Для начала одна пространная цитата: «Дело было в 1965 году, когда со мной завел странный разговор проректор. Он намекнул, что после того, как я успешно защитился, пора подумать и о следующем шаге, то есть о должности заведующего кафедрой. Мне могут предоставить ее, но не просто так, а за помощь одному хорошему человеку. ‘Впрочем, – уточнил он, – ты его знаешь, это секретарь парткома…”. На мой вопрос, что же требуется, Ф. объяснил: только и всего что написать за него диссертацию. Положишь ее на стол – и иди заправляй кафедрой».
Дальше выясняется, что такими диссертациями обзавелись многие – начиная с первого секретаря обкома партии.
Недавно в библиотеку Института истории материальной культуры РАН поступила книга, к археологии отношения не имеющая. В коллекторе перепутали и, увидев фамилию автора – Клейн, направили книгу археологам. Книга написана не мной, а моим младшим братом Борисом, проживающим в Америке, а издана в 2008 г. издательством «Лимариус» в Белоруссии. Называется «Недосказанное». Это его мемуары и собрание его очерков о биографиях разных лиц родом из Белоруссии. Брат – историк, был профессором в Гродненском университете.
Мемуары его интересны прежде всего тем, что был он другом великого белорусского писателя Васи-ля Быкова и оба вместе они дружили с еще одним белорусским писателем-фронтовиком Алексеем Карпюком, который был и моим другом. Втроем они составляли в Гродно кружок свободомыслящих, который вызывал подозрительность и злобу советских властей. Опубликованы фрагменты письма 1969 г. руководителя КГБ Ю. Андропова в ЦК КПСС, где говорится о подготовке мероприятий по обезвреживанию этих лиц. Названы все трое, в том числе «отъявленный антисоветчик и сионист» Б. Клейн (сионизм ему приписали за то, что он отказался написать заказную статью, в которой бы сионизм приравнивался к фашизму).
По-видимому, власти никак не могли взять в толк, как это писатели крестьянского происхождения, «коренной национальности», фронтовики, члены партии, сомневаются в верности партийной линии, описывают войну не так, как это велит партия. Не иначе как чуждое влияние. Подозревали, что за этим стоит мой брат, тогда доцент, – мол, еврей, идеолог антипартийной группы. Это совершенно не соответствовало действительности. Духовным лидером кружка был, несомненно, Василь Быков, брат был значительно младше обоих друзей и не обладал ни таким жизненным опытом, ни таким авторитетом.
При этом Василя Быкова, учитывая его мировую славу, старались не записывать прямо во враги и не бить откровенно (только один раз подослали кулачных бойцов, побили обоих – Быкова и брата), хотя в печати критика была заушательской. Но на Карпюка и моего брата обрушились более серьезные кары. Карпюка, тяжело раненного под Берлином, обвинили в том, что во время войны он был немецким шпионом, а брата, естественно, – в сионизме и других грехах (высказывался против ввода войск в Чехословакию, называл Политбюро маразматическими старцами – это-то было). Обоих исключили из партии, уволили с работы, перестали печатать, с брата сняли степень и звание. Брату предоставили работу на овощебазе, потом на химкомбинате, Карпюку – никакой. Многие годы спустя их, скрепя сердце, восстановили в партии, на работе, но режим то давал слабину, то крепчал.
Кончилось все смертью намучившегося Карпюка от рака и эмиграцией двоих других друзей – сначала брата, потом Быкова. Вот долгая история этих событий и составляет стержень мемуаров моего брата (в воспоминаниях Быкова тоже есть теплые строки о моем брате).
Однако в злоключениях моего брата была и еще одна составляющая. Даже когда нашлись во власти люди, пожелавшие не то чтобы помиловать, но смягчить кары (вместо кнута применить пряник), они натолкнулись на сопротивление местной партийной и ученой среды. Те не хотели восстанавливать Клейна. Они очень надеялись, что Клейн сгинет, исчезнет. Тут и уместна цитата, с которой я начал эту заметку. Дело в том, что глубинной причиной гонений на Клейна была даже не политика, а его отказ участвовать в изготовлении диссертаций для партийной верхушки. И беда была еще в том, что, показав свое отвращение к этой практике, он все знал – кто и за кого писал, что за это получил (деньги, квартиру вне очереди, кафедру). А так как образование у него было не историческое, а юридическое, то мог бы все доказать без затруднений. Если, конечно, нашелся бы суд, который принял бы это к рассмотрению.
Одно дело с липовыми докторским и профессорским дипломами (оно упоминается в книге) все-таки достигло суда. Ну, не могло не достичь. Был в Гродненском мединституте завкафедрой хирургии. Читал лекции студентам, делал операции, коллеги учились у мэтра резать животы. Как вдруг случайно обнаружилось, что нет у него не только докторского и профессорского диплома, но и медицинского образования вообще! Просто он прислуживал врачу во время войны и запомнил, где и как тот режет. Как же никто этого не заметил?! А либо зав оказался природным гением, либо медики вокруг него получили свои дипломы и защищали свои диссертации… как бы это сказать, тоже не совсем своими силами.
Помню, мать (она была классным хирургом) показывала мне направление на рентген, подписанное врачом (с Кавказа) и удостоверенное личной печатью, с таким текстом: «Направляется больной такой-то на еренген для просвещения всех органов тела». Медику легче убедить всех в непрофессиональности подобных направлений или рецептов, а каково гуманитарию? Да еще если с грамматикой будет все в порядке? Да еще если диссертация и в самом деле будет написана настоящим специалистом, только не тем, который получает за нее диплом? Сейчас все судачат о необходимости проверить в вузах тех поступивших, которые получили 100-балльные аттестаты на ЕГЭ в Дагестане. А как бы проверить тех докторов, которые защитили диссертации, не умея двух слов связать? В Дагестане и Петербурге, в Новосибирске и Москве.
Та косная сила, против которой выступал мой брат и которая ему мстила за свои опасения, за моменты дрожи в поджилках, никуда не исчезла. Даже, пожалуй расцвела еще больше – не только в Белоруссии, но и в России. Раньше ее называли «продажность», сейчас более элегантно – «коррупция». Ее составляющие – деньги и власть, с одной стороны, нищета – с другой, аморальность – с обеих.
Брата не только всячески давили, но и не выпускали из области. Предупредили, что, куда бы он ни поехал, за ним пойдет уведомление – не брать ни на какую работу! Когда уволенный отовсюду, брат, учитывая, что его знания не используются, спросил у первого секретаря обкома: зачем я вам здесь? я же вам не нужен, – секретарь на это возразил:
– Нет, вы нужны. Вы будете маячить на гродненских улицах, как тень. Чтобы все видели, какая судьба ожидает того, кто пойдет против нас.
В книге названы все фамилии, имена и отчества властителей разного ранга и толка, должности и последующая судьба.
Если бы я был рецензентом, я бы отметил и недостатки книги: нет библиографических ссылок, нет указателей, а они в такой книге нужны, стоило бы разбить текст на эпизоды со своими названиями. От себя я бы добавил, что, несмотря на все бедствия автора, мне кажется необоснованным угрюмое настроение мемуаров. «Меня не сумели уничтожить, но жизнь поломали». Жизнь ломали многим. Но как раз автору мемуаров повезло больше других. Он вернул себе профессорское звание, публикует книги, сыновья живы и успешны. Живет более благополучно, чем большинство коллег, разъезжает на старости лет по всему миру.
Ну не были мы такими уж чистыми трагическими героями. И истовыми борцами с режимом в сущности не были. Брат вступил в партию – частью ради карьеры, частью чтобы своим участием усилить в партии либеральное крыло (таких наивных было немало). Я в диссидентских акциях регулярно не участвовал. Мы просто старались вести себя порядочно и в науке быть честными и объективными, и этого было вполне достаточно, чтобы прослыть диссидентами (этого и сейчас с лихвой хватит для раздражения всяческого начальства).
Мы с ним во многом схожи: оба -профессора, оба – гуманитарии, оба авторы многих книг, обоих в разное время лишали ученых степеней и званий, обоим их через много лет восстановили: он добился через ВАК, мне пришлось защищаться «по новой». Меня ломали еще больше, чем его, – побывал в тюрьме и лагере, безработным
ходил десять лет, но я не считаю, что мне сломали жизнь. В жизни было много юмора, веселья и успехов, много общения с замечательными людьми. Удалось до старости сохранить работоспособность и здравый рассудок. Я понимаю, что жизнь подходит к концу (это, конечно, очень скверно), но полагаю, что жизнь удалась.
В чем причина различного настроения? Наверное, различны характеры, у меня – более общительный и оптимистичный, у него -более мрачный и желчный. Возможно, сказывается художественная установка его книги: уж если сводить счеты с режимом (и в самом деле отвратительным), то сосредоточенно. Но мне кажется, что очень многое определено местом последних лет творчества. Брат (прежде всего ради детей и следом за ними) эмигрировал, я -нет. Молодые быстро находят себя в новой среде (если, конечно, подготовлены к этому: знание языков, толерантность, отличное владение дефицитной специальностью, готовность трудиться изо всех сил). Старикам, как бы они ни были готовы к жизни за рубежом и благоустроены на новом месте, по-настоящему себя там уже не найти. Переселившись полностью и отрезав все пути возвращения, они живут прошлым, живут интересами своей старой родины, и, чем более активны они были на родине, тем грустнее им на новом месте.
Как бы мне ни было трудно на родине (несть пророка в своем отечестве), как бы много ни значило признание за рубежом, гораздо важнее были те связи с друзьями и учениками, та вписанность в структуры, то понимание всех возможностей, которые даются только долгой жизнью в своей стране. Я бы не смог сделать и опубликовать в эмиграции те несколько десятков книг, которые у меня вышли в последние десятилетия жизни здесь. И я не встретил бы того понимания и той солидарности, которые скрашивают здесь материальную убогость нашего повседневного существования и всевластие чиновничества. А то и другое все еще чреваты настойчивыми пожеланиями написать диссертацию «для хорошего человека».
Тут я вполне солидарен с братом: не писал и не напишу. Не хочу давать путевку в науку неучам, направляющим больных на «еренген» и находящих славянскую «руницу» в палеолите. ♦
Загрузка...