Между прочим, все японцы носят на публике марлевые маски. Говорят, чтобы меньше болеть. Но я-то знаю, что это отговорки. На самом деле маски им нужны совсем для другого: чтобы сократиться с курением и меньше разговаривать с незнакомцами в транспорте. Лично я не свел ни одного знакомства в японской электричке. Японцы считают, что электрички нужны для другого. Ну и пусть считают, бог им судья.
В Японии и кресла в вагонах повернуты в одну сторону, чтобы не болтать попусту с попутчиками, не беспокоить их и не беспокоиться самому. У нас же сиденья повернуты друг к другу — чтобы разговаривать было удобнее. У России — свой путь. Недаром и железнодорожная колея у нас небывалой ширины — нигде и не снилось. Перед нашими пространствами прогресс пасует. В моем далеком детстве путь от Рижского вокзала до Истры занимал час пятнадцать минут. Столько же занимает и сейчас. Можно многое успеть и увидеть.
Как-то раз подслушал в электричке мечтания молодого человека, желавшего очаровать свою попутчицу: «Вот, демобилизовался, теперь в полицию пойду». — «И что там хорошего?» — «Как что? Пьяных обирать буду». Девице, похоже, такое объяснение понравилось, ибо голосок ее журчал и журчал.
Напротив сидела другая парочка потенциальных супругов. Очкастая девушка читала книжку на английском, заглядывала в словарь. Парень хотел ей понравиться, только не знал, как. В результате он воскликнул: «Во, блин, сразу две книжки читает!» Девушка фыркнула и отвернулась — навсегда.
Пользуясь словарем, ты присоединяешься к меньшинству. Поделюсь секретом: культуру от народа следует защищать.
* * *
Первая глава «Мастера и Маргариты» называется, как мы помним, так: «Никогда не разговаривайте с неизвестными». Хорошая книжка — кладезь премудрости. Это знают даже работники Московского метрополитена, которые повесили в вагоне такое объявление: мол, если с вами заговорил незнакомый человек, скажите, что вы заняты и отойдите подальше. А то обворуют. Или номер банковской карты незаметно выведают. Или ножом пырнут. Нет, не о такой всенародной славе мечтал Булгаков!
* * *
В девяностые годы прошлого века я на какое-то время переехал из Москвы в Питер. Время было голодное, денег не водилось ни у кого. Я — не исключение. Единственным учреждением, куда мне удалось пристроиться на работу, был Институт культуры имени Крупской, который местные именовали «Кульком». Там были такие грязные сортиры, что перед походом на занятия я воздерживался от приема любой жидкости. Это был именно поход длиною почти в час, потому что трамвай приезжал редко, да и деньги на транспорт я тоже жалел.
Тамошние высококультурные студенты углядели во мне высокомерного уроженца столицы и потому накатали на меня в деканат «телегу», где утверждали, что я рассказываю им, во-первых, сложно, во-вторых, тихо и, в-третьих, полную ерунду. А я-то старался говорить попроще, поинтереснее и погромче… Что тут скажешь? Какие туалеты, такие и студенты. Слава богу, что у деканата хватило душевных сил студентам не поверить, но я с горечью понял, что формула Уитмена “We teach by our presence” работает не всегда.
После объяснений в деканате я зашел в любимое кафе на углу Английского проспекта и улицы Декабристов, где на стене сиротливо висела ужасная репродукция прекрасной «Неизвестной» Ивана Крамского. Хорошо осведомленная о моих преференциях буфетчица не задавала лишних вопросов, молча налила сто грамм перцовки и подала дольку соленого огурца. Потом я подошел к ней еще разок. Я закурил, обдал дымом и буфетчицу, и портрет. Обдав, подумал, что и в этом волшебном городе тоже живут очень разные люди. Сэкономив на трамвае, я разорился на водке.
* * *
В Питере люди особые, не нам, московским, чета. Вот я еду в тамошнем трамвае. Рядом переругивается пожилая пара разнополых доходяг. «Ну ты проститутка!» — кричит он. Нехорошо, конечно, но москвич припечатал бы словцом покрепче. А затем этот полуходячий труп добавляет уж совсем немыслимое: «Замолчи! У тебя агрессивная стадия алкогольного опьянения!» Сошли на Сенной, оставив после себя запах немытого тела и прожитой до донышка жизни.
* * *
Стою возле автобуса в Ламеции-Терме. Это в Калабрии. Автобусу давно бы пора пуститься в путь, но водителя как не было, так и нет. Жарко. Подходит взмокший долговязый англичанин: “Are you a driver?” Осматриваю себя сверху вниз его взглядом: желтая кепчонка с логотипом Российского государственного университета, зеленая футболка с надписью «Московская Олимпиада 1980». Неужели, думаю, у них в Великобритании драйверы носят кепки и футболки с надписями на кириллице? Но раз, думаю, это англичанин, отвечу ему с вывертом: “No, I’m not a driver, but I’d like to be”. Не улыбнулся, потерял всякий интерес, отошел. А еще говорят, что англичане ценят юмор! Но это, похоже, касается только времени их пребывания на родине. А в Италии чувство юмора у них отшибает. Наверное, от жары, с потом выходит.
Интересно, что бы сказал англичанин, если бы я и вправду оказался водителем? Любопытно, а чем он сам на жизнь зарабатывает? Может, он сам водитель и хотел обменяться секретами профессионального мастерства? Или он просто хотел спросить, почему, черт возьми, автобус не отправляется по расписанию? В Италии такое случается. Поэтому там не стоит торопиться даже англичанам.
* * *
Интеллигент из СССР знал про жизнь «простого» народа не понаслышке. Хотя бы потому, что его гоняли в колхоз.
Я учился в аспирантуре Института востоковедения, а моим колхозным начальником оказался дядя Вася. Его рабочим местом был стог сена, который он злобно охранял от голодных коров. Мы валялись на сене, я интервьюировал его, ибо интересовался жизнью простого человека. Глядя на Васины ладони, покрытые вековым компостом, я поинтересовался, есть ли у него баня. Ответ — отрицательный. Тогда я наивно предположил, что он моется в бане общественной. И оказался неправ. Желая, чтобы я от него поскорее отстал, дядя Вася не стал дожидаться следующих вопросов и разом оборвал интервью: «Я вообще никогда не моюсь. Знаешь, сначала тела чесалась, а потом перестала». С этими словами он погрузился в богатырский сон. «И в самом деле, — подумал я, — чем чище мыт, тем быстрее пачкаешься». Общение с дядей Васей еще раз убедило меня в том, что наша страна выживает только за счет баб. Дело было в Черневе, под Зарайском, где жирные черноземы, где скотина не воротит морду от обсценной лексики.
Поездка в колхоз заряжала бо́льшим скепсисом по отношению к советской власти, чем все передачи «Голоса Америки» вместе взятые. Шел 1976 год. Уже через пять лет должен был наступить коммунизм, обещанный Хрущёвым в 1961 году. Этот коммунизм предполагал, в частности, ликвидацию разницы между трудом умственным и физическим, между городом и деревней. Все-таки хорошо, что это Институт востоковедения шефствовал над колхозом «40 лет Октября», а не наоборот. С трудом представляю себе дядю Васю, валяющегося на полу в отделе Древнего Востока и помогающего мне отыскать в словаре диковинный иероглиф.
Возвращаясь из колхоза, я углядел в метро двух японцев, которые никак не могли сообразить, как пройти через турникет. Я вежливо представился по-японски, объяснил процедуру. Воспитание редко позволяет японцам принять ошарашенный вид. Но на сей раз их проняло: перед ними находился небритый мужик в затасканном ватнике и покрытыми глиной кирзачах, который при этом лепетал на их наречии… Не знаю, что они подумали. Скорее всего, что перед ними замаскированный под скотника агент КГБ. А я был всего лишь аспирантом очного обучения, которого командировали поучиться правде сельской жизни.
* * *
Стою в железнодорожной очереди за билетом в Псковской области на станции Пустошка. Всего десять минут промаялся, а стоявший впереди меня мужичок в фольклорном ватнике столько всего поведать успел! Ну вот, например: «Пошел я зимой на охоту. Долго ходил, никого не убил, пить захотел. Скатал снежок и ради баловства вверх подкинул. А он мимо моих гнилых зубов прямо в горло провалился, встал намертво — ни туда, ни сюда. Всё, думаю, конец пришел, задыхаться стал. Вижу — стог. Метнулся туда. Брошусь в сено, думаю. Люди сено брать станут, вот меня хоть мертвого, а найдут. А пока бежал к стогу, снежок в горле растаял».
Сказав так, он широко улыбнулся своим беззубым ртом и растворился в пространстве. А соседняя станция, между прочим, называется Выдумка. Прямо туда, наверное, и покатил за очередным happy-end’ом.
Александр Мещеряков
(9 оценок, среднее: 4,44 из 5)
Загрузка...