«Язык — такая разоблачительная вещь»

Лингвист о деле Дмитриева

О проблемах лингвистической экспертизы на судебных процессах и о том, какие выводы сделали лингвисты по громким делам за последнее время, ТрВ-Наука рассказала Ирина Левонтина, вед. науч. сотр. Института русского языка РАН. Беседовала Наталия Демина. Разговор проходил 22 июля 2020 года в Петрозаводске после оглашения приговора Юрию Дмитриеву, руководителю карельского отделения общества «Мемориал».

Наряду с Ириной авторами лингвистического заключения, представленного в суд по делу Дмитриева, были академик РАН Александр Молдован, член-корр. РАН Анна Дыбо и гл. науч. сотр. ИРЯ РАН Алексей Шмелёв.

— Сегодня был объявлен приговор по делу Дмитриева. Вы были на суде, выступали в качестве специалиста по просьбе защиты. Расскажите, пожалуйста, кто и как вас пригласил, по каким материалам делалось заключение специалистов?

— К нам обратился адвокат Дмитриева Виктор Ануфриев с просьбой проанализировать материалы дела на предмет того, насколько свободными являются показания девочки, насколько ее беседа с психологом и следователем была нормальной и естественной с точки зрения структуры вопросов и характера ответов, можно ли там выявить какие-либо речевые манипуляции взрослых для получения нужных ответов.

Мы проанализировали переданные нам адвокатом материалы (семь текстов 2016–2018 годов), рассмотрели последовательно все видео бесед девочки с психологом. Наши выводы были переданы суду и приобщены к делу. Частично (в части структуры коммуникативной ситуации) результаты нашего анализа были процитированы в статье в «Новой газете» [1].

О содержании материалов я говорить не могу, могу только прокомментировать методы следствия и рассказать о своих впечатлениях. Видео допросов девочки действительно впечатляют. Я и в социальных сетях, и в реальной жизни вижу многих людей, которые поддерживали Юрия Алексеевича, они не верят, что он мог что-то такое совершить. Их поддержка держится на вере или доверии, на знакомстве с самим Дмитриевым или его близкими или друзьями, на каких-то публикациях. Я нахожусь в выигрышном положении по сравнению с другими: я видела те материалы, на которых строилось обвинение. Хотя я не могу рассказать о содержании материалов, но скрывать свое впечатление не обязана.

На мой взгляд, любой человек, который посмотрел бы эти материалы, увидел бы, что хорошая и очень симпатичная девочка старается не наговаривать на Юрия Алексеевича лишнего, но следователь и психолог просто вымучивают из нее нужные им ответы. Она часто не понимает, о чем ее спрашивают, а они бесконечно спрашивают одно и то же и так, и эдак. Она отвечает односложно — они перевирают ее ответы. Она говорит: «Не знаю» — они снова спрашивают, и снова, и снова и предлагают ей варианты так, что в итоге она просто для того, чтобы отвязаться, называет наиболее нейтральный вариант.

— Вариант, удобный для обвинения?

— Конечно. И потом это продолжается и продолжается, и это выглядит довольно ужасно. Причем женщина-психолог, которая с ней беседует, прямо внушает ей, что надо говорить и, главное, что надо чувствовать, она даже говорит за нее. Любой человек, не будучи даже специалистом-психологом, знает, что такие показания должны даваться в жанре свободного рассказа, что там не может быть наводящих вопросов. А в этом случае психолог постоянно говорит за девочку, как будто пытается сделать так, чтобы девочка интериоризовала нужный для обвинения текст, фактически его выучила. Мы видим, как от беседы к беседе девочка просто учит текст. Она в первых беседах даже не знает каких-то слов, она их выучивает.

Мы проанализировали протоколы допросов и выяснили, что в них почти нет собственного текста девочки. Она очень часто отвечает: «нет», «не знаю». Иногда «да». А если есть какие-то другие слова, то обычно это слова, которые звучат в вопросах (мы, кстати, посчитали соотношение разных типов ответов). Почти нет слов, которые бы девочка произносила по собственной инициативе. Они есть там, где она отвечает на вопрос о том, в какие она кружки ходила. А там, где психолог или следователь касаются основной темы обвинений, сама девочка практически ничего не говорит. Иногда она вяло, неохотно повторяет слова, подтверждающие, а в основном не подтверждающие то, что ей говорят.

И в этих протоколах есть потрясающая вещь, раскрывающую механику работы следствия и обвинения. Были протоколы, которые фиксируют сказанное при видеофиксации, а есть те, которые сделаны без видеозаписи, когда бабушка якобы обращалась с заявлением, что не надо записывать беседы на видео, потому что такая видеозапись травмирует девочку. И мы проанализировали разницу между протоколами с видео и без. Разница необыкновенная! Там, где запись сделана в точном соответствии с видео, мы видим слова девочки: «нет», «нет», «да», «нет», «нет», «не помню», «не знаю», «не знаю», «нет», «редко», «нет». И так далее. А там, где протоколы делались без видео, идет текст от имени девочки целыми абзацами, суконным языком, явно написанный самим следователем. Девочка едва ли могла так говорить, она пока не владеет такими оборотами речи, она вообще не может такие предложения порождать. И скрытые механизмы составления этого обвинения становятся очень ясными.

Кстати, я не могу сказать, что психолог была неквалифицированной. Как раз наоборот. Просто она целенаправленно добивалась той цели, которой нужно было добиться. Вот прямо смотришь, и кажется, что слышишь хруст костей, как она выворачивает девочку, как ее дожимает. Буквально ей диктует, что нужно говорить. Я не могу конкретно цитировать ее разговор с девочкой, но есть какие-то вещи, которые она ей диктует, и та постепенно запоминает.

— Вы лингвист, а не психолог, но можете ли оценить, получает ли ребенок психологическую травму в момент таких бесед, на ваш взгляд?

— Ну я действительно не психолог, про травму лучше спросить у тех психологов, которые делали свои заключения. Насколько я понимаю, они отметили, что дама, проводившая беседы, нарушила все каноны, все правила проведения такого рода опросов и бесед.

Если отойти от нашего заключения и сказать просто о личном человеческом впечатлении, то мне понравилась девочка. Из видеозаписей видно, что она не хочет говорить лишнее, она всячески выворачивается и держится на удивление стойко. Она на всё, что можно, отвечает «нет». Она вообще мало что говорит. Я уже не говорю, что там спрашивают о событиях, когда она была совсем маленькой. Она уже не может отличить свои собственные воспоминания от того, что ей рассказали и пытались внушить. Она запутана. Она пытается как можно скорее закончить беседу. Она сидит, уставившись в свой телефон, вцепившись в него, как в какой-то спасательный круг, и смотрит в экран. В общем, мне кажется, что любой человек, который бы это увидел, сразу бы понял, что происходит… Повторяю, это не то, о чем мы писали в заключении, там была просто сухая лингвистика, а это мои личные ощущения.

— Как проходило заседание суда с вашим участием?

— На самом деле мне понравился судья: когда он меня опрашивал на заседании, было видно, что он заинтересован в том, чтобы разобраться в деле. Он задавал толковые вопросы, и, как мне кажется, он абсолютно понимал, что происходит.

Я рассказывала о конкретных примерах манипуляций в этих видео, некоторые из которых могут войти в учебники. Там идет словесная игра, подмена слов. Задается альтернативный вопрос. «Как часто?» — «Не знаю». — «Ну столько или столько?» Человек выбирает из этих двух вариантов. А на самом деле ни тот, ни другой вариант может не соответствовать реально происходившему. Вариант «никогда» не предлагается. То есть девочка не сама говорит, а выбирает из двух предложенных вариантов, не исчерпывающих все возможные, и создается ложная альтернатива. И таких манипуляций очень много. На суде я даже цитировала знаменитый вопрос Карлсона — вопрос, на который нельзя ответить ни да ни нет: «Вы перестали пить коньяк по утрам?»

Кроме того, одно слово нередко подменяется другим. Девочка говорит одно слово, а его меняют на другое, придающее высказыванию совершенно другой смысл и звучание. Из-за чувствительности темы и обязательства неразглашения я не могу привести конкретные примеры.

— А тема настолько тонкая, что можно одним словом, одним оттенком исказить сказанное?

— Конечно. Мы исследовали эти манипуляции. Мы посчитали, сколько там ответов «нет» и «да», каков процент ответов, где есть новая информация, не содержащаяся в вопросах. И таким образом препарировали весь материал. А дальше уж суд сделал свои выводы об информативности показаний.

— А какой урок, на ваш взгляд, дает анализ этих бесед с ребенком на чувствительные темы?

— Проблема всегда одна. Это проблема независимости экспертизы. Мы хорошо знаем, что в самом устройстве института экспертизы сейчас нарушено равенство сторон, нарушено право человека на защиту, потому что экспертизу может назначить только следователь или суд. Адвокат не может назначить экспертизу, адвокат может ходатайствовать перед судом о назначении экспертизы, предлагать своих экспертов, сторона обвинения своих, а судья будет решать. Ну и адвокат может пригласить специалиста, у которого статус не тот, что у эксперта.

Кроме того, специалисты работали с текстами допросов девочки. И психологи, и мы, лингвисты, по просьбе адвоката анализировали тот вторичный материал, который был. Не было общения с девочкой напрямую. То есть сторона защиты находилась в неравном положении со стороной обвинения.

Помимо проблемы независимости экспертизы есть еще проблема квалификации экспертов. Мы часто с ней сталкиваемся. Если бы была реальная состязательность сторон и возможность реального соревнования экспертиз, то каждая сторона была бы заинтересована в том, чтобы пригласить квалифицированных экспертов. А если состязательности нет, то сторона обвинения может приглашать своих прикормленных экспертов, назначать лингвистов или психологов в штатском и это не встречает у суда никакого сопротивления. А адвокаты защиты отчаянно пытаются найти хороших специалистов. На суде у Дмитриева повезло в том, что судья заслушал всех специалистов, которых приглашал адвокат. Это, кстати, не всегда бывает. Мы прекрасно помним случаи, когда судьи просто отказываются слушать специалистов, которые явились в суд и ждут в коридоре. Этот судья, по крайней мере, нас выслушал.

— Исходя из анализа видео допросов девочки, как вы оцениваете прозвучавший приговор?

— Я его оцениваю как практически оправдательный: мы все понимаем, что Ю. А. не могли оправдать по всем статьям, потому что по стране оправдательных приговоров меньше полупроцента. Тем более что дело громкое, тем более что человек уже несколько лет провел в СИЗО. И если вдруг его сейчас оправдать, было бы огромное количество проблем — как практических, так и репутационных — для правоохранительной системы. Я надеялась, что ему оставят какую-то одну статью обвинения и дадут такой срок, чтобы его могли освободить уже в зале суда. Получилось немного не так. Но если этот приговор останется в силе, то через пару-тройку месяцев Ю. А. выйдет. В общем, это неплохо по сравнению с тем, что запрашивала прокуратура: 15 лет колонии.

— Как вы оцениваете современные тенденции по использованию лингвистики (точнее, «лингвистики») как оружия против обвиняемого? Мы видим сейчас много громких процессов, где мнение «лингвистов» со стороны обвинения помогает засадить человека за решетку.

— На самом деле решить эту проблему отдельно невозможно. Для этого нужен состязательный процесс, реальное правосудие и так далее. Но мне кажется, что сейчас в научном сообществе происходят важные процессы. С одной стороны, за последние годы «лингвистика» действительно во многих процессах играет ужасную роль, потому что сейчас часто стали судить за мыслепреступления: и «экстремизм», и «оправдание терроризма», и «оскорбление чувств», и всякое прочее, когда судят «за слова». И там, конечно, во многих делах практически единственным доказательством, на котором строится всё дело, является лингвистическая экспертиза. Ее часто делают люди, у которых нет профильного образования, которые уж тем более не ведут научных исследований.

Однако тут есть и положительные изменения. Очень долгое время академический мир ничего вообще не знал или не обращал внимания на то, что существует такая прикладная «лингвистика». Сейчас положение дел изменилось. Мы помним по последним громким делам, что академические лингвисты уже активно участвуют в противодействии такой «лингвистике». В частности, по делу Егора Жукова были опубликованы несколько отзывов лингвистов [2] на ту экспертизу, которая была положена в основу обвинения.

Наконец-то большая наука начала обращать внимание на эту ведомственную науку, которая часто с научной точки зрения абсолютно несостоятельна, даже иногда использует термины совершенно не в тех значениях, в каких они используются в науке. Такой контроль со стороны научного сообщества раньше полностью отсутствовал. Сейчас же ситуация начинает меняться. Однако это сложный и длительный процесс.

— То есть само научное сообщество пытается сделать так, чтобы не было стыдно?

— Да. Я лет двадцать периодически писала, призывала коллег обратить внимание на то, что происходит в судебной лингвистике. И сейчас лингвисты это увидели, ужаснулись и стали этому как-то противодействовать. (Ну тут, конечно, не во мне дело.)

— Можно сказать, что ваше участие и участие других специалистов в этом деле сыграло большую роль в приговоре по делу Дмитриева, в том, что не был оглашен более ужасный срок?

— Я не знаю. Всегда, когда выносится решение, ты никогда не знаешь, в какой степени повлияло то или иное доказательство. Всё работает в совокупности. Каждый делал то, что мог, и получился такой результат.

— Можете ли вы прокомментировать дело «Нового величия»? Вы участвовали в качестве специалиста. На прошедшей неделе завершились прения, и фигуранты дела выступили со своим последним словом…

— Да, тут легче говорить, этот процесс открытый. Дело «Нового величия» очень большое, там много обвиняемых. Как специалист я анализировала совершенно конкретную вещь — небольшую переписку в мессенджере между самой младшей фигуранткой этого дела Аней Павликовой, которая на момент ареста была несовершеннолетней, и провокатором. И доказывала по структуре этой переписки, что он втягивает ее в дело.

Она неоднократно пыталась выйти из этой группы, а пресловутый Руслан Д. использовал разные хитрые приемы, манипуляции, вынуждая ее оставаться в составе этой группы, соглашаться на какие-то действия и так далее. В заключении подробно проанализировано, как это делалось.

На мой взгляд, этот Руслан Д. — довольно эффективный манипулятор. Язык — такая разоблачительная вещь, и когда анализируешь слова человека, считаешь все слова, изучаешь словесные приемы — всё становится как-то очень ясно. Я надеюсь, что Ане Павликовой моя работа как лингвиста хоть немного поможет.

1. novayagazeta.ru/news/2020/07/13/162967-eksperty-priemnaya-doch-istorika-dmitrieva-dala-pokazaniya-pod-davleniem-sledovatelya-i-psihologa
2. trv-science.ru/2019/09/24/egora-nauka-ne-obvinyaet/