«Да здравствует бессильный гуманизм!»

Тридцать лет назад, 11 мая 1990 года, не стало писателя Венедикта Ерофеева. Когда о нем говорят «народный» — немножко лукавят: увы, опросы публики, даже ездящей в электричке по маршруту «Москва — ­Петушки», в среднем дают не слишком оптимистичную картину. Однако если сузить круг и поговорить с публикой читающей, мы убедимся, что здесь Ерофеев действительно «народен», то есть, как и его ровесник Высоцкий, любим и цитируем равно гуманитарной и технической интеллигенцией: великой ерофеевской поэмой восхищались и Юрий Лотман, и Пётр Капица…

«Венедикт Ерофеев: посторонний»

В свое время повесть Ерофеева «Москва — Петушки» была прочитана буквально всеми, привыкшими читать современную литературу. Я, конечно, тоже прочитала, но, признаюсь, осталась скорее равнодушна — не моя это эстетика, ничего не поделаешь… Впрочем, одно яркое тогдашнее ощущение я помню — что миросозерцание Ерофеева лучше всего отражено в известных строках: «На свете счастья нет, / Но есть покой и воля…»

Веселое имя — Венедикт Ерофеев

В нынешние юбилейные дни (24 октября автору «Москва — Петушки» исполнилось бы 80 лет) в статьях и заметках о Ерофееве, а также в теле- и радиопередачах, посвященных ему и его поэме, часто употребляются эпитеты «трагическая», «безнадежная», «экзистенциальная»… Но при подобном «насупленном» подходе к Ерофееву и его главному произведению совершенно игнорируются если не самые важные, то уж точно самые обаятельные свойства и поэмы, и личности ее автора — прелестная легкость и естественная веселость.