Американский историк, специалист по истории печати и книжной культуры Европы Роберт Дарнтон (Robert Darnton) окончил Гарвард в 1960 году, был стипендиатом Родса, преподавал в Принстоне с 1968 по 2007 год; он кавалер ордена Почетного легиона и обладатель многих научных наград, в настоящее время — почетный профессор в Гарварде, кроме того, возглавляет библиотеку университета. Его предыдущая переведенная на русский язык книга «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры» («The great cat massacre and other episodes in French cultural history») была издана «НЛО» в 2002 году и стала событием.
Новая книга Дарнтона «Поэзия и полиция» начинается с описания расследования, которое полиция Парижа вела в 1749 году против группы молодых людей, обвиняемых в государственном преступлении. Эти молодые люди читали, заучивали наизусть, переписывали, давали почитать другим и обсуждали сатирические стихи неизвестного автора «Monstre dont la noire furie…» («Чудовище, чья ярость черна…»), написанные на скандальную отставку 24 апреля 1749 года министра морского ведомства и Дома короля графа де Морепа. Текст стихотворения (кроме первой строки) до настоящего времени не дошел. Но полиция не сомневалась в том, что помянутым в цитируемой строке чудовищем был король Франции Людовик XV. А это и было государственное преступление — оскорбление Его Величества.
Указания военного министра, отвечавшего также за дела города Парижа, графа Д’Аржансона генерал-лейтенанту полиции совершенно однозначны: найти автора, как выражался граф, «этих низких стишков». Всего по делу было арестовано и заключено в Бастилию 14 человек, поэтому дело получило название «Дело четырнадцати»( «LAffairedes Quatorze»). Полиция трудилась исправно.
«Но автор стихотворения так и не был найден. На самом деле у него не могло быть автора, так как люди добавляли строфы и изменяли текст как угодно. Это было коллективное творчество; и первое произведение пересеклось и переплелось со столь многими другими, что все вместе они создали область поэтических импульсов, перетекающих от одной точки распространения к другой и наполняющих воздух тем, что полиция называла „mauvais propos“ или „mauvais discours“ („дурными речами“) — какофонией мятежных стихов», — пишет Дарнтон.
Одно из самых важных слов в названии книги — networks. Дарнтон показывает на примере «Дела четырнадцати», что у этой сети не было центра, то есть это не был заговор в привычном смысле слова, с которым можно было разобраться полицейскими методами. Сеть ветвилась до бесконечности и не вела никуда, потому что была везде. Всех участников дела отправили в ссылку, но стихов и песен неу-становимых авторов становилось только больше.
«…Политика не сводилась к интригам двора. Она открывает новое измерение борьбы за власть в Версале: отношения короля с французским народом, одобрение широкой общественности, взгляд на вещи извне узкого круга и его влияние на ход событий, — поясняет Дартон. — Французский народ мог заставить свой голос звучать в закоулках Версаля». Это было информационное сообщество до Интернета.
Дартон считает, что «Дело четырнадцати» содержит множество ключей к загадке под названием «общественное мнение». И это главный предмет его исследования. В этом словосочетании он видит и ответ на вопрос, почему полиция потратила так много сил и средств на расследование «Дела четырнадцати». В 1749 году полиция, министр и король желали знать, с чем они имеют дело и что в конце концов происходит, потому что раньше такого не было. А десятилетия спустя, в 1788 году, общественное мнение нанесло решающий удар, и тогда старый режим пал.
Дать собственное определение тому, что же такое общественное мнение, или принять мнение других исследователей автор отказывается. Он отмечает, что при попытках ограничить общественное мнение рамками той или иной теории оно исчезает, как улыбка Чеширского кота, примерно так же, как расползалось на глазах «Дело четырнадцати», несмотря на все усилия полиции Парижа. Собранный Дарнтоном архивный материал также не укладывался в существующие теории общественного мнения. «Вместо того чтобы пытаться дать определение общественному мнению, я хочу выследить его на улицах Парижа — или, раз уж оно само ускользает из рук, пройти по пути сообщения в средствах массовой информации того времени», — утверждает Дарнтон.
Он это и делает при помощи отчетов парижской полиции. Эти документы дают возможность проследить, как сатирические стихи переходили от одного человека к другому, третьему, пятому, десятому, потом добавлялись другие тексты той же направленности, потом ниточка исчезала. А «низкие стишки» с добавлением новых строф вдруг появлялись снова.
Дополнительную интригу исследованию придает то, что Дарнтон восстанавливает устную сеть коммуникаций, исчезнувшую 250 лет назад, опираясь на письменные источники. Это возможно, если анализировать разные источники (от отдельных произведений до сборников текстов и архивов), оценивать их, совмещать друг с другом и помещать в контекст эпохи. В этом мастерстве Дарнтону мало равных.
И он показывает, как в XVIII рождается та сила улиц, которую позже назовут «общественным мнением». Она начала действовать до того, как получила имя. Это одно из самых ценных наблюдений в книге, и автор приводит много аргументов, чтобы обосновать подобное утверждение. Философы верили, что общественное мнение — это высшая сила, которой должны повиноваться государи. Дарнтон трезв. Он показывает, что в XVIII веке оно не имело ничего общего с голосом разума, а в XXI не исчерпывается построениями социологов. Теперь оно будет сопровождать нас всегда -крикливое, скандальное, плохо уловимое и могущественное. Дарнтон считает, что «Дело четырнадцати» ценно именно как возможность исследовать глубинные причины происходящего, а не как предсказание Великой французской революции. В его исследовании главная ценность — истина с маленькой буквы «и».
Загрузка...