Под патронажем дуче
На Международную физическую конференцию, посвященную столетию со дня смерти знаменитого итальянского естествоиспытателя Алессандро Вольты, были приглашены ведущие ученые планеты. Конференция проходила в сентябре 1927 года в живописном городке Комо, где родился и умер один из первых исследователей электричества, создатель вольтова столба, изобретатель конденсатора, электроскопа и других приборов. Правда, не все приняли приглашение. На конференцию не приехал Поль Дирак, путешествовавший в 1927 году между Копенгагеном, Гёттингеном и Лейденом.
Не было в Комо и Альберта Эйнштейна, у которого с этим городком-курортом связаны воспоминания о романтическом свидании с Милевой Марич в мае 1901 года. Тогда она еще не была его женой. Альберт очень настаивал на встрече:
«Ты непременно должна приехать ко мне на Комо, маленькая ведьмочка, и ты увидишь сама, каким веселым и бодрым я стал и уже не хмурю брови» [1, с. 98].
Они провели чудесный день, осматривая роскошные виллы, сады, скульптуры, катаясь по озеру на пароходе, а после ночи в отеле поехали на санях в горы, где на границе со Швейцарией высота снежного покрова достигала шести метров. Эти два дня в Комо надолго запомнились будущим супругам. Именно там был зачат их первый ребенок — несчастная девочка Лизерль, которую отец так никогда и не увидел.
Но теперь времена изменились. У Эйнштейна была вторая жена, Италия стала другой, и желания снова приехать в Комо, чтобы воспользоваться гостеприимством фашистского режима Муссолини, у Альберта не появилось.
В настороженном отношении к мероприятию итальянского правительства Эйнштейн был не одинок. Получив приглашение на встречу в Комо, Арнольд Зоммерфельд назвал в письме к Джеймсу Франку от 20 июля 1926 года ее «небольшой конференцией бонз» и продолжил:
«Могу посетить ее только с очень большими оговорками, так как я допускаю, что итальянцы не упустят возможности сделать из всего политику и продемонстрировать Муссолини» [2, с. 404].
Эрвин Шрёдингер был более решителен и отказался участвовать в конференции, о чем сообщил в письме от 23 июня 1927 года профессору Хендрику Лоренцу, председателю грядущего в октябре Сольвеевского конгресса [2, с. 420]. Шрёдингер не хотел участвовать в политических акциях и боялся, что митинги в поддержку Муссолини затмят научные встречи.
Такого же мнения был профессор экспериментальной физики из Мюнхена Вильгельм Вин, чуть не сорвавший Гейзенбергу защиту его первой диссертации. Хотя в физических вопросах Вин слыл консерватором, не принимавшим всерьез достижения квантовой механики, но в политических вопросах он оказался далек от своего друга Филиппа Ленарда, примкнувшего в конце концов к нацистам. В письме Шрёдингеру от 7 августа 1927 года Вин тоже категорически отказывается поехать в Комо, аргументируя это так:
«У меня нет никакого желания праздновать с итальянцами их праздники и слушать фашистские речи, которые, возможно, будет держать сам Муссолини» [2, с. 430].
Здесь надо пояснить, что итальянская конференция проводилась под патронажем дуче. Понятно, что Муссолини интересовали не столько достижения современной физики, сколько возможность продемонстрировать миру успехи, достигнутые Италией в последние годы под его руководством. Одновременно с физической конференцией, проходившей в Комо, в соседнем живописном городке Белладжио на берегу того же озера заседал Международный электротехнический конгресс, также посвященный столетию со дня смерти Вольты. Кроме того, как отмечал участник конференции в Комо Яков Ильич Френкель, там же «с мая по октябрь 1927 года была развернута электротехническая выставка Esposizione Voltiana, представлявшая достижения итальянской электротехники и электропромышленности за последние годы» [3, с. 247].
О техническом и научном прогрессе в стране говорили приглашенным участникам конференций в Комо и Белладжио представители итальянского правительства на многочисленных банкетах и встречах в Комо и Риме. Прием был организован по-царски щедро. Яков Френкель вспоминал:
«Необходимо сказать, что итальянцы проявили при этом необычайное радушие и чрезвычайно широкое гостеприимство. Конгрессистов не только угощали помпезными обедами и ужинами; их катали по озеру Комо, возили на автомобилях в Павию, доставили специальным поездом в Рим, возили с гидами по римским достопримечательностям; наконец, им предоставили значительную скидку на пять путешествий по железной дороге, а некоторым из них — бесплатные билеты первого класса, годные для всей железнодорожной сети в течение одного месяца» [3, с. 248].
Примеров отказа от поездки в Комо можно привести немало. Но тем не менее там собрался цвет атомной физики того времени. Немецкая делегация была после команды хозяев-итальянцев самой многочисленной. Времена послевоенной научной блокады немецких ученых миновали. Патриарх немецкой физики Макс Планк с облегчением констатировал, что «Неделя Вольты» с 11 по 20 сентября 1927 года прошла без политических эксцессов [4, с. 95].
Перечень участников конференции в Комо впечатляет, назову лишь некоторых: Нильс Бор, Макс Борн, Луи де Бройль, Артур Холли Комптон, Петер Дебай, Энрико Ферми, Джеймс Франк, Вернер Гейзенберг, Хендрик Крамерс, Макс фон Лауэ, Хендрик Лоренц, Фридрих Пашен, Вольфганг Паули, Макс Планк, Арнольд Зоммерфельд, Юджин Вигнер, Питер Зееман, Эрнест Резерфорд, Джон фон Нейман…
Курьезное недоразумение произошло с приглашением индийского физика Шатьендраната Бозе, чья статья 1924 года о статистике световых квантов произвела на Альберта Эйнштейна такое сильное впечатление, что тот сам перевел ее с английского на немецкий язык и отправил в редакцию журнала Zeitschrift für Physik. Затем Эйнштейн обобщил эту работу на случай произвольных частиц с целым спином, положив начало так называемой статистики Бозе — Эйнштейна. Оргкомитет конференции в Комо отправил приглашение на имя профессора Бозе в адрес отделения физики университета в индийском городе Калькутта, в котором раньше преподавал Шатьендранат. Но к этому времени он уже принял приглашение стать профессором университета в столице Бангладеш Дакке. В университете Калькутты оставался другой физик с той же фамилией: Дебендра Бозе. Он и поехал в Комо вместо своего гениального однофамильца [5, с. 192].
На конференцию были приглашены физики из Австрии, Великобритании, Голландии, Дании, Индии, Испании, Италии, Канады, Советского Союза, США, Франции, Швейцарии, Швеции.
Советских физиков представляли Яков Френкель и Пётр Лазарев, тот самый профессор, который от имени Российской академии наук пригласил в 1914 году Альберта Эйнштейна в Крым для наблюдения солнечного затмения и экспериментального подтверждения некоторых положений еще не завершенной общей теории относительности. Эйнштейн тогда не поехал в Российскую империю в знак солидарности с преследуемыми там соплеменниками. Вместо него в Крым отправился молодой астроном Эрвин Фройндлих. После начала Первой мировой войны в августе 1914 года его интернировали в лагерь для военнопленных как гражданина враждебного государства [6, с. 44].
Официальными языками конференции в Комо считались итальянский, английский, французский и немецкий. Но во время церемонии открытия ректор Павийского университета профессор Росси сказал приветственные слова и на русском. Правда, в зале только Яков Френкель и Пётр Лазарев могли понимать сказанное. В трудах конгресса приветствие России набрано латиницей.
Среди семидесяти приглашенных участников конференции в Комо было тринадцать нобелевских лауреатов. Трудно себе вообразить более представительную аудиторию для доклада Нильса Бора, состоявшегося 16 сентября 1927 года.
Доклад Бора
Основой для выступления Нильса Бора на конференции в Комо должна была послужить обобщающая статья, работать над которой он начал еще в период острых дискуссий с Вернером Гейзенбергом в Копенгагене. Именно ее упоминает Вернер в «Дополнении при корректуре» к своей статье о соотношении неопределенностей:
«Я сердечно благодарен проф. Бору за представленную мне возможность изучить и обсудить (еще в процессе возникновения) его отмеченные выше исследования, которые вскоре будут опубликованы в работе об основных понятиях квантовой теории» [7, с. 671].
Завершить статью, столь принципиальную для понимания квантовой механики, Бору помогал Оскар Кляйн, постепенно занявший место Гейзенберга в окружении директора копенгагенского Института физики. Летом 1927 года Кляйн под диктовку Бора исписал горы бумаги, но Нильс всё время был недоволен, и написанное отбрасывалось. В уже упоминавшемся интервью Джону Хейльброну и Леону Розенфельду, состоявшемся 28 февраля 1963 года, Кляйн рассказал о совместной работе:
«Я думаю, что уже сравнительно ранней весной, в апреле или мае, у нас было готово главное содержание статьи, но всё еще находилось в такой форме, что трудно было все части соединить. Бор работал всё лето. Мы жили недалеко от его летней резиденции, так что почти каждый день я приезжал к нему на велосипеде, и он диктовал. <…> Но в то лето ничего не получалось» [8].
Приближался срок конференции в Комо, где Бор обещал выступить с докладом, но текст выступления всё еще не был готов. Этот же текст автор собирался послать в журнал Nature в качестве письма редактору. Нильс был страшно расстроен и, как часто бывало, корил во всем себя, всё глубже погружаясь в депрессию. Тут обычно вмешивался Харальд, решительно и твердо наводя порядок в душе старшего брата. Оскар Кляйн присутствовал при таких сценах и вспоминал: «Если бы я не знал братьев, можно было подумать, что они ссорятся» [8].
В письме к Паули от 13 августа 1927 года Бор выражает надежду, что успеет к началу конференции завершить доклад:
«Я всё же надеюсь получить передышку и приложу все силы к тому, чтобы получить более или менее завершенную форму моего доклада в Комо. Поэтому я сейчас ничего не делаю для того, чтобы отослать письмо в редакцию до этого момента. Я буду рад встретиться с Вами в Комо и обстоятельно обсудить все эти вещи» [9, с. 407].
Буквально накануне отъезда в Комо Бор неожиданно заявил, что восьмистраничный текст готов, осталось написать только сопроводительное письмо редактору Nature. Наконец и это было сделано.
Теперь оставалось только отослать письмо по почте в журнал, вызвать такси и ехать на вокзал, их поезд отходил чуть позже двенадцати часов. Незадолго перед этим Кляйн распрощался и отправился домой. Каково же было его удивление на следующий день, когда снова оказавшись в Тисвильде, где располагалась летняя резиденция профессора, он узнал, что Боры вчера не уехали, как планировали, так как не нашли паспортов, без которых нельзя было выехать в Италию. Перерыли весь дом, но безуспешно. Только утром следующего дня паспорта нашлись на столе в рабочем кабинете Бора. Статью по почте не отправили, и Нильс взял ее с собой.
Работа над текстом продолжалась уже в Комо, он стал основой доклада датчанина на конференции. Последний черновой вариант рукописи датирован 13 сентября. В журнал эту статью Нильс так и не отослал, опубликована была значительно увеличенная в объеме работа, которую Бор написал сразу после конференции в тесном сотрудничестве с Вольфгангом Паули.
Доклад копенгагенского патриарха назывался «Квантовый постулат и новейшее развитие атомной теории». В нем Бор впервые представил коллегам в законченной форме принцип дополнительности, являющийся ядром «копенгагенской интерпретации» квантовой механики. Организаторы конференции придавали выступлению Бора такое значение, что выделили ему четырехкратную норму времени — один час [3, с. 256].
Квантовый постулат, по Бору, утверждает, что каждый атомный процесс связан с существенной дискретностью, или с «не поддающейся дальнейшему анализу индивидуальностью» [10, с. 336]. Вспомним нескончаемые споры Гейзенберга и Бора со Шрёдингером о невозможности исключить из квантовой физики дискретность.
Свою цель докладчик определил в самом начале выступления:
«Хотя я с большой радостью принял приглашение президиума конференции рассказать о современном состоянии квантовой теории и обсудить вопрос, занимающий центральное место в новой науке, я приступаю к этой задаче с известной робостью. Здесь присутствует не только уважаемый создатель теории, среди слушателей есть многие, известные своими вкладами в дальнейшее ее развитие, знакомые с деталями сильно развитого математического аппарата. Тем не менее я попробую обойтись только простыми рассуждениями и не потеряться в деталях, чтобы описать вам определенную общую точку зрения, которая, как я полагаю, поможет примирить внешне противоречивые взгляды, разделяемые разными учеными» [11, с. 565].
Бор напомнил почтенной аудитории факты, которые слушатели и так хорошо знали: объекты микромира, с одной стороны, ведут себя как волны, с другой — как частицы. Это взаимоисключающие понятия, и выбрать одно из двух не удается, какие бы усилия ни предпринимали сторонники той или другой концепции. Но, по мнению датского профессора, выбирать и не нужно. Для полного описания атомных явлений нужно применять эти категории совместно, только совокупность таких «дополнительных» понятий дает исчерпывающую информацию о целостном явлении. В этом суть принципа дополнительности.
Соотношение неопределенностей Гейзенберга, согласно представлению Бора, определяет пределы, до которых дополнительные понятия могут перекрываться, т. е. могут применяться одновременно, хотя и не строго. Для четкого определения одного из дополнительных понятий требуется иная схема эксперимента, отличная от схемы эксперимента для определения другого. Соотношение неопределенностей показывает, что хотя дополнительные понятия логически исключают одно другое, но физической ситуации, в которой они одновременно и одинаково четко проявлялись бы, не существует. Поэтому дополнительность не ведет к логическому противоречию.
В докладе на конференции в Комо Нильс Бор впервые сформулировал перед коллегами свой взгляд на физический эксперимент и проводимые при этом измерения. Раньше считалось, что измерения — это просто пассивное отражение объективного мира. Теперь же Бор утверждал, что, напротив, процесс измерения — это интерактивный процесс, при котором то, что измеряется, и способ измерения неразрывно связаны с результатами.
В классической физике допускалось, что обсуждаемое явление можно наблюдать и измерять, не внося в него существенных возмущений. Для квантовых явлений это принципиально не так. С трибуны конференции в Комо Бор заявил:
«С одной стороны, определение состояния физической системы, как оно обычно понимается, требует исключения всех внешних возмущений. Но в этом случае согласно квантовому постулату всякое наблюдение будет невозможно и, прежде всего, понятия пространства и времени потеряют свой прямой смысл. С другой стороны, если с целью сделать наблюдение возможным мы допускаем определенное взаимодействие с соответствующими средствами измерения, не принадлежащими к рассматриваемой системе, становится невозможным однозначное определение состояния системы и не может быть речи о причинности в обычном смысле этого слова. Итак, сама природа квантовой теории толкает нас к тому, чтобы рассматривать пространственно-временную координацию и требование причинности, объединение которых характерно для классических теорий, как дополнительные, но исключающие друг друга характеристики описания, символизирующие идеализацию соответственно наблюдения и определения (состояния)» [11, с. 566].
«Нильс, ты нам то же самое рассказывал десять лет назад»
Вопреки ожиданиям Бора, серьезного обсуждения доклада не последовало. Идеи автора «принципа дополнительности» были столь глубокими и непривычными, что слушатели, за исключением нескольких посвященных, просто не смогли их по-настоящему понять и оценить. С другой стороны, противопоставление понятий «волна» и «частица» имело такую давнюю историю, что многим казалось, что они уже раньше слышали сказанное Бором.
Показателен эпизод лета 1927 года, описанный в воспоминаниях Вернера Гейзенберга. У Нильса Бора с друзьями была парусная лодка, на которой они нередко путешествовали по проливам Северного моря. Во время одной морской прогулки Бор, воодушевленный успехом принципа дополнительности, которым он был увлечен, рассказывал друзьям, далеким от физики, о своих последних достижениях, благо времени при плавании под парусами от Копенгагена до Свендборга на юге Дании было предостаточно. Он говорил о трудностях описания на повседневном языке недоступных для наблюдения процессов микромира, о недостаточности выразительных средств, которыми приходится пользоваться ученому, и о том, как это замечательно, что указанная недостаточность вполне четко укладывается в основание теории атома. В конце этой длинной лекции один из слушателей сказал: «Но, послушай, Нильс, в этом же действительно нет ничего нового, ты нам то же самое рассказывал десять лет назад» [12, с. 68].
Примерно так же восприняли доклад Нильса Бора многие участники конференции в Комо. Бельгийский физик Леон Розенфельд вспоминал в интервью Томасу Куну и Джону Хейльброну 1 июля 1963 года, что Юджин Вигнер сказал после доклада Бора:
«Эта лекция не побудила никого из нас изменить собственное мнение о квантовой механике» [13].
К этому Розенфельд добавил:
«Фактически слушатели не оценили проблемы, поднятые Бором» [13].
Да и сам Розенфельд признаётся, что поначалу не понял глубины мыслей Бора:
«На самом деле, когда я читал лекцию в Комо, я считал, что Бор тяжелым языком излагает вещи, которые выражены Борном много проще и которые были общепринятыми в Гёттингене в то время; я не видел, не чувствовал никакой тонкости в этом и допускаю, что это было общее чувство в Гёттингене. Эти разговоры о дополнительности были способом облечь в слова ситуацию, которая была всем известна» [13].
Нужно иметь в виду и особый стиль выступления Бора, избегавшего, по возможности, точных и однозначных формулировок. Для физиков, привыкших к уравнениям и формулам, такая подача материала была непривычна. Об этом вспоминал Поль Дирак, который отсутствовал в Комо, но слушал выступления Бора в других местах:
«Я был под очень большим впечатлением от того, что говорил Бор. Тем не менее, поскольку все его аргументы носили в основном качественный характер, я не мог разглядеть за ними реальные факты. Я ожидал услышать утверждения, которые можно было бы записать в виде уравнений, но Бор высказывал такие утверждения чрезвычайно редко» [14, с. 14].
В отсутствие Эйнштейна и Шрёдингера никто из участников конференции в Комо не решился критиковать доклад Нильса Бора. Все выступающие в прениях хвалили выступление главы копенгагенской школы. Во время обсуждения доклада Бора Макс Борн, первым взявший слово, сказал:
«Прежде всего, я хочу подчеркнуть, что квантовая теория сегодня представляет собой единое здание, в котором первоначальные формализмы объединены: построенная на идеях Гейзенберга матричная теория и развитая де Бройлем и Шрёдингером волновая теория. Кроме того, мне представляется важным подчеркнуть, что новая квантовая теория отказывается от детерминизма, который ранее господствовал в естествознании. Но отказ от причинности в строгом смысле слова — это только видимый отказ. Механистическое понимание природы, которое ранее было повсеместно распространено, исходило из того, что можно заранее рассчитать будущие явления, если известно состояние мира в данный момент во всех деталях. Но это допущение есть иллюзия. Суть квантовой теории состоит в том, что законы природы запрещают полную фиксацию состояния замкнутой системы. Чем точнее будет измерена координата, тем более неточно будет определен соответствующий импульс. Это заложено в волновой природе материи и сформулировано в соотношении неопределенностей Гейзенберга» [4, с. 95].
Мнение Гейзенберга
Вернер Гейзенберг тоже высказался в поддержку доклада Бора. Как будто и не было между ними месяцами длившихся споров о сути квантовой механики. Те, кто не знал об их разногласиях, могли констатировать в Комо полное единство взглядов. Своему копенгагенскому наставнику Вернер адресовал только хвалебные и благодарственные слова.
В Комо Гейзенберг приехал заранее, 10 сентября, и сразу написал родителям:
«Вчера я был на Эйфелевой башне, а сегодня на озере Комо — сумасшедший мир. Комо расположен чудесно, и присутствие гор стоит всей физики. Я пока встретил мало знакомых, многие приедут только завтра к открытию. В остальном всё в наилучшем порядке, сегодня вечером пойду один прогуляться вдоль озера» [15, с. 126].
Во время обсуждения доклада Бора 13 сентября Гейзенберг дважды брал слово. Прежде всего он публично подтвердил, что только благодаря исследованиям Бора стала до конца ясной физическая суть соотношения неопределенностей и его взаимосвязь с принципом дополнительности. Вернер сравнил открытое им соотношение с постулатом теории относительности о постоянстве скорости света и развил это сравнение:
«В теории относительности каждому наблюдателю должна быть задана система отсчета, относительно которой он проводит наблюдения. Только выбор системы отсчета наделяет мир пространством и временем. В квантовой механике, как объяснил нам профессор Бор, наблюдатель играет совершенно удивительную роль. Целый мир можно рассматривать как одну механическую систему, правда, тогда остается одна математическая проблема: доступ к наблюдениям будет заперт» [11, с. 593].
Чтобы наблюдения состоялись, продолжал Гейзенберг, нужно из «целого мира», из Вселенной, выделить, вырезать, вычленить определенную подсистему и производить наблюдения именно в ней. Мир становится поделенным на наблюдаемую систему, с одной стороны, и на наблюдателя с его аппаратурой, с другой. Это и создает трудности для нашего восприятия. Каждое наблюдение делит мир в определенном смысле на известные и неизвестные, точнее, на более или менее известные величины.
Образ границы, «шва» между наблюдаемой системой и наблюдателем, между объектом и субъектом Гейзенберг вынес из своих многомесячных дискуссий с Бором. Выступая в Комо, Вернер напомнил, что другой его учитель, Макс Борн, интерпретирует волны де Бройля — Шрёдингера как волны вероятности:
«Каждое новое наблюдение задает волновой пакет вероятности, что электрон будет найден в определенном месте. При этом наблюдение приводит к редукции первоначального пакета и сокращает число возможных состояний в будущем. Это дискретное изменение волновой картины кажется мне существенной чертой квантовой механики. Нужно очень серьезно отнестись к представлению волн вероятности. Эти волны больше не относятся к реальности, которую мы прежде приписывали волнам в максвелловской теории. Теперь они должны означать волны вероятности, и при каждом новом наблюдении нужно ожидать неожиданные изменения» [11, с. 594].
Пожалуй, лучше других оценил точку зрения Гейзенберга его друг Вольфганг Паули. После окончания конференции Бор и Паули жили еще неделю или две на уединенной вилле Mount Pensada вблизи озера Комо и работали вместе над статьей Бора, обобщавшей его доклад на конференции. Завершил работу над статьей Бор уже дома, в Копенгагене, и отправил ее 11 октября в журнал Naturwissenschaften, попросив редактора журнала Арнольда Берлинера (Arnold Berliner) послать копию Паули в Гамбург. Паули, не мешкая, изучил окончательную версию уже знакомой статьи и 17 октября отослал в Копенгаген свои замечания по ней. Его письмо начиналось признанием:
«Прежде всего я хотел бы отметить, что я в высшей степени согласен как с общей тенденцией заметки, так и с большинством частностей. Мне стало особенно ясно, что статистическое толкование теоретических результатов возникает в том месте, где замкнутая система делится на две части, которые интерпретируются как измеряемый объект и инструмент измерения, и тогда спрашивается, что можно сказать об одной части, не зная второй» [9, с. 411].
Почти те же слова говорил и Вернер Гейзенберг на обсуждении доклада Бора.
В целом конференция в Комо стала важным этапом в развитии квантовой механики. Осенью 1927 года завершилось оформление «копенгагенской интерпретации» новой науки о микромире. Впервые представительному собранию физиков было рассказано о принципе неопределенности Гейзенберга и принципе дополнительности Бора. Правда, боевого крещения новой интерпретации не получилось, у этого подхода в Комо не нашлось достойных оппонентов. Зато они появились спустя месяц после конференции в Комо на Пятом Сольвеевском конгрессе, проходившем 24–29 октября 1927 года в Брюсселе.
Евгений Беркович
Статья основана на материале, вошедшем в книгу «Альберт Эйнштейн и „революция вундеркиндов“» (М.: URSS, 2021)
Литература
1. Айзексон У. Альберт Эйнштейн. Его жизнь и его Вселенная. М.: АСТ, 2016.
2. Meyenn K. von. Eine Entdeckung von ganz außerordentlicher Tragweite. Band 1. Berlin-Heidelberg: Springer Verlag, 2011.
3. Френкель Я. Международный физический конгресс в память А. Вольты в г. Комо. На заре новой физики. Сборник избранных научно-популярных работ, с. 247–258. Л.: Издательство «Наука», Ленинградское отделение, 1970.
4. Hermann A. Die Jahrhundertwissenschaft. Werner Heisenberg und die Physik seiner Zeit. Stuttgart: Deutsche Verlags-Anstalt, 1977.
5. Mehra J., Rechenberg H. The Historical Development of Quantum Theory. Vol.6, Part 1. New York, Berlin, Heidelberg: Springer-Verlag, 2000.
6. Беркович Е. Революция в физике и судьбы ее героев. Альберт Эйнштейн в фокусе истории ХХ века. М.: URSS, 2018.
7. Гейзенберг В. О наглядном содержании квантовотеоретической кинематики и механики // Успехи физических наук, т. 122, 1977. С. 651–671.
8. Oskar K. Session IV. Interviewed by J. L. Heilbron and L. Rosenfeld. Location: Carlsberg, Copenhagen, Denmark. Oral History Interviews. 28 February 1963.
9. Pauli W. Wissenschaftlicher Briefwechsel mit Bohr, Einstein, Heisenberg u. a. Band I: 1919–1929. Hrsg. v. Hermann Armin u. a. Berlin, Heidelberg, New York, Tokyo: Springer Verlag, 1979.
10. Джеммер М. Эволюция понятий квантовой механики. Пер. с англ. В. Н. Покровского. Под ред. Л. И. Пономарёва. М.: Наука. Глав. ред. физ.-мат. литературы, 1985.
11. Bohr N. The quantum postulate and the recent development of atomic theory. Atti del Congresso Internationale dei Fisici (10–20 Settembre 1927, Como-Pavia, Roma), S. 565–598. Bologna: N. Zanicelli, 1928.
12. Heisenberg W. Schritte über Grenzen. Gesammelte Reden und Aufsätze. München: R. Piper & Co. Verlag, 1971.
13. Leon R. Session I. Interviewed by: Thomas S. Kuhn and John L. Heilbron. Location: Carlsberg. Oral History Interviews. 1 July 1963.
14. Дирак П. Воспоминания о необычайной эпохе. Сборник статей. Перевод с англ. Н. Я. Смородинской. Под ред. и с послесловием Я. А. Смородинского. М.: Наука, 1990.
15. Heisenberg W. Liebe Eltern! Briefe aus kritischer Zeit 1918 bis 1945. Hrsg. von A. M. Hirsch-Heisenberg. München: Langer-Müller Verlag, 2003.
(6 оценок, среднее: 4,83 из 5)
Загрузка...