На сквозняке истории

О Герцене нельзя сказать, что он «забыт». Скорее — он кажется фигурой, окончательно отошедшей в историю. Это можно заметить в том числе и по тому обстоятельству, что его не пытается символически присвоить ни одна из современных влиятельных политических или общественных групп.

А ведь столетний юбилей Герцена, в 1912 году, вызвал именно состязание разных сил, отстаивавших право числить его среди «своих», — от кадетов до большевиков, — и известная любому человеку с советским прошлым статья Ленина «Памяти Герцена» была как раз одним из ходов в том противостоянии, следствием решения Ленина «не отдавать» Герцена оппонентам, отстаивать его место именно в революционном пантеоне — и в конце концов едва ли не привести его под знамена Первого Интернационала (с чем и связана своеобразная ленинская трактовка «Писем к старому товарищу», ставшая затем на десятилетия обязательной).

Ленинское решение сыграло большую роль в посмертной судьбе Герцена — к концу 1930-х годов он окончательно вошел в советский канон, чтобы стать, наряду с декабристами, для советских интеллигентов последующих лет «разрешенным другим». Подобно тому, как, живописуя декабристов и Пушкина, можно было с законными основаниями любоваться дворянской культурой и воспевать аристократизм, принципы чести и проч., так и Герцен оказывался своеобразной возможностью инакомыслия без радикального протеста.

Правда, этот своеобразный статус повлек и свои последствия — с концом советской эпохи угас и интерес к Герцену. Он оказался частью того наследия «революционной мысли», которая волновала своим полудозволенным инакомыслием — и которая оказалась всё равно частью именно «советского» наследия в рамках обрушения последнего.

Если двухсотлетие Герцена прошло довольно тихо, ограничившись несколькими конференциями да сборником трудов, то 150 лет со дня его смерти, пришедшиеся на январь этого года, и вовсе остались практически незамеченными. Собственно, нас ведь совсем не удивляет отсутствие заметных юбилейных торжеств вокруг памятных дат Писемского или, например, Боборыкина — вот и Герцен незаметно оказался если не в том же ряду, то по соседству с ним.

Впрочем, эта относительная тишина, быть может, ему и на пользу — это возможность отстраниться от недавних расхожих образов и затем уже вернуться к Герцену как к новому, малознакомому собеседнику.

Размышляя о причинах падения популярности Герцена среди русской радикальной молодежи, замечательный русский литературовед начала прошлого века Нестор Котляревский в числе прочего отмечал и неготовность, и нежелание издателя «Колокола» стать вождем, учителем — в смысле того, кто дает простые и ясные наставления, куда двигаться, к чему стремиться, как жить.

Действительно, простота и определенность были присущи исключительно отрицательным целям Герцена: уничтожение крепостного права, публичный и справедливый суд, свобода слова. То же, что вошло в историю под названием «русского социализма» и преемниками чего стали народники, для Герцена сохраняло замечательную неопределенность как образа будущего, так и конкретных средств, ведущих к цели. Так, примечательно, что в 1864 году в беседе с Самариным он соглашался видеть свой желаемый идеал аграрных преобразований в России в аграрной реформе, объявленной в Царстве Польском. А в 1865 году он до некоторой степени всерьез размышлял о возможностях перенесения своей деятельности в Россию в связи с ожидаемой отменой предварительной цензуры.

Разумеется, это никак не о том, чтобы представить Александра Ивановича в виде сторонника «умеренности и прогресса»: если иногда он выступал в подобном духе, то гораздо проще подобрать большую коллекцию суждений прямо противоположного плана. Толстой говорил о Герцене в 1905 году: «Как Герцен полвека назад писал о том, что теперь нужно! <…> Под „социалистом“ он понимал не что-нибудь определенное, вроде нынешних социал-демократов, но человека, который видит несправедливость экономического положения и хочет равенства»¹.

Здесь стоит остановиться на природе герценовского протеста в адрес «Запада», его негодования по поводу «буржуа» и «мещанина». Негодование возникает и остается в силе вплоть до конца жизни Герцена, не столько по поводу существующего вопиющего социального неравенства — он ведь не только хорошо о нем знал задолго до того, как оказался во Франции, но и мог вполне наблюдать его в России, — сколько по поводу душевной самоуспокоенности. В «буржуа», в «мелком лавочнике», как и в почтенном французском ораторе или публицисте, его возмущал покой; не только отсутствие беспокойства совести по поводу социальной несправедливости, но и готовность воспевать это положение вещей именно как справедливое — и животная злоба, просыпающая в том же умиротворенном буржуа при малейшей тени возможности поколебать его положение.

И при этом в рядах самих «социалистов» Александр Герцен был скорее enfant terrible — ведь для современников и ближайших потомков «главной» его книгой был сборник эссе «С того берега», высоко ценимый, например, Константином Леонтьевым. Ценимый за кажущуюся «парадоксальность»: отказ от попыток объявить историю «на своей стороне», утверждение открытости будущего — и что оно не дает никаких гарантий осуществления надежд.

И теперь, возвращаясь к началу разговора, — мне думается, что трудно найти автора, по самому существу своей мысли более близкого к нашему времени, чем Александр Герцен. Не верящий в «большие идеи» и готовый критически пересматривать свои собственные воззрения — и при этом совершенно свободный от всякой примеси цинизма. Ироник, которому ирония не служит самозащитой от восприятия несправедливости — и вместе с тем для которого ключевым, независящим от всего прочего остается восприятие именно личной, человеческой порядочности. Для которого личная честность и искренность не оправдание, но непременное условие. Как говорили в старину — «человек с живым нравственным чувством», избавлявшим его от морализаторства. ­Живущий на сквозняке истории.

Андрей Тесля, канд. филос. наук, ст. науч. сотр., 
научный руководитель Центра исследований русской мысли
Института гуманитарных наук Балтийского федерального университета
им. Иммануила Канта (Калининград)

¹ Маковицкий Д. П. Яснополянские записки. Запись от 22 октября 1905 г. Цит. по: Гусев Н. Герцен и Толстой // Литературное наследство. Т. 41–42. М., 1941. С. 518.