Рунет: пространство борьбы

Медиаархеология — в наши дни уже почтенная дисциплина, имеющая своих классиков, таких как Фридрих Киттлер и Зигфрид Цилински. Вдохновившись мыслями Мишеля Фуко о слове, знании и власти как различных средствах, которые приводят к смене культурных эпох и сразу делают людей пленниками новой эпохи, медиаархеологи пытаются найти те моменты, когда человек, осваивая новые медиа, делает свободный выбор между ними, не попадая к ним в плен. Цилински выстроил галерею свободных людей, способных превратить свет, звук или труд в новые медиа, сообщающие независимое знание: от ренессансного изобретателя Джамбаттиста делла Порта до нашего соотечественника Алексея Гастева. Общим фоном этой дисциплины стали идеи Юргена Хабермаса о существовании «публичной сферы» — способа взаимодействия людей, когда у них есть время подумать перед принятием решения и учесть позицию другого человека. Медиаархеология показывает, как любые медиа, от салонных слухов до театральных пьес и от наскальных рисунков до блогов и чатов, оставляют время подумать.

Наталья Конрадова, культуролог и один из авторов проекта «Урал мари. Смерти нет», воскрешающего культуру и биографии марийцев, начинает там, где заканчивает Цилински: с советских утопий рационального управления, которые в годы холодной войны приобретают прикладной характер, становясь частью соперничества двух систем. Пророком Рунета оказывается даже не Николай Фёдоров или Гастев, а Александр Богданов, политический сподвижник и идейный оппонент Ленина, пытавшийся достичь бессмертия путем переливания крови. Так и кибернетическая сеть мыслилась в Советском Союзе не столько как способ воспроизводить надежную информацию в случае военного конфликта, сколько как постоянный обмен содержанием сознания, производящий лучшие его формы. Стремление СССР к распространению своего стандарта во всем мире отражалось в идеях надежно копировать сознание человека, на чем настаивал академик Виктор Глушков, подключить всех людей к общей сети, чтобы осуществить завет Ленина — лучшие достижения человечества, его культурные богатства должны принадлежать всем и приумножаться.

Только Ленин имел в виду скорее защиту советской власти от обвинений в разрыве с прошлым, показывая связь революционного государства с начальными чаяниями человечества, так что любая политико-культурная экспансия будет просто ответом на чаяния масс на всей планете, тогда как советские инженеры-кибернетики, как и специалисты по системному анализу в 1970-е годы, считали, что давно пора порвать с прежним органическим телом и создать незримое кибернетическое тело, идеально управляемое и способное проникать куда угодно. В этом смысле путешествия во времени и в далекие галактики, о которых мечтала советская фантастика, как раз относились к этому расставанию с органикой, что и стало темой хитов фантастики от Ивана Ефремова до Евгения Велтистова и Кира Булычёва.

Но расставание с прежней органической жизнью означало признание телепатии как наиболее быстрого способа передачи информации. При этом если в США телепатия была частью религиозно-экологического движения New Age, стремившегося к созданию новой телесности, то в СССР она мыслилась скорее в абстрактных категориях мобилизации, возвращения в строй тех, кто из строя выбыл, — например, отделен большими расстояниями от центров власти или из-за плохого здоровья и травм не может участвовать вполне в социально-экономической деятельности. Поэтому в США телепатия стала эпизодом открытия автономии сознания и революции внутри себя после разочарования в политических революциях, в СССР же сознание мыслилось как постоянно приобретаемые навыки, а телепатия должна была компенсировать дефицит каналов информации для этих навыков. Можно сказать, в США была модель «супермаркета», а в СССР — «стола заказов» на работе.

Однако книга Конрадовой говорит больше не о замкнутых мирах научных учреждений в нашей стране, а о способах их разомкнуть — как и системный анализ во времена косыгинских реформ, и деятельностная психология Рубинштейна и Леонтьева, и структурная семиотика требовали подключения к мировым сетям: чтобы верифицировать эксперименты и доказать, что мы не просто перебираем существующие возможности отдельного человека, предприятия или всего общества, но можем производить универсальный продукт. Такой эксперимент требовал некоторой точки вненаходимости, чтобы за ним можно было наблюдать извне; скажем, инстанции бессознательного или анонимной «деятельности».

Множество таких встреч с американской и западноевропейской наукой, которые определили конфигурацию будущего Рунета, и проанализированы в книге. Но интереснее то, как непременная точка вненаходимости в конце концов определила и идеологию Рунета: специфически русский Интернет со своими идиомами, страстями и утопиями, которые как бы позволяют посмотреть извне на рационализм самой сетевой коммуникации.

Поэтому книга не случайно завершается анализом проектов глобального русскоязычного сообщества, которые не позволяли Рунету стать просто инструментом общения. Рунет так и не сделался хабермасовской публичной сферой: публика — это не пользователи Рунета, а только вненаходимый горизонт.

Александр Марков, профессор РГГУ