Марина Аствацатурян – известный популяризатор науки, канд. биол. наук по специальности «Генетика», внештатный научный обозреватель, автор и ведущая постоянной рубрики на радиостанции «Эхо Москвы», внештатный научный обозреватель программы «Контекст» на телеканале «Культура», автор рубрики в газете научного сообщества «Поиск». Публиковалась в таких изданиях, как Science и Nature Biotechnology, член Всемирного технологического конгресса (World Technology Network), лауреат медийной премии «Энергия пера» 2004 г., которая присуждается партнерством «Глобальная энергия».
— Как Вы, биолог, пришли в научную журналистику? с чего всё начиналось?
— Началось по воле случая, в 1993-м. Одному из тогдашних музыкальных ведущих «Эха Москвы» понадобились записи Ива Монтана, и он обратился за этим к слушателям, одним из которых была я. У нас дома, сколько я себя помню, лежали виниловые пластинки — концертные записи Ива Монтана, привезенные моим дедушкой из Парижа в год моего рождения, 1956-й. Я предоставила их для подготовки радиопередачи об Иве Монтане. Так я познакомилась с тогдашней редакцией «Эха», которая сидела на Никольской, напротив ГУМа.
Узнав, что я — биолог, т.е. «естественник», мне предложили делать коротенькие биографические рассказы о разных выдающихся ученых-не гуманитариях, о которых сообщал ежедневный радиокалендарь. О гуманитариях было кому рассказывать, а вот за «естественников» никто в редакции не хотел браться. Я взялась. Тогда, как и сейчас, в качестве внештатного сотрудника. И это был эпизод. Никакого плавного перехода к научной журналистике он за собой не повлек. Ошибочно предполагать, что кто-то мне сказал: «Приходите, Марина, на “Эхо Москвы”, будете там научным корреспондентом или обозревателем». К научной журналистике нужно было еще подобраться.
Но вскоре после того случайного начала «Эхо» стало расширяться, появились вакансии, и я приняла решение уйти из НИИ. Шел 1994 год, и все, кто был в то время в науке, поймут мои мотивы. Они были исключительно финансовыми. Хотя не только. Был кризис идей, исследовательских перспектив, массовый отъезд коллег, напоминающий эвакуацию…
И вот я оказалась на «Эхе» в качестве координатора Службы культуры. Делать приходилось все: принимать звонки, отправлять факсы, распределять корреспондентов, вести прямые эфиры, в прямом эфире вести выпуски новостей культуры, ходить на мероприятия как корреспондент, а вечером убирать комнату, в которой толпились сотрудники Службы культуры. Всё это, естественно, не имело к науке никакого отношения. Хотя я с первого дня видела пустую «научную нишу» и в редакции, и соответственно в эфире «Эха» и понимала, что надо как-то это использовать. Но особых усилий не предпринимала.
Поворотный момент наступил весной 1995-го. Покойный Лев Львович Киселев, мой добрый знакомый, зная, что я «держу руку на пульсе» событий в науке, пригласил меня на конференцию по геному человека в Черноголовку. И там в числе прочих выступал Павел Иванов со свежайшими данными по идентификации царских останков, найденных под Екатеринбургом в 1992-м. Вернувшись в Москву, я с восторгом рассказала об этом Сергею Бунтману, он загорелся и попросил меня привести Иванова к нам в эфир. Павел Леонидович пришел, эфир вели мы с Бунтманом на пару, я в качестве «переводчика» с научного языка на обывательский, хотя Иванов и сам говорит прекрасно, но тогда мы как-то все вместе продемонстрировали, что наука, рассказанная по радио, может быть интересна.
Как я иногда иронизирую, моя научная журналистика стоит на царских костях. Именно после этого эфира руководство радиостанции предложило (или разрешило — уже не помню, чья была инициатива) вести мне свою научную программу. Ее я делала в свободное от основных обязанностей координатора Службы культуры время, т.е. преимущественно глубоким вечером. Она называлась «Симбиоз» (подразумевался симбиоз науки и радио), длилась около 15 минут и просуществовала около полутора лет. Из нее потом вырос мой «Научный альманах», а от него отпочковался «Гранит науки».
— В этом году программе «Гранит науки» исполнилось 13 лет и вышло 3380 выпусков. Менялся ли формат этой передачи, видятся ли какие-то изменения в будущем? Стоит ли ожидать увеличения длительности эфира?
— Самое удивительное, что не менялось даже музыкальное оформление программы, это, кажется, беспрецедентный случай на «Эхе». Ничего не менялось с первого дня — тот же 3-минутный формат все 13 лет. Время выхода в эфир смещалось, но и то как-то незначительно. Что будет дальше — сказать трудно. Руководство планами не делится, тем более с внештатным сотрудником.
— Не раз приходится слышать, что на «Эхе» слишком мало науки: мало интервью с учеными, мало научно-популярных передач (пожалуй, Ваша — единственная и редкие появления ученых в других программах). В чем причина? Руководству наука не интересна?
— Я согласна, что ученые звучат на «Эхе» крайне редко. Хотя лично я знаю, что есть запрос на научную информацию, на выступления ученых, и запрос этот исходит от самых разных категорий слушателей. Иными словами, целевая аудитория таких программ, на мой взгляд, огромна. Но, видимо, место в эфире ограничено, и приоритет отдается политике (в широком смысле, включая «социалку» и экономику) как более насущной проблеме. На это я повлиять не могу.
— Плюсы и минусы работы в радиожурналистике?
— Раньше мне казалось, что радио — это инструмент моментального реагирования и в этом его преимущество. В общем случае — возможно, но в науке, научной журналистике, которая не терпит спешки, ситуация во всех жанрах и форматах одинакова. Везде нужна вдумчивость, нужна проверка данных, а также лаконичность — ввиду ограниченного времени в эфире и ограниченного пространства «под науку» в печатных изданиях. И потому по большому счету неважно, где быть научным журналистом — на радио, в газете, в журнале или на телевидении. Я вот последний год сотрудничаю с программой «Контекст» на ТВ-канале «Культура», и особой разницы между выступлением на радио или в телевизионной студии не вижу.
— Сколько лет Вы уже работаете в «Поиске»? Менялся ли формат Вашей деятельности?
— С «Поиском» я без малого 10 лет, сотрудничество началось, что называется, по дружбе, и все эти годы оно в основном заключается в перепечатке тех текстов «Гранита науки», которые редакция отбирает из моего еженедельного комплекта. Делается это в рамках договора с руководством «Эха Москвы». Но время от времени я пишу что-то специально для этой газеты, и тоже как внештатный автор. Работа в газете научного сообщества имеет свои преимущества — лучше представляешь аудиторию. А минус такой работы в той же аудитории — она ограничена в численности, невелика.
— Какие проблемы научной журналистики кажутся Вам наиболее актуальными?
— Меня больше всего беспокоит место научной журналистики на шкале общественных интересов, какой ее представляет большинство главных редакторов общественно-политических изданий, будь то газета, журнал или радио разговорного формата. Научная страница между «Спортом» и «Погодой» — это неправильно, хотя все уже к этому привыкли. Но, с другой стороны, ведь любая журналистика, не только научная, — вторична. Она отражает положение той области человеческой деятельности, которую освещает. Пока наука и люди науки остаются не то что на периферии, но вообще за пределами истеблишмента, научной журналистике придется довольствоваться своим скромным местом. Но научному журналисту нужно радоваться, если у него есть целых 3 минуты на радио, целых 5 минут на телевидении, своя колонка в газете или в интернет-издании.
Вопросы задавала
Наталия Демина
Загрузка...