Валерий Анатольевич Рубаков был очень важным человеком не только для физики, но и для всей российской науки. Не помню людей, которые бы знали его лично и не испытывали к нему теплоты и уважения. Он был из тех, на ком всё держится. Ироничный, демократичный, бескорыстный, добрый, зрящий в корень.
Каждую встречу с ним я воспринимала как подарок судьбы. Мы познакомились в 2006-м, когда я пришла брать интервью в Институт ядерных исследований у него как у самого молодого на тот момент академика РАН. Меня удивило, как терпеливо и уважительно он общался с начинающим журналистом. Тогда среди людей его ранга это мало кому было свойственно. Более близко мы стали общаться в 2013-м на волне сопротивления реформе РАН. Он стал лицом и лидером этого движения. Переживал трагически. Говорил, что ощущает надвигающийся каток. Мы тогда много тратили времени на борьбу, придумывая акции, методы противостояния, организовали даже самопровозглашенную Комиссию по контролю за реформой науки. С тех времен Валерий Анатольевич называл меня авантюристкой. Он почему-то никак не мог забыть одну мою нереализованную инициативу, часто ее припоминал: «Ну как тебе такое могло в голову прийти?!» В Комиссии все ученые сокрушались, что им никак не удавалось обратить внимание широкой общественности на безумие реформы РАН. На федеральных каналах стоял блок на информацию об этом. И я тогда сказала, что нужна акция, после которой все сразу узнают про реформу. Надо чтобы те, у кого из нас есть машины, имитировали столкновение на узловых развязках одновременно по всей Москве. Выбрать несколько десятков ключевых точек, устроить мини-аварии, включить аварийки и парализовать движение. А на машинах наших написать «Российская наука попала в аварию». Вот тогда бы все СМИ про это написали. Вынуждены были бы. Рубаков тогда развел руками: «Ты правда хочешь, чтобы мы с тобой на перекрестке столкнулись?» Я говорю: «Да, ну тихонько так, типа стукнулись. Одновременно на десятках развязок. Город встанет. И когда все увидят одну и ту же надпись на машинах, будет громко!» Рубаков: «Ну я от тебя такого не ожидал!» И потом всякий раз приводил это в качестве примера моего безумия.
Добились мы тогда немногого. Главное удалось отсрочить, отодвинуть, но не предотвратить. Много позже, когда академические институты всё равно передали в Министерство науки, Рубаков уже был тяжело болен и с горечью признался: «Я думаю, что эта история меня подкосила…» Я спросила его: «Вы не жалеете, что остались в России, не уехали?» Он как-то тяжело выдавил: «Может, и зря я остался. Видимо, надо было уезжать раньше…»
Последние годы Валерий Анатольевич много тратил времени и сил на популяризацию науки, стараясь делиться тем, что отнять у него никто не мог, — фундаментальным знанием. Но репутацию берег. Периодически звонил и спрашивал: «Тут вот такое СМИ ко мне обращается: соглашаться или нет? Что скажешь?» Я честно отвечала, что думаю, — хорошо бы пойти, или нет — лучше к ним не ходить. В глубине души было жаль его здоровья, хотелось сказать: «Поберегите себя, бог с этими СМИ». С другой стороны, счастливы те, кто слышал и слушал его. Рассказывал он увлеченно и увлекательно.
Последний раз мы разговаривали месяц назад. Обсуждали выборы президента РАН и «хирургические методы» отстранения от них А. М. Сергеева. Договаривались о встрече. Рубаков тогда болел ковидом. После выздоровления снова собрался в Саров, откуда уже не вернулся. Не было мысли, что он уйдет так внезапно, так неожиданно и совсем не от того, от чего лечился… Он был слишком важным для меня собеседником, с которым не договорили и с которым буду продолжать говорить. Нам и так темно жить. А без него — еще темнее.
Ольга Орлова,
научный журналист, канд. филол. наук
Загрузка...