8 марта 2014 года исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося физика Якова Борисовича Зельдовича. О своей работе с ним ТрВ-Наука рассказал Алексей Александрович Старобинский, российский физик-теоретик, автор работ по гравитации и космологии, академик РАН, главный научный сотрудник Института теоретической физики им. Л.Д. Ландау РАН. Беседовала Наталия Демина.
— В каком году Вы познакомились с Зельдовичем?
– В 1970 году, когда я пришел к нему студентом. В 1971 году у нас появилась первая совместная работа, которая и явилась основой моей дипломной работы. Она называлась «Рождение частиц и поляризация вакуума в анизотропном гравитационном поле». В некотором смысле генерация скалярных возмущений, которую потом разрабатывали и я, и Муханов, и генерация гравитационных волн, которой я тоже занимался, есть частные случаи этого рождения частиц в гравитационном поле. Потом я кое-что сделал по черным дырам и под его руководством делал кандидатскую диссертацию. Мы с ним сотрудничали очень много лет. В частности, его последняя работа, опубликованная уже после его смерти, в 1988 году — это наш совместный обзор в Nature: мы как раз съездили в США и участвовали там в двух конференциях. Так что можно сказать, что я с ним вместе работал почти 18 лет.
— А что вас больше всего удивляло в его образе мышления?
— Он был очень интересным человеком. К нему действительно подходило то название, которое Даниил Гранин дал Николаю Тимофееву-Ресовскому — «Зубр». Это был человек, который привык работать в системе координат, в рамках которой делался атомный проект. Это, конечно, оставило на нем очень сильный отпечаток. В частности, стремление немедленно,во всем добиваться конкретных результатов. Это у него осталось от тех времен.
Также поражал его колоссальный интерес к разным областям физики. Он никогда не удовлетворялся одной темой и в течение жизни фактически трижды менял тематику. Сначала занимался химфизикой, потом был атомный проект, во время которого он одновременно много занимался физикой элементарных частиц. А в 1963 году он снова сменил тематику и перешел на астрофизику и космологию. И стал фактически родоначальником всей советской космологической школы.
— А чем был вызван его переход из области в область?
— Первый переход был естественным, вначале он занимался процессами горения, детонацией. Он в то время был учеником академика Семенова, впоследствии Нобелевского лауреата. Они уже тогда от процессов детонации в обычном веществе перешли к идее, что может быть самоподдерживающийся процесс деления урана. Еще в 1939 году появилась его теоретическая статья совместно с Ю.Б. Харитоном о том, что это возможно.
В годы войны он сперва работал над «Катюшами», что более близко к области химфизики и химической цепной реакции, а потом, когда начался атомный проект, он, естественно, много времени в нем работал.
А ушел он в те годы, примерно после 1963 года, когда была создана самая мощная 100-мегатонная бомба, и он посчитал, что этого достаточно. Там, конечно, оставалось много технических вопросов для дальнейшей работы, он посчитал, что с него достаточно, и не нужно тратить силы на более мощную бомбу. И он тогда снова вернулся в открытую науку. Я не могу сказать по какой причине, но он выбрал космологию и астрофизику, правильно почувствовав, что в этой области будут скоро сделаны принципиальные открытия. И он угадал, действительно в 1965 году открыли реликтовое излучение, очень скоро открыли рентгеновские источники, среди которых находятся кандидаты в черные дыры. И поэтому его дальнейшая деятельность была связана с черными дырами и их видимыми проявлениями, и с космологией.
— Можете ли поделиться какими-то случаями из жизни, которые показывают, что он был за человек?
— Он всегда стремился к ясности. Как-то, когда я что-то начал излагать в его присутствии, он, обращаясь ко мне, процитировал фразу из «Братьев Карамазовых» (Достоевского он знал прекрасно): «Старец сегодня невнятен». Мне пришлось это признать.
— А какая у вас была разница в возрасте?
— Сейчас соображу… 34 года. Для него было характерно по сложным вопросам говорить «правда — только одна». Когда ему говорили, что может быть так, а может быть не так, он всегда говорил: «Правда должна быть одна»— и требовал он нас конкретного ответа. С одной стороны, очень часто это было эффективно, а с другой стороны, когда данный вопрос представлял сумму двух вопросов, то в каждом из вопросов могла быть своя правда. Иногда из-за этого он сам себя ограничивал и не видел альтернативной возможности. Что для него характерно, он тратил много времени и сил не только на достижение своих положительных результатов, но и на критику тех научных статей, которые считал неправильными. Многие другие считали, что сделана ошибочная работа — ну и пусть ее, а он тратил свое время, разбирался и писал, что в ней не так.
— Как проходила ваша совместная работа? Вы делали рыбу статьи, а он ее дополнял, или наоборот?
— Вы знаете, он очень любил работать с молодежью. И стиль его работы зависел от того, с кем он работал. Поэтому с некоторыми действительно было так, как вы сказали, но со мной было не так. Хотя я с ним много лет работал, но я никогда не был в его административном подчинении. Я всегда был в Институте Ландау, а он сначала в Институте прикладной математики, потом в Институте космических исследований, а последние годы в Институте физических проблем. Поэтому мы часто обсуждали те или иные вопросы. Наши совместные работы, за исключением статьи 1971 года и обзора 1988 года (тоже вышедшего уже после его смерти), были достаточно короткими, поэтому там было по всякому. Иногда он писал, иногда я, иногда он писал некоторое вступление, а потом я его дополнял своим текстом.
По своему стилю он никогда не стремился к абсолютной математической строгости. В космологии его именем названы три вещи: эффект Зельдовича – Сюняева, приближенное решение для гравитационной неустойчивости и плоский спектр начальных возмущений Харрисона – Зельдовича. Из этих трех вещей две являются не точными, а приближенными (а к третьей, которая есть новый эффект, это понятие вообще неприменимо). Он считал, что нужно иметь хорошую эффективную формулу, получить какой-то результат, который можно применить к жизни. И не нужно гоняться за абсолютно строгой математической точностью, так как такая строгость является либо иллюзорной, либо неважной для практических приложений. В этом смысле он был сторонником эффективных, но приближенных методов.
— У него было какое-то прозвище между вами?
— ЯБ. Классический признак учеников Зельдовича, что они все его называют ЯБ.
— А бывает такое, что вы сейчас по нему скучаете, что не можете с ним поспорить? Удалось ли найти ему интеллектуальную замену?
— Сложно сказать. Опять-таки, в течение всех 18 лет я не был его самым близким учеником, к нему были ближе Рашид Сюняев и Сергей Шан-дарин. Были периоды, когда мы работали близко, а потом на несколько лет интересы расходились. Одной из причин было то, что я в Институте Ландау начал заниматься более строгими вещами, а он считал, что эта строгость может и интересна для чистой теории, но для жизни не очень-то нужна.
В частности, если говорить об эффекте рождения частиц в космологии, мы с ним сделали несколько работ и нашли разные интересные теоретические приложения. Но из-за отсутствия наблюдаемых следствий он на несколько лет потерял интерес к этой тематике и переключился на другие проблемы, которые давали непосредственный выход на наблюдения. Но когда я в 1979 году заметил, что если в начале Вселенной была инфляционная стадия, то этот квантовогравитационный эффект мало того, что становится большим, но есть и реальная возможность его измерить, то он одним из первых этим очень заинтересовался, и мы с ним сделали еще несколько совместных работ.
Его действительно не хватает. Глядя на его учеников, видно, что многие из них — не все, но многие — свои лучшие работы сделали тогда, когда они работали вместе с ним, а без него им уже не удавалось достигать такой высоты.
См. также:
Материалы Конференции к 100-летию Я.Б. Зельдовича на сайте
http://master.sai.msu.ru/ru/zelcen
Загрузка...