Катастрофа 29 мая в Норильске стала крупнейшим известным разливом нефтепродуктов в российской Арктике: около 20 тыс. тонн дизельного топлива попало в местные водоемы и грунтовые воды. Нодар Лахути побеседовал с Василием Яблоковым, руководителем климатического проекта «Гринпис» в России, о предпосылках, ходе ликвидации и последствиях этой аварии.
— Давайте начнем с непосредственной причины катастрофы.
— Нет какой-то одной причины; есть комплекс факторов. Первая причина — безответственная эксплуатация: следственный комитет заявил, что ремонт требовался еще два года назад. Другая причина — протаивание вечной мерзлоты, на которой стоят резервуары с топливом (Арктика нагревается втрое быстрее, чем весь мир в среднем). И третья — неэффективный экологический и технологический контроль. Это общая проблема: у нас очень низкие штрафы за нарушение экологического законодательства, и вообще система контроля у нас работает, мягко говоря, неидеально — государство не останавливает объекты, не проводит проверки своевременно; если бы владельцев оштрафовали на значительные суммы, выдали бы предписание об остановке объекта… Конечно, нельзя забывать и о глобальном изменении климата, в котором виноваты все люди, в первую очередь те, кто производит больше выбросов.
— А что технологически можно сделать, чтобы купировать эффект таяния вечной мерзлоты? Не поставишь же гигантский холодильник.
— В принципе, есть установки по охлаждению грунта, хотя они очень дорого стоят. Например, я знаю, что под зданием Академии наук производят охлаждение юрских глин, чтобы не было склоновых процессов: т. е. грунт замораживают, чтобы он не сползал в реку.
А если смотреть на объекты в Арктике, то видно, как их строят: на сваях, чтобы минимизировать тепловое воздействие, т. е. чтобы пол, который может нагреваться, был как можно дальше от почвы и в целом чтобы было как можно меньше соприкосновения с объектом. Конечно же, все эти сваи нужно укреплять, делать так, чтобы из-за одной сломанной сваи не рушилась вся конструкция. Это действительно очень серьезная проблема для всей арктической зоны, где очень много не только промышленных, но и социальных, транспортных объектов, жилых строений.
Еще десять лет назад «Гринпис» совместно с ведущим, наверное, мерзлотоведом Олегом Анисимовым выпустил доклад о возможных последствиях изменения климата для инфраструктуры, для экономики [1]. Ну вот теперь всё и случилось в жанре «„Гринпис“ предупреждал». Таких объектов, вроде этого резервуара, там очень много; это регион северного завоза, топлива привозят несколько миллионов тонн в год, и разлиться может где угодно и в каком угодно количестве.
Так что речь идет о тающей вечной мерзлоте, болотах, органике; соответственно, о выделениях метана, углекислого газа и вообще парниковых газов. Потепление на планете происходит неравномерно, и если в Москве, скажем, наблюдается скорее похолодание, то в Арктике много тепловых аномалий — отклонений на 10 и 20 градусов от нормы; встречались даже случаи засухи. В прошлом году в Антарктике впервые наблюдалось +18 °C, а вот в Арктике уже давно, можно сказать, жара. Конечно, речь идет о рекордах на фоне всего периода наблюдений — последних примерно полутора сотен лет. О том, что было раньше, можно судить только по косвенным сведениям, и к реконструкциям всегда много вопросов, но всё же можно уверенно говорить, что и для последних двух тысяч лет нынешние температуры аномальны.
— Давайте перейдем к последствиям, непосредственным и долгосрочным: что можно было бы сделать в идеальной ситуации и что, по вашему опыту, будет происходить в существующих реалиях?
— Сейчас дизельное топливо попало в озеро Пясино: от комбината в маленькую реку Далдыкан; оттуда в реку Амбарную, немного побольше, которая и впадает в озеро Пясино. В это озеро впадает много других рек, и еще там нерестилище, куда рыба поднимается по реке Пясина, которая впадает уже в Карское море. В этой реке около 40 видов рыб (муксун, голец… в общем, классика северных рек); вокруг гнездится много перелетных птиц и обитает много диких животных, например северные олени — все-таки полуостров Таймыр; кроме того, она протекает по кластеру Большого Арктического заповедника.
Если дизельное топливо пойдет по этой реке, то загрязнит берега, осядет на дно и станет вторичным загрязнителем, отравляя воду еще долгие годы, так что рыбы там, конечно, долго не будет. Далее, речь идет об арктических экосистемах, где всё очень медленно растет и медленно восстанавливается.
Если топливо попадет в эту реку, то дойдет до моря, загрязнит морское побережье — хотя не думаю, что будет серьезное загрязнение и топливо дойдет до других стран. Тем не менее устье реки Пясина и ближайшее побережье могут пострадать.
Так вот, озеро уже загрязнено, там наблюдается превышение ПДК в сотни раз. Хотя туда постоянно попадают отходы из «Норильского никеля», там имеется хроническое загрязнение тяжелыми металлами, да и вообще присутствует практически вся таблица Менделеева, как показывают исследования донных отложений, — но, конечно, таких объемов не было давно.
В озеро попало очень много нефтепродуктов; они разлагаются на фракции, растворяются. Так что можно сказать, что озеро погибло; естественно, никакой уже рыбы и никакого нерестилища — всё будет восстанавливаться очень долго.
Что будет? Если описывать умеренно пессимистичный сценарий, то, хотя масштабные работы на озере осуществить будет трудно, потому что оно довольно большое, можно попытаться не допустить попадания большого количества нефтепродуктов в реку Пясина: поставить заграждения и собирать, а дальше способов удалить немного — только откачка плюс очистка грунта.
И, конечно, никакого выжигания, никаких сорбентов — будет только хуже.
— Но там очень много топлива и очень мало дорог…
— Да, нужно откачивать и наполнять емкости — резервуары, бочки; может быть, строить временные трубопроводы; кроме того, организовать откачку и доставку загрязненной воды к очистительным установкам.
Поначалу губернатор Красноярского края предлагал всё сжечь, но потом нашлись умные люди, которые сказали, что такого делать не надо, потому что в дополнение к массовому загрязнению воды и почвы мы получим еще и загрязнение воздуха, а потом снова воды и почвы. Так что остается откачивать и увозить на утилизацию, поскорее локализовать имеющееся загрязнение и убирать как можно больше, чтобы уменьшить отравление воды.
— А что будет, если не делать ничего, пустить восстановление на самотек?
Работая в «Гринписе», я неоднократно наблюдал разливы нефтепродуктов, например, на объектах транспортировки и знаю, как выглядит нефтяной разлив: например, в Коми, в Ханты-Мансийском округе. Нефтяной — это еще не так плохо по сравнению с дизельным топливом, потому что нефть более гидрофобна: т. е. не так эффективно смешивается с водой, в том числе грунтовой. Чем севернее это случается, тем больше получившаяся смесь консервируется, превращается в битум, где, конечно, ничего живого уже не растет и возникает новый тип почвы и новый ландшафт; в принципе, там может даже что-то вырасти со временем, хотя это будут совершенно нетипичные для данной местности виды. Если нефть проливается в болото, там тоже может что-то со временем вырасти, потому что нефть постепенно становится менее активной и разлагается под действием солнца.
Но в жидкости, которая находится вместе с нефтью в пласте, содержатся агрессивные соли, делающие болото похожим на своего рода кабачковую икру. Вблизи Норильска это тоже проявляется, потому что в этих солях много железа — и смесь становится рыжего цвета. (Впрочем, солярка сама по себе рыжая, не из-за железа, — видимо, окрашена.) Так вот, эта «кабачковая икра» уже практически не меняется: с ней очень долго ничего не происходит, и ничего живого там не растет.
Но это всё было про нефть — а дизельное топливо лучше смешивается с водой, глубже проникает в почву. И, учитывая, что речь идет о весьма северных территориях, трудно предположить, сколько понадобится времени, чтобы концентрация загрязнителей снизилась хотя бы до 10–20 ПДК. Их размоют осадки, разнесут грунтовые воды — в общем, «размажут» по большой площади. Это тоже много, но с этим уже может сосуществовать какая-то жизнь, уже нет совсем токсичной пустыни.
— Но каков порядок сроков «возвращения жизни» — десятилетия, столетия?
— Думаю, чтобы концентрация снизилась достаточно, с учетом пониженных температур потребуются десятилетия, и в любом случае речи о восстановлении прежнего ландшафта идти не может — химический состав почвы и почвенные процессы изменятся.
— Какие вообще существуют средства борьбы с такими последствиями?
— Единственный эффективный способ — механический. Откачать, удалить. Есть еще сорбенты, которые растворяют образующуюся пленку, потом всё оседает и нужно ждать размывания; есть еще выжигание, но…
— …при таких объемах мы получим своего рода инферно.
— Да. Есть еще много разработок (например, в МГУ) бактерий, которые разлагают нефтепродукты, даже солидол. Но никто и нигде еще такую технологию массово не применяет, и нигде ее еще не сертифицировали и не лицензировали. То есть биологические средства пока не в ходу. Есть биологическая рекультивация, когда подмешивают определенные бактерии, но она применяется уже на более поздних этапах восстановления.
Именно поэтому «Гринпис» против подобных бизнес-проектов в Арктике — в тамошних условиях устранять последствия разлива крайне сложно.
(4 оценок, среднее: 3,50 из 5)
Загрузка...