«Темные века» не продлятся долго

Антон Уткин
Антон Уткин

Антон Уткин — писатель и кинодокументалист. Лауреат литературной премии «Ясная поляна» (2004), финалист Букеровской премии (1997). Его новый роман «Вила Мандалина» вошел в длинный список премии «Ясная поляна» и в короткий список премии имени Фазиля Искандера. Вопросы задавал Сергей Попов.

По первому образованию вы историк. Почему выбрали именно эту область и почему истфак МГУ? В 1980-е годы он считался довольно идеологизированным факультетом. У вас было такое ощущение?

— С четвертого класса, когда начали преподавать историю, я уже твердо знал, что хочу быть историком. А почему так вышло, для меня и самого загадка. Видимо, природная склонность, если не сказать — предопределение. По мере того как я взрослел, выбирал место, где бы учиться. И остановился на истфаке МГУ, потому что Москва — мой родной город. В те годы любой исторический факультет любого отечественного университета был идеологизированным просто потому, что марксизм, будучи общественной дисциплиной, ближе к истории, чем к математике.

Чтобы развеять мифы для тех людей, которые еще тогда не жили, не знали, как это было, скажу, что это не особенно докучало, а зачастую и вовсе принимало комичные формы.

— В 1995-м вы поступаете на Высшие курсы сценаристов и режиссеров. Тогда, казалось бы, настал интересный период: открывались архивы, можно было более свободно заниматься историей.

— После 1953 года историей можно было заниматься относительно свободно, если, конечно, это была история, а не история КПСС. Тема моей дипломной работы — «Варяжский вопрос в оте­чественной дореволюционной историографии». Мои интересы, скорее, лежали в области древней истории, в этнографии, в культурологии, в антропологии, а для этого никакие архивы не нужны. Всё было известно, всё было напечатано. Для меня открытие архивов какого-то особого значения не имело.

К худу или к добру, но в аспирантуру я поступать не стал. К тому времени у меня уже почти был готов роман «Хоровод», и я решил оглядеться и спокойно его дописать. У меня было какое-то ложное, как я сейчас понимаю, обманное чувство, что я могу всегда туда вернуться, всегда поступить, но так я этого и не сделал. В общем-то, в рамках литературы свободы куда больше, я имею полную возможность заниматься собственными исследованиями, что я и делал все эти годы.

Один известный киноперсонаж, историк, говорил: «Современность вызывает мой живой интерес». Насколько сегодняшний день является предметом литературы? В «Самоучках» у вас есть отрицательный герой, режиссер, который произносит такую фразу: «Время наше такое. Современность в руки не дается». Сейчас современность дается в руки?

— Да, сейчас дается. В 1990-е действительно казалось, что она непостижима, потому что время и впрямь было турбулентное, переходное. Непонятно было, куда же всё это в итоге придет. Было много ложных надежд, прогнозы не сбывались. А сейчас это время уже пришло, или, если угодно, пришли в него мы, и сегодня вполне способны на этом мелководье ощутить, что называется, дно под ногами. Мне кажется, что в последних трех своих романах — «Дорога в снегопад», «Тридевять земель» и «Вила Мандалина» — мне как раз удалось это ускользающее время уловить и заключить наконец в клетку.

Темы нескольких ваших романов — или 1990-е, или период Первой мировой войны и революции. То есть две очень важные переломные эпохи в нашей стране. Персонажи, в первую очередь главные герои, довольно мучительно их переживают. Каков ваш подход, ваши изначальные побуждения? Понять, как это произошло, может быть даже — «могло ли быть по-другому?» Можно было эти события предотвратить? Или, скорее, это мысли о том, как человеку, воплощенному в персонаже, пережить эпоху, которая всё равно наступила?

— Как известно, там, где оказываются бессильными логические формулы, берет слово поэзия или вообще искусство. Когда умолкают дипломаты, начинают говорить пушки, так сказать. Правда, у меня побуждения историка иногда берут верх над художественной стороной, психологической и так далее. Мне, скорее, интересно понять, что происходит, а не то, как это пережить. Можно же и умереть, в конце концов.

Мне важно как писателю и как историку, тут даже не знаю, что существеннее, оставить правдивое свидетельство, подчеркиваю это, о своем времени. Я хотел показать человека, который бы думал и понимал мир именно так, как думают мои герои, чтобы потом наши потомки могли на это опереться каким-то образом в своих умозаключениях, размышлениях. Я считаю, что у литературы есть еще и эта очень важная задача — правдивые свидетельства. Литература сама по себе — сколок эпохи, но если писатель прилагает к этому осмысленное усилие, то это вообще замечательно.

У каждой эпохи — свои мифы. В «Крепости сомнения» я на протяжении примерно половины книги был заинтригован мифом о поселении академиков в Кавказских горах, а потом оказалось, что там нет никаких ученых.

— Да, это целая история. Как-то я увидел по телевизору этакий странный репортаж из места, о котором я имел представление, так как занимался горным туризмом. Так вот, было сказано, что там образовалось поселение, где сосредоточилась внутренняя эмиграция. 1990-е годы приносили много огорчений. Я считал, что люди с полномочиями направили наше общество на губительный путь, что сейчас и подтвердилось. Как жить, было непонятно, спасала только благотворная энергия молодости. Оставалось уповать на то, что теоретически должен же был организоваться хоть какой-то центр вменяемого сопротивления всей этой неправде. Многие люди тогда обратили взор надежды на академическую науку, потому что это очень серьезная институция в жизни любого общества. Наука дает не один запас сведений. Она возвышает и облагораживает душу. Человек, воспитанный на любви к науке, не продает истины ни за какие блага в мире. Что-то вроде этого написал историк Чичерин в прощальном письме к своим слушателям, когда его попросили из Московского университета из-за панегирика земскому движению во время коронации Александра III.

И вот я подумал: «Надо же, академики, какие молодцы, это, можно сказать, старцы новейшей эпохи». И мы с моим другом-журналистом поехали туда искать их. Добрались до этого места, а там какие-то люди сказали: «Да нет, был у нас тут человек по прозвищу Академик, а вообще это детский лагерь». Ну вот, собственно, и всё. В результате мы написали любопытный репортаж о том, как мы не нашли то, что искали. А чуть позже я подумал, что если в самом деле не к кому примкнуть, то придется примыкать к самому себе, и начал писать роман о своем огромном разочаровании.

— В соцсетях вас не видно, я, по крайней мере, вас там не нашел, однако есть ощущение, что вы с ними знакомы.

— Да-да. Я получил привычку читать соцсети с 2007 года, когда был золотой век «Живого Журнала». Я туда заглядывал, но так и не завел себе аккаунт. Уже было собрался, но что-то отвлекло. Тогда это казалось какой-то диковинкой, а то и просто баловством. Вместе с тем, в соцсетях можно было встретить интересные статьи, рассуждения. В общем, как-то не сложилось. Сейчас потребности писать туда что-либо у меня нет. Постоянство, которое они подразумевают, мне не под силу. Тем более что у меня есть литература.

— Для вас, как для писателя, являются соцсети источником информации о том, что думают люди, что они чувствуют, что они из себя представляют?

— Источником информации они, безусловно, являются, они не могут им не являться. Но вот, скажем, являются ли соцсети «героями» моих произведений, — нет, не являются.

— То есть история, прочитанная в соцсети, не может стать элементом романа?

— Нет-нет… А вот что действительно любопытно. Люди пишут, ведут эти дневники, а их никто не читает. Некоторые из них даже начинают сами себе писать комментарии и отвечать на них. Точь-в-точь как одинокие старики, которые бурчат себе под нос, потому что не с кем поговорить. Вот это, мне кажется, может быть предметом искусства. Получается, не спасают соцсети от одиночества.

— Вы не только пишете книги, но и снимаете документальное кино. Мне показалось, что подход к фильмам и книгам у вас совершенно разный. В некоторых книгах лирический герой просто списан с автора, вы пишете о том, что очень хорошо знаете, и это рассказ, где всё держится под авторским контролем. А в документальных фильмах складывается обратное ощущение: автор впервые приехал на это посмотреть и показывает нам, что он увидел, безо всякого авторского комментария. Это действительно два разных подхода?

— Да, Сергей, это вы очень точно заметили. Именно: приехал, увидел, показал то, что увидел. Естественно, этому надо придать какую-то художественную форму. Для меня это такой поэтический кинематограф. Меня здесь радует не только поиск смысла, а скорее то, как можно вот этой картинке придать форму. Бесформенной жизни, казалось бы, впечатлениям, которые ты снимаешь. Кроме того, мир сам по себе так прекрасен, цвета вот эти, краски, композиции.

Вернемся в нашу современность. Можно ли кратко суммировать ваше впечатление от того, что происходит сейчас не только у нас в стране, а в большем масштабе? Какой наша эпоха будет видеться через 20–30–50 лет?

— Несколько лет назад я перечитывал «Первобытную культуру» Тейлора. И уже в самом ­конце книги мое внимание привлекли строки про темные и неподвижные века. Важно, что написал их Тейлор, можно сказать, на вершине эволюционизма, в эпоху торжества научного оптимизма, это та радостная эпоха, в которой он жил и творил. И вот он пишет: «Но если человечество ждут темные века, то, возможно, наши труды когда-нибудь помогут возродить процесс познания с более высокой ступени». Когда я это прочитал впервые, очень удивился. Думаю: «Господи, о каких веках он может говорить? Мы же живем в конце истории, как сказал Платонов в «Чевенгуре» и потом другие, Фукуяма например. Впереди лишь движение вперед и вверх, так сказать, в туманность Андромеды». А потом прошло время, и я увидел, насколько это был прозорливый ученый.

Я убежден, что миром управляют две идеи: идея справедливости и идея созидания. В наше время они обе терпят ущерб. Результатом стала архаизация общества. Она наблюдается не только у нас, но у нас это очень ярко проявилось.

То есть в этом смысле вы убежденный оптимист, который считает, что созидательное начало в человеке всё сможет преодолеть?

— Совершенно верно. История — это волны, набегающие на берег. И как бы далеко в море ни отступала отдельная волна, следующая увлажнит песок гораздо дальше первой, и та граница, которую она положит, уже не забудется и не смоется очередной волной. Вот это и есть цивилизация. Так я это себе представляю. Прогресс слагается из цивилизации и культуры. Цивилизация, как целое, шагает вперед, культура приходит и уходит.

За последние 30 лет общество не просто архаизировалось, оно прямо на наших глазах деградировало с такой стремительностью, которой я, признаться, никак не ожидал. Мы окунулись в эти «темные и неподвижные века». Но нам сложно это осознать, потому что у нас есть мобильные телефоны, автомобили, спутники Земли, есть какие-то сказочные, в сущности, вещи, которые в первой половине нашей жизни не существовали. Мы-то себя почитаем на вершине цивилизации. И у нас создается ложное впечатление, что прогресс охватил вообще всё, пронизал своим светом самые мрачные углы мира. Однако основные психологические константы, судя по всему, остаются неизменными, и если столь упорно пестовать лишь темную сторону, то там в конце концов и окажешься.

Чтобы созидать и целенаправленно двигаться вперед, нужно осознавать эту деятельность и ставить перед собой большие цели. То есть, на ваш взгляд, сейчас и в литературе, и, например, в истории нет заметной тенденции к тому, чтобы ставить большие цели, люди занимаются более мелкими делами?

— Да, безусловно. Очень точно вы сказали. Если в культуре нет стремления, она не может так называться. Хорошо об этом писал Хёйзинга. Это еще один выдающийся историк и мыслитель. Культура, писал он, есть направленность, которая непременно выходит за рамки индивидуальности и представляет собой идеал сообщества. Сейчас же, говорю уже я, не принято ставить цели. Ни в искусстве, ни в общественной жизни, по-моему, даже уже и в науке — нигде. Современный человек как будто намеренно исключает образ будущего из картины мира, для него его словно бы не существует. Мы купаемся в настоящем, а исключительно настоящее — удел первобытных народов.

Я думаю, все это смутно ощущают. По мере того как свершалось поступательное движение человеческого рода, наряду с непосредственными задачами поддержания жизни появились более отдаленные цели. Именно они формируют культуру. И эти отдаленные цели, которые присутствуют в любом, даже в примитивном обществе, становятся главными в жизни, и чем выше уровень, условно говоря, ­цивилизации, тем в большей цене эти цели. Никакая гармония, никакая полнота жизни, никакая культура просто невозможны, когда деятельность почти целиком замыкается в сфере непосредственных интересов, да еще когда функционирование человека в этой сфере фрагментарно, так что он лишен побудительных мотивов в производстве неутилитарных ценностей. Выражения «эгейская культура», «русская культура», «советская культура» имеют вполне определенный образ, но в отношении словосочетания «российская культура» пока приходится развести руками, хотя особенности ее физиономии, безусловно, так или иначе будут ясно виды из будущего.

С другой стороны, культура может считаться высокой, даже если она не создала высоких технологий. Но ее сложно так назвать, когда ей недостает милосердия. А милосердие — это иррациональная сторона справедливости.

Тогда возникает вопрос, есть ли выход из этих «печальных тропиков»? Каким он может быть?

— Необходимо какое-то целеполагание, потому что оно и есть созидание. Способность смотреть вперед была важнейшим условием развития, особенно в последние 300 лет. Сейчас этого не видно.

Тем не менее я думаю, что это явление временное, жизнь всегда проложит себе дорогу. Я вообще верю в разум. Коль скоро жизнь его породила, то он и есть смысл, и промысел, и побуждение. Время сократилось, история ускорилась. От первой высеченной человеком искры до изобретения лука прошло, условно, 600 тыс. лет. От изобретения лука до того, как люди придумали колесо, — 5 тыс. лет. От первого колеса до начала ковки железа — еще меньше. А сейчас уже открытия друг друга перехлестывают. То же касается идей и понятий. И никто никогда не остановит идею, время которой пришло. Я думаю, поэтому эти «темные и неподвижные века» не продлятся долго.

Общество часто уподобляли самому человеку, я же помимо этого вижу в нем что-то подобное экосис­теме, оно неизбежно каким-то образом реорганизуется, и очень скоро возникнут какие-то важные принципы его существования и цели, без которых эти принципы не могут быть реализованы. Эти цели станут очередным залогом оптимистичного взгляда на мир. Здесь очень уместна фраза, которую Тит Ливий вложил в уста одного из героев «Истории Рима»: «Истина часто страдает, даже слишком часто, но зато она бессмертна».

Подписаться
Уведомление о
guest

20 Комментария(-ев)
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Михаил Родкин
3 года (лет) назад

1990-е годы приносили много огорчений. Я считал, что люди с полномочиями направили наше общество на губительный путь, что сейчас и подтвердилось.” Гм, как взрослый свидетель “лихих 90-х” могу добавить, да, было страшненько, в турбулентном режиме наверх много г… выносило, как бы я и радовался, что “поезда еще ходят, и даже по расписанию”. Но ведь по смене системы управления, хозяйства, границ наконец – аналог 90-х – годы 1919-1923. Добавьте еще цены на нефть до 8$ в 1998. Сравните уровень падения, господа, и согласитесь, что 90-е выглядят не столь ужасно. А реванш был почти обеспечен. Ведь и волна была не против авторитаризма и тоталитаризма, а против сталинизма и коммунизма. Так что авторитарный православно-чекистский отскок был – ретроспективно – почти обеспечен. Ждем переколебания к либеральной системе … конечно, как говаривал Лев Николаевич, ЕБЖ!

Наиль Фаткуллин
3 года (лет) назад

“За последние 30 лет общество не просто архаизировалось, оно прямо на наших глазах деградировало с такой стремительностью, которой я, признаться, никак не ожидал.”
Никакой деградации нет.
Евразия после развала Золотой Орды застряла в позднем средневековье. С середины 15 века крот Истории ушел в Западную Европу. Пошли Гуманизм, Реформация, Просвещение. Здесь же развитие индукционное, косметическое.
Время от времени грим спадает и обнажается дикая средневековая рожа, орущая о скрепах и суверенности.

Михаил Родкин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин

Архаизация – типичный отклик на ухудшение экономической ситуации. Пример. Помню, когда я при развитом социализме женился и растили детей “в моде” был мужчина, который все умеет как то сделать сам. Почитал самоучитель или пораскинул мозгами и за субботы-воскр и в отпуск сделал. Теперь доминирует более профессиональный подход – зарабатывать, а на временные работы приглашать профессионала. Кстати, сейчас, в связи с ухудшением ситуации снова наблюдается пока слабая тенденция возврата к “натуральному хозяйству”.

Сергей Попов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Михаил Родкин

Антон имеет ввиду немного другое, и обращает внимание на архаизацию в США,

Михаил Родкин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Сергей Попов

Да, но я говорю про то, что наблюдаю сам. Не поводу неутилитарности склонен с ним согласиться. В “созвучие” с вышесказанным им хотел бы припомнить свое определение “интеллигентности” – когда индивида живо интересуют вопросы не имеющие прямого отношения к его личным материальным интересам. Насколько это хорошо вопрос другой

Наиль Фаткуллин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Сергей Попов

Ну да, лишь бы что нибудь в США найти.
А у нас понимаешь, особая стать, кою аршином не измеришь и
сразу после развала Золотой Орды.
Все встают с колен…А соседи то – одни гнусы вокруг

Последняя редакция 3 года (лет) назад от Максим Борисов
Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин

https://youtu.be/q-lUKku1Lik
Похоже и весьма на сделанное, имхо, на “среднем уровне” властной вертикали каким-то полным придурком (аки с Галуновым было, но там, как говорится, поймали с поличным сразу, что называется, за руку, и народ в лице господина Ильи Азара подсобил).
Л.К.

Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Леонид Коганов
Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Леонид Коганов
Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Леонид Коганов
Юрий Кирпичев
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин

У нас в США дела идут плохо именно из-за русификации подходов к делу и к морали. Трамп не меньшая сволочь, чем ваш…

Наиль Фаткуллин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Юрий Кирпичев

Все примитивное обладает свойством быстро распространяться, если не встречает систематического культурного противостояния.
Как сорняки в парке. Возрастание энтропии…

Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин
Наиль Фаткуллин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Леонид Коганов

“Мой муж не ваша собственность…”
Путинизм – неокрепостничество, более того, согласно новой
путинской конституции законы РФ обладают приоритетом по отношению к международным. Иначе говоря, “холопий своих мы вольны миловать и казнить”.
Что собственно в очередной раз и продемонстрировано.
Желаю скорейшего выздоровления А. Навальному.

Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин

Присоединяюсь к доброму и справедливому пожеланию.
Л.К.

Леонид Коганов
Леонид Коганов
3 года (лет) назад
В ответ на:  Наиль Фаткуллин
Юрий Кирпичев
3 года (лет) назад
В ответ на:  Михаил Родкин

Детей это тоже касается? Или надо звать профессионала?

Михаил Родкин
3 года (лет) назад
В ответ на:  Юрий Кирпичев

Здесь главенствуют архаичные личностные отношения. Но попытки их национализировать предпринимались неоднократно – от Спарты до многих (анти)утопий. Последние (насколько знаю) попытки были в годы Революции (вплоть до декретов национализации и процесса воспитания да и просто женщин).
Но Вы думаю согласитесь, что поставить забор, провести электричество, построить или поднять просевшую пристройку – рациональнее профессионалу (в 80-е и начало 90-х всем подобным занимался сам).

Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (2 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...