по-пути Карыча: “А как ты жил, не зная, что такое истина?” — а Карыч отвечает: “Да мне и так хорошо. Вдруг истина в том, что нельзя спать до двенадцати. Или объедаться сластями. Ну и что я с этим буду делать?”. Мне почти не интересен вопрос зарплаты. При большевиках я ходил в нищих (мнс) после их ухода стал вполне нормально зарабатывать, но сейчас — снова нищий (на пенсии). И советская привычка к нищете выручает. Как Вы знаете, “привычка свыше нам дана, замена счастию она”. И потому то, что Вы пишите, мне интереснее, чем пустые поиски волшебных рецептов повышения зарплаты. Мне очень нравится Ваша неудовлетворенность бессмысленным (безбожным) миром и Ваш “поиск”. Но вдруг истина в том, что нельзя спать до двенадцати?… Подробнее »
Физик имеет дело с «физическими явлениями» – объективно зафиксированными фактами, которые пытается «объяснить» – связать теорией (большего или меньшего масштаба), для чего изобретает новые понятия и новые модели явлений, допускающие проверку в опытах. Историк науки, разглядывая деятельность физиков, выявляет исторически зафиксированные факты, пытаясь «объяснить» их – связать «теорией», в которой участвуют и объективные физические факты и субъективные личные факторы в деятельности физика. Но при этом историк стремится к тому, чтобы его доводы были убедительны независимо от религиозной ориентации читателя.
Имея дело с тремя загадками истории науки, о которых идет речь в статье, понятие «христианство» оказывается слишком неопределенным, если учесть, что даже теисты-«професионалы» разных христианских конфессий (клирики, пасторы, теологи-богословы) сильно расходятся в своих представлениях (догматах и канонах) и еще более в своих делах. И даже в пределах одной конфессии.
Все глубоко верующие физики из «великолепной восьмерки» были еретиками как в науке, так и в религии. Первые шесть наверняка назвали бы себя христианами, включая Ньютона, который отверг догмат Троицы, как произвольно добавленный к Новому Завету. Всю восьмерку я бы объединил конфессией «библейского теизма», поскольку все они опирались на Библейское мировосприятие. А главной опорой было библейское представление о человеке. Это ясно сказал Вл.С.Соловьев. И еще боле ясно сказал совершенно нецерковный Эйнштейн.
Уважаемый господин Горелик! Иногда мне кажется, что Вы живете в шестидесятых годах прошлого века, а иногда — во второй половине девятнадцатого. Я Вам уже давал ссылку на Фому Брадвардина. Вы думаете, он на пустом месте появился? Более тысячи лет думали о науке только в монастырях. Где была бы наука, если бы не Фома Аквинский? Чтобы понять, что великий Аристотель во многом неправ, нужно было его “проговорить” от начала до конца. И кто “проговаривал”? Клини, автор книг по матлогике, понимал, что делали это схоласты. Но Клини — это середина двадцатого века. Почему же Вы, в двадцать первом веке, этого не понимаете? Вы очень хорошо знаете, что существует целых четыре школы оснований математики. Но ничего — математика существует. Оказывается, есть у них, у математиков, что-то общее. Правда, не совсем понятно — что. Некоторые думают, что понять “что” очень важно. Но большинство (по терминологии Дойча — “инструменталисты”) так не думают — времени у них нет, всё время уходит, увы, на работу. Вы очень хорошо знаете, что даже в такой жеванной-пережеванной области, как теория относительности, Смородинский говорит одно, а Окунь совсем-совсем другое. А Ваши “физические явления” и у Смородинского и у Окуня одни и те же. Как быть? И ещё Вы знаете, что за последние тридцать лет никаких серьезных прорывов в физике не было. Вычислительные трудности? А, может быть, что-то в консерватории не так? А чтобы понять, что такое христианство, посмотрите, что такое другие великие культуры. Их, как Вы знаете, не так много — китайская. индийская, ислам. Мне на это указал в 1974 г Борис Григорьевич Кузнецов. Нету там, на востоке тех основополагающих понятий, которые подарило миру христианство! Нет понятия единого-непрерывного, нет понятия логистичности и описуемости мира. Это в восемнадцатом-девятнадцатом веках думали, что логика — “естественная” вещь. А сейчас думают совсем не так! — историки культуры говорят, что нету в китайской культуре логических… Подробнее »
1. Для того, чтобы лучше понять вклад Галилея в науку, необходим детальный анализ влияния инженерной деятельности этого периода на развитие мышления.
“Galileo pertains just to the tradition of the Italian engineers of the Renaissance” – Галилей непосредственно принадлежит к традиции итальянских инженеров эпохи Возрождения. См. Wolfgang Lefèvre. Galileo engineer: art and modern science
Об этом же: Горохов В. Г. Технонаука Галилео Галилея: Размышления по поводу книги Матео Валериани «Галилео – инженер» (M. Valleriani. Galileo Engineer. Dordrecht, Heidelberg, London, New York: Springer, 2010) – Вопросы философии. № 1. 2013. С. 105. http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=679
2. “Религиозное чувство” Эйнштейна очень далеко от теизма. Сам он писал, что католик счел бы его агностиком.
>1. Спасибо за ссылку.
>2. «Религиозное чувство» Эйнштейна очень далеко от теизма. Сам он писал, что католик счел бы его агностиком.
Если «теистом» называть всякого не атеиста, а понятие «атеист» взять из самоопределения атеиста-нобелиста В.Л.Гинзбурга, то мнение церковно-верующих – их личное дело. Самоопределенный агностик Карл Поппер не понимал склонность Эйнштейна использовать теистический лексикон, примеров чего не счесть. Бог не играет в кости, не злонамерен и т.д. Самые интересные (на мой взгляд):
«The intuitive and constructive spiritual faculties must come into play wherever a body of scientific truth is concerned. … Our moral leanings and tastes, our sense of beauty and RELIGIOUS INSTINCTS, are all tributary forces in helping the reasoning faculty toward its highest achievements.»
«Science can only be created by those who are thoroughly imbued with the aspiration towards truth and understanding, [but] knowledge of what IS does not open the door directly to… what SHOULD BE THE GOAL of our human aspirations. [All the aspirations] exist in a healthy society as powerful traditions [which] come into being not through demonstration but through revelation, through the medium of powerful personalities. … The most important function which religion has to perform [is to set these traditions] fast in the emotional life of the individual. … The highest principles for our aspirations and judgments are given to us in the JEWISH-CHRISTIAN RELIGIOUS TRADITION».