Про зарплаты

Александр Мещеряков
Александр Мещеряков

Между прочим, свой первый гонорар я заработал в 1977 году за статейку в журнале «Азия и Африка сегодня». Статейка была ничтожной, но гонорар вышел ощутимым — около 100 рублей, что было эквивалентно моему тогдашнему месячному доходу. Гонорар значительно превышал знания и усилия, необходимые для написания таких статеек. Поэтому опубликоваться в советскую эпоху было непросто, людей с улицы беззастенчиво заворачивали обратно.

В то время получать гонорары было приятно. В назначенный день ты являлся в бухгалтерию, выстаивал длиннющую очередь, потел и сгорал от нетерпения, добирался наконец до «окошечка», расписывался в ведомости, и тогда деньги из рук доброй кассирши переходили в твои, ты соразмерял свой труд с их шуршащей вещностью и строил грандиозные планы по растрате. Это было волшебное ощущение. Нынешний электронно-воздушный перелет гонорара на банковский счет оставляет меня равнодушным, ибо лишает тактильных ощущений.

Мне, конечно же, хотелось прогулять свой первый гонорар, но не вышло. Дело в том, что незадолго до выхода статьи я оказался в гостях у знакомого индолога. Оторвавшись от обильного угощения, я вышел на кухню покурить и присел на краешек стола. Я привык к своему дубовому и неподъемному кухонному столу, этот же оказался хлипким созданием из ДСП. Под моим весом изделие сделало оверкиль, я грохнулся на пол, а грязная посуда, сложенная на другом конце стола, после непродолжительного полета попадала в моих окрестностях, обдав керамическими осколками и ошметками салата оливье. Одежда испачкалась, посуда побилась. Это был новехонький венгерский сервиз, которым хозяева дорожили. Они отличались воспитанностью и сделали вид, что ничего не случилось, но я был человеком чести, а потому, получив гонорар, отправился в антикварный магазин на Старом Арбате, ибо венгерского мне было не достать.

В этот магазин я захаживал в детстве — мы жили неподалеку. Изнутри он таинственно поблескивал золотом и каменьями, бронзовел статуэтками, белел мрамором и фарфором, переливался живописным маслом картин. Больше всего мне нравилось огромное полотно с бирюзовым морем до самого края фигурной рамы. Картина стоила неимоверных денег, поэтому любоваться ею можно было годами — покупателей не находилось. Картина так мне нравилась, что я даже запомнил фамилию художника: Айвазовский.

С тех пор прошло много лет, и море давным-давно утекло в чужие руки, но зато в магазине оказался кузнецовский сервиз, на который я и грохнул свой гонорар. Понятно, что он достался мне ненадолго. Индолог сказал мне за сервиз «большое спасибо», но я-то видел, что он остался недоволен. Венгерское тогда ценилось больше кузнецовского, но венгерского мне было не достать.

* * *

Но вот вдруг началась перестройка, раскрылись онемевшие рты, затеплились надежды… Подругой им стала инфляция; институтской зарплаты перестало хватать. И тогда я впервые стал зарабатывать на жизнь не головой, а руками. В то время передовая общественность сильно надеялась на кооперативы. Кооперативные кафе, магазины, мастерские… Мне даже приснилось, что в актовом зале Института востоковедения с бюстом Ленина на сцене открылся кооперативный общественный туалет, куда пускали по предъявлению партбилета. Я проснулся в огорчении, потому что партбилета у меня не было.

Мой школьный друг Миша не остался в стороне от веяний эпохи, организовал кооператив «Гигиена» по морению клопов и тараканов и позвал меня в качестве ликвидатора (официально — «дезинфектора»). В своем химическом институте Миша варил какую-то особо ядовитую гадость, разливал ее научным работникам, которые разбрызгивали ее по огромному городу.

Напялив удушливый противогаз, я переворачивал замшелые диваны и от души поливал из пульверизатора днища, испещренные темными точками кровососов. Или же забирался на стремянку и от души поливал кухонные стены и потолок, с которых безвольно падали пруссаки. Усатые трупы устилали пол, я взирал на них со своего высокого поста и представлял себя боевым генералом, выигравшим важную битву. Обрабатывая квартиру журналиста в высотке на Котельнической набережной, я обнаружил у него на полке написанные мной книги, но признаваться в авторстве постеснялся. Все-таки я был в противогазе.

Я много чего повидал тогда. Умирающих стариков, по которым ползали клопы, отсасывавшие последнюю кровь. Стойких костистых старух, которые говорили мне «молодой человек» и совали трешку «на трамвай» — по-советски боялись, что если не дать на лапу, то тараканы оживут обратно. Для успокоения нервных старух деньги приходилось брать. Никогда не видел такого количества насекомых. Наконец-то я воочию убедился, что разумный вид на этой планете — в явном меньшинстве.

Зарабатывал я неплохо, но в вагоне метро от меня шарахались — я вонял ядом и ощущал себя убийцей. Под противогазом потела голова — приходилось стричься коротко. По возвращению домой я непременно обнаруживал за шиворотом парочку особо живучих инсектов. Однажды я проснулся оттого, что по усам бегал таракан. Проникаясь привычками рабочего люда, после трудового сеанса организм требовал не умной книжки, а «Беломора» и водки. Я продержался ликвидатором полгода.

* * *

Презентовал свою книжку на книжной ярмарке Non/fiction. После презентации подходит некий человек крупного размера, трясет руку, мне кажется — с искренним восхищением. Ладонь у него царапается перстнями, от кожаной куртки несет свежей убоиной. Произносит: «Как я рад с вами познакомиться!» Мне, разумеется, тоже радостно: вот он, вдумчивый читатель моих книжек. Человек между тем в своих восторгах не останавливается: «Сколько же денег я на вас заработал!» Оказалось — книготорговец. И тогда мне показалось, что восхищается он вовсе не мной, а собой, который так ловко на мне, дураке, заработал. И на этого нищего идиота поглазеть он и вправду рад.

* * *

Кэйсай Эйсен. Дайкоку, Эбису и Фукурокудзю считают деньги
Кэйсай Эйсен. Дайкоку, Эбису и Фукурокудзю считают деньги

Тоттори — это настоящая японская «дыра», самая малонаселенная префектура сильно населенной страны. В префектуральной столице, которая тоже называется Тоттори, живет меньше двухсот тысяч человек. В общем, место удивительное. Хотя бы потому, что в этом невеликом городке мне заплатили за лекцию самый большой гонорар в моей жизни — на наши деньги аж две тысячи долларов. Люди в переполненном зале слушали терпеливо и вопросов не задавали. После лекции мэр признался мне в любви к русской литературе. Не встречал русского мэра, который любит японскую литературу. Да и русскую тоже. Русские мэры любят тротуарную плитку.

Возле Тоттори сохранилась огромная допотопная гончарная печь, в которой пекут чудную керамику. Мастер год лепит свои горшки, а потом разом обжигает их. В этой печи обретает крепость его годовой доход. Печь расположилась на горном склоне, увешанном плодами хурмы, словно елочными игрушками. На их фоне кожа белого человека кажется еще безжизненнее. У подножья стоит буддийский храм. Когда раздается колокольный звон, его бронзовый гул протяжно тянется в гору, сшибая плоды наземь.

Тоттори — место малолюдное, там люди не спешат жить, не спешат и умирать, прочно помнят друг друга в лицо. Здесь холодные на вид горы, из которых вырывается кипяток, нагретый нутряным жаром земли. Японцы приезжают сюда отогреться. После радоновой бани колотится сердце и путаются мысли.

В Тоттори необъятные прибрежные дюны, где легко потеряться и пропасть. Когда задувает ветер, песчинки несутся как пчелы, жалят в лицо, глаза закрываются сами собой, заплетаются ноги. Когда я подлетал на самолете к городу, тысячи людей барахтались в дюнах. Сверху они были похожи на разноцветных жучков. Оказалось, что тридцать тысяч искателей приключений устроили здесь съезд, чтобы в субботу всласть половить покемонов. Наловившись до отвала, в воскресенье они разъехались, в городе остались только люди с обветренными скептическими лицами. Они привыкли ловить рыбу, а не покемонов. Это они заплатили мне самый большой гонорар в моей жизни.

Александр Мещеряков

Подписаться
Уведомление о
guest

0 Комментария(-ев)
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (7 оценок, среднее: 4,71 из 5)
Загрузка...