Недавно в издательстве «Русский путь» вышел вторым изданием двухтомник рассказов и воспоминаний замечательного русского художника Константина Коровина (1861-1939).
Часть литературного наследия Константина Алексеевича Коровина нашему читателя была известна и раньше – более всего благодаря неоднократно переиздававшейся книге его мемуарных очерков «Константин Коровин вспоминает», собранных и откомментированных И. Зильберштейном и В. Самковым еще в 1971 году.
Двухтомник «То было давно… там… в России…», подготовленный американским искусствоведом Т. Ермолаевой, – на данный момент самое полное собрание прозы Коровина, так что я получила возможность сравнить его рассказы с его воспоминаниями. На мой взгляд, мемуарная его проза («Моя жизнь», а также воспоминания о Шаляпине, Врубеле, Чехове и Левитане) менее интересна по сравнению с его короткими рассказами. Рассказы не только основная часть прозы Коровина (их более 400), но и жанр, где он действительно мастер. Он регулярно писал их для выходивших в Париже русских газет «Возрождение» и «Иллюстрированная Россия» (с 1929-го до своей смерти в 1939 году).
Именно в рассказах Коровина проявляются его писательский дар и его особенная, светлая доброта. Коровин смотрит на мир с неизменным удивлением и восторгом. Язык его прозрачен и никогда не цветист, он пишет как бы просто, а получаются золотые россыпи – без позы, без натуги. Охота, рыбная ловля, застолье на даче или где-нибудь у костра, в доме лесника, в крестьянской или охотничьей избе.
Озера, туманы, лес во всякое время года, старые мельницы и плотины, омуты, где ходят большие сонные рыбы, хитрости рыбной ловли и тетеревиной охоты. На первый взгляд – никаких особых красот: это не Тургенев и не Бунин. Взгляд – как у ребенка: все слишком удивительно, чтобы это можно было выразить словами. Поэтому Коровин по-своему лаконичен: он не застревает ни на пейзаже, ни на описании трапезы, не дает подробных портретов, ограничиваясь какой-нибудь яркой деталью – как и в своих живописных работах.
Коровин локально эскизен ради целостности картины – к этому его стилю мы привыкли в его картинах, но поразительно, как это ему удается – в слове! …
Коровин страстно любил животных. Чего стоит рассказ о ручном зайце, которого на кровать надо было подымать за уши, – замечу, что по своим «статям» заяц-то ведь не кот, а любил ручной заяц спать под одеялом со своим хозяином. И из описания того, как заяц вздрагивал и просыпался от шума, просто чувствуешь, как Коровин был к нему привязан.
Что уж говорить о любимом пойнтере по имени Феб. А ручной баран? И уж совсем невероятно – ручная белка, спящая в кармане хозяйской шубы. При этом – никакой сентиментальности, лаконичность языка, сдержанность чувств. И хотя, как пишет Коровин, он купил на рынке именно ручного зайца, читая, думаешь, что спать под одеялом у кого-то другого заяц ни за что бы не стал.
Как известно, портреты не были излюбленным жанром Коровина – более того, если по общему замыслу ему нужно было написать пейзаж с фигурой, то он нередко находил способ вовсе не писать лицо: например, на известной работе «Лето» (1895) у написанной в рост девушки в белой шляпе лицо просто загорожено веткой сирени.
В рассказах Коровина мы тоже найдем лишь весьма эскизные описания внешности героев – в особенности если их сравнить с лаконичными, но точными и живыми описаниями деталей пейзажа и интерьера. Вот, например, начало рассказа «Осенней порой»:
«Конец октября. В деревенском доме моем вставили рамы. Между рам, внутри, внизу положили вату и посыпали ее нарезанными мелко цветными шерстинками – для веселости. Так мне объяснила тетка Афросинья».
Это написано в 1933 году в Париже. Короче и точнее не скажешь. В Москве конца 30-х на вату между рамами еще клали эти «шерстинки». В том же году Коровин пишет залитый светом вечерний Париж-художник стар и болен, но глаз его еще зорок. (http://kkorovin.ru/paris/korovin7.php)
Ревекка Фрумкина
Загрузка...