Валентин Бажанов, заслуженный деятель науки РФ, доктор философских наук, профессор, Ульяновский гос. университет
Роль государственных грантовых фондов (РФФИ и РГНФ) в сохранении научного потенциала России трудно переоценить. И это суждение справедливо при условии, что на их деятельность выделяется всего 6 и 1 % из ассигнований на научные исследования (соответственно РФФИ и РГНФ).
Между тем публикационная активность РФ за последние 8 лет уменьшается в год на 1,3 %, а удельный вес российских публикаций в мире – на 2,9 %.
РФ тратит на науку на душу населения в 2,4 раза меньше Чехии (примерно – 0,25 % ВВП).
Согласно недавно отмененному федеральному закону, на научные исследования должно было тратиться не менее 4 % расходной части бюджета, причем во всех правительственных документах и президентских посланиях наука называется среди «высших государственных приоритетов». Тем не менее 4 % никогда не выделялось, и эта цифра остается недостижимой мечтой: в 1997 г. на науку было потрачено 2,88 %, в 1998 г. – 2,23 % (это – согласно плану, в реальности -только 1,48 %), в 1999 г. – 2,02%, в 2000 г. – 1,56% (это – согласно плану, в реальности – только 1,46%), в 2003 г. – 1,74 % (это – согласно плану, в реальности – только 1,6 %), в 2006 г. – 1,71 %, в 2008 г. – 1,38 %. По РАН – от 0,67 % до 0,58 %. Наука и образование по-прежнему финансируются в России по остаточному принципу. Если расходы отделения математики АН СССР составляли, по расчетам академика Л.Д. Фаддеева, стоимость одного танка в год, то расходы этого отделения в постсоветское время равны 1/10 стоимости танка, а то и меньше.
Соответственно, согласно международным рейтингам, место РФ как научной державы становится все более скромным. А ведь рейтинг университетов в каком-то смысле, как в своё время правильно заметил министр Б. Салтыков, – это рейтинг страны. Президент РФ Д.А. Медведев на совместном заседании попечительских советов Сибирского и Южного федеральных университетов 24 апреля 2008 г. поставил задачу такого реформирования этих университетов, чтобы они в обозримом будущем вошли в число лучших мировых центров высшего образования.
Согласно авторитетной оценке еженедельника The Times Higher Education Supplement (THES, ныне THE), в 2007 г. ни один российский вуз не попал в число 200 лучших мировых университетов; в 2003 г. среди 200 вузов побывали МГУ (92, 79, 93-е места), СПбГУ (200, 164-е места). Новосибирский, Томский и Казанский занимают места в интервале 400-500. Среди европейских вузов положение российских вузов также ухудшилось: если в 2004-2006 гг. МГУ был примерно на 50-м месте, то в 2007 г. он скатился на 98-е, а СПбГУ – на 101-е место, в 2009 г. МГУ отметился в рэнкинге британской газеты Times, заняв 155-е место, СПбГУ там же занял 168-ю позицию.
Даже в области физико-математических наук МГУ занял только 27-е, а СПбГУ – 90-е место. А ведь потенциал МГУ почти равен потенциалу Сибирского отделения РАН (1200 д.н., 5000 к.н., около 100 членов РАН). По web-активности МГУ занимает 150-е, МФТИ – 799-е, СПбГУ – 900-е место и т.п.
Число студентов в РФ удвоилось за последние 10 лет, а количество преподавателей увеличилось на 21%. Для престижных вузов Запада типичное соотношение числа преподавателей к числу студентов – 1:1. Для отечественных вузов оно колеблется вблизи 1:10.
Весной 2007 г. депутаты Думы рассматривали закон «Об освобождении от обложения налогом на имущество и земельным налогом научных организаций». В отличие от церкви и тюрем, для науки действующее законодательство эти льготы не предусматривало. Закон был провален. Конституционное большинство, как это часто практикуется при прохождении проектов, не поддерживаемых правящей партией, просто не стало голосовать.
Шанхайский рейтинг – несколько более благоприятный для российских вузов, но и он говорит об ослаблении позиций отечественного образования.
РФ сместилась с 7-8-го места по научной продуктивности на 9-е (пропустив вперед КНР) и с 15-го на 17-е место по цитируемости (в мировом научном потоке РФ – 3,7 %, а КНР – 5 %).
Доля публикаций по социально-гуманитарным наукам в мировом корпусе составляет 11%. Доля здесь РФ – 3,4, США – 50 %.
Один из наиболее авторитетных исследователей советской и российской науки Л. Грэхем предпринял анализ последствий перестройки и состояния науки в России после 1991 г. По его мнению, «экономический кризис 1990-х годов подвел российскую науку к гибели ближе, чем политические репрессии сталинских времен». Если страны «Большой семерки» тратят на развитие науки 500 млрд долл. в год, то ныне РФ – максимум 1,5 млрд. Как известно, несмотря на экономический кризис, президент США Б. Обама вдвое увеличил ассигнования на фундаментальную науку.
Несмотря на наметившийся скромный рост отечественной экономики, каких-либо существенных прорывов в финансировании науки и высшего образования, а стало быть — в положении ученых и преподавателей, в обозримом будущем (пять, а то и десять лет) ожидать не приходится. В связи с этим проблема сохранения научного потенциала приобретает особую остроту. Естественное старение научных кадров, отток ученых и преподавателей (занимающихся научными исследованиями) в другие сферы деятельности, резкое снижение престижности научных и педагогических профессий ей придает статус проблемы, предопределяющей будущее России как высокоразвитой страны, входящей (или хотя бы претендующей на вхождение) в «золотой миллиард» человечества.
В настоящее время о России можно говорить лишь как о развивающемся государстве, и потенциал её развития в направлении создания постиндустриального общества всецело определяется состоянием и перспективами развития научных и образовательных структур, которые только и способны изменить структуру формирования внутреннего национального продукта – сократить сырьевую составляющую и увеличить составляющую, формируемую продуктами, полученными в результате применения высоких технологий.
Как можно (и должно!) не только сохранять и развивать научный потенциал до того счастливого момента, когда стратегия государственной политики в отношении науки изменится на всемерную и – не побоюсь этого слова – щедрую поддержку? Какие принципы должны быть заложены в фундамент формирования политики России в области науки и технологий? Какая стратегия представляется не просто оптимальной, а выигрышной? Наконец, какие конкретно организационные формы поддержки и развития научных исследований соответствуют этой стратегии? Думается, предлагаемая ниже стратегия будет подходить не только к российским реалиям, но и ко всем развивающимся странам, которые склонны финансировать науку и образование по остаточному принципу.
Два альтернативных подхода к формированию стратегии развития общественных структур
В истории социальной мысли явно или неявно соперничали два подхода. Один исходил из примата «целого» над «частным», а другой наоборот ставил на «частное» и обусловливал успех «целого» успехом развития его элементов («частного»). Первый подход можно условно назвать социальным реализмом, второй – социальным номинализмом. Социальный реализм, представленный наиболее рельефно, например, именами Г.В.Ф. Гегеля и К. Маркса («человек – это совокупность всех общественных отношений»), предполагал, что развитие общественного организма и его элементов (человека, отдельных социальных групп) определяется целым – абсолютной идеей (Гегель) или борьбой классов (Маркс). При этом диалектика преобразования «класса в себе» в «класс для себя» порождала на практике пренебрежение к человеческой жизни, насилие над личностью, оправдание трагедии отдельного человека светлым будущим человечества. Здесь можно говорить о социальном утопизме, который находит питательную почву в концептуальном арсенале социального реализма.
Социальный номинализм, представленный прежде всего либерализмом и его идейными предшественниками (Дж. Локк, Д. Юм, А. Смит, Дж. Милль), предполагал, что человек и его права и свободы приоритетны перед государством, что само государство является своего рода результатом общественного договора и оно лишь обеспечивает своим гражданам более «комфортное» существование. Экономические последствия стратегии, основанной на идеях социального номинализма, привели к тому, что ряд государств достиг значительных успехов в обеспечении благосостояния людей, составив тот самый «золотой миллиард».
Стратегия (чаще всего – не явно), основанная на принципах социального реализма, в области управления наукой связывается в первую очередь с деятельностью крупных институтов, вузов, организаций, выбором безусловно «перспективных» направлений, «ведущих» институтов или вузов. Именно последние должны получать приоритетное финансирование и поддержку. Именно последние определяют прогресс науки. Этот подход у нас представлен, скажем, бывшим советником по науке Президента РФ Б.Н. Ельцина – А.И. Ракитовым, который настаивал на том, что финансовые ресурсы необходимо сосредоточить на нескольких приоритетных направлениях, приступить к созданию ограниченного числа федеральных исследовательских университетов и т.п. В одном из вариантов «Концепции участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими деятельность в сфере науки» намечается сокращение научных учреждений до 100-200, тогда как только в системе РАН 450 научных институтов, а всего таковых 3500 (начало 2005 г.).
Российские реалии таковы, что и приоритетные направления, и другой выбор «ограниченного» числа ведущих университетов будут определяться и определяются связями и статусом либо тех или иных политических фигур и лоббистов, либо вненаучным статусом некоторых академических «тяжеловесов». Так оно, видимо, и получается: статус федеральных университетов получили главным образом те университеты, расположение которых соответствует некоторым геополитическим соображениям, либо те, которые имеют влиятельных лоббистов в Москве.
Последние тенденции управления наукой и высшим образованием в России свидетельствуют, что стратегии как научной, так и образовательной политики задаются установками именно социального реализма. Определены приоритетные направления, ведется работа по ранжированию вузов, некоторые из которых будут объявлены «ведущими» и будут соответственно поддерживаться. Конечно, можно было бы только порадоваться за коллег, которые, возможно, будут получать более достойную зарплату, смогут свободнее покупать приборы и продвигаться вперед в своих исследованиях и разработках. Другие же, по-видимому, будут недополучать то, что предстоит добавлять «ведущим» организациям и еще более и более отставать, и в материальном, и в информационном благополучии.
Впрочем, некоторые старые вузы уже объявлены национальным достоянием, и преподаватели в них получают зарплату в 1,5 раза выше своих коллег, работающих в учреждениях, не убеленных сединами. Возникает вопрос: национальным достоянием являются стены этих вузов или их научный и образовательный потенциал? Почему, скажем, я как профессор Казанского университета был более ценным (и, так сказать, вышеоплачиваемым), чем я же, но в качестве профессора Ульяновского университета (в момент моего перехода имевшего статус филиала МГУ)? От этого перемещения в пространстве снизилась моя научная и педагогическая квалификация (если судить по заработной плате, то в 1,5 раза)? Неужели, с точки зрения государства, мой опыт был менее значимым для становления нового вуза, нежели дальнейшее пребывание в стенах славного Казанского университета?
Полагаю, что существующая ныне система оплаты в вузах крайне, мягко выражаясь, неудачна и никак не способствует ни росту собственно преподавательского мастерства, ни уж тем более росту научной продуктивности. Нельзя платить – как сейчас – за учёные степени, ибо значительная доля научной активности связана с получением вожделенных степеней. Между тем диссертация должна быть побочным продуктом научной деятельности, не прибавляющей носителю учёной степени материальных благ.
В противном случае зачастую происходит неверная расстановка акцентов: диссертация (для самого преподавателя, для вуза) более ценна и весома, нежели собственно научный результат. Фиксированная оплата труда в вузе должна определяться стажем, должностью, мастерством, а тем преподавателям, которые активны и успешны в научной сфере, которые способны в честном состязании показывать лучшие, чем коллеги, результаты, выигрывать гранты, – тем идет доплата из сумм грантов. Сейчас особых стимулов (кроме природного любопытства) вузовским преподавателям заниматься наукой нет. Тем самым будет отчасти решена и проблема «балласта» – людей, которые могут (и иногда неплохо) преподавать, но которые не хотят или не могут заниматься научной деятельностью.
Нет сейчас и стимулов возвращаться в своё отечество учёным из-за рубежа, которые уехали туда по тем или иным обстоятельствам и которые могли бы обогатить российскую науку своим опытом и знаниями, приобретенным в заморских университетах и лабораториях. Один только 94-й федеральный закон делает Россию очень неласковой не только к её обитателям, но и к покинувшим её гражданам; о шпиономании даже и упоминать не имеет смысла – при сохранении оной на какие-то широкомасштабные (нано)технологические прорывы вряд ли можно рассчитывать всерьёз. Хочется надеяться, что указанные препятствия будут (желательно – в скором времени) ликвидированы и можно будет наукой заниматься в «свободном» режиме.
Постараюсь аргументировать подробнее необходимость изменения научной политики в РФ в пользу переноса акцентов на грантовые фонды. Имея в виду, разумеется, этот «свободный» режим.
(Окончание в следующем номере)
Загрузка...