«Пожилые были полны энтузиазма, а молодые не верили»

Как воспринимали волновую механику коллеги Эрвина Шрёдингера

Физический мир принял результаты Эрвина Шрёдингера не просто с облегчением, а с великой радостью. Квантовая механика в изложении Гейзенберга, Борна и Йордана или в форме, предложенной Дираком, выглядела научно обоснованной, но не очень понятной. Даже Джеймс Франк признавался, что ничего в матрицах и операторах не смыслил. Опыта работы с матрицами практически не было ни у кого. Только могучий математический талант Паули позволил ему рассчитать спектр атома водорода с помощью новой квантовой механики. Другие даже браться за подобные задачи опасались.

Джеймс Франк (слева) и Пауль Эренфест на траве. Справа дочь Эренфеста. 1920-е годы
Джеймс Франк (слева) и Пауль Эренфест на траве. Справа дочь Эренфеста. 1920-е годы

И вот австриец, работающий в Швейцарии, находит совершенно другой путь решения квантово-механических задач. У него нет никаких непонятных матриц. Он предлагает решать привычные для большинства физиков дифференциальные уравнения, по виду очень похожие на уравнения классической физики и доступные для решения специалисту средней квалификации.

Вдова автора волновой механики Аннемари Шрёдингер в интервью Томасу Куну отметила любопытную закономерность в отношении различных ученых к открытию ее мужа: «Более пожилые люди были полны энтузиазма. А молодые не верили» [1].

Среди тех, кто с энтузиазмом встретил открытие Шрёдингера, Аннемари называет Планка, Эйнштейна, Зоммерфельда… А вот гёттингенские физики — Гейзенберг, Борн, Йордан — были настроены, по ее словам, скептически. В отношении Борна госпожа Шрёдингер не совсем права. Он говорил о достижении ее мужа: «Что существует более выдающегося в теоретической физике, чем его первые шесть работ по волновой механике?» [2, с. 384]. Правда, это было сказано спустя несколько десятилетий после описываемых событий. Но и в то время, когда выходили в свет первые статьи Шрёдингера, Борн выражал восхищение простотой и наглядностью методов волновой механики. В начале 1926 года он работал вместе с Норбертом Винером в Массачусетском технологическом институте над процессами соударений. В том, что матричная механика позволяет решить любую задачу атомной физики, Борн был уверен. Но волновая механика часто позволяет решить ту же задачу проще и элегантнее, как он писал Шрёдингеру 16 мая 1927 года [3, 266], и в статье, вышедшей после возвращения из США в Гёттинген, Борн называл волновую механику «глубочайшей формулировкой квантовых законов» [4, с. 864].

Вернер Гейзенберг долго не мог простить своему бывшему шефу это признание. Он написал Борну письмо, в котором прямо обвинял его в измене: «Вы дезертировали из нашего лагеря; Вы перешли на сторону нашего врага Шрёдингера» [5].

К признанию волновой механики Борн пришел не сразу. Как он вспоминал в интервью с Томасом Куном, после первой статьи Шрёдингера новый подход смущал его:

«Я знал, что интегральные уравнения и алгебра часто идут параллельно, но что дифференциальные уравнения этого типа тоже тесно связаны с алгеброй, было для меня удивительно, и я не мог этого до конца понять. Поэтому я написал Паули. И Паули буквально на двух страничках объяснил мне, в чем состоит эта связь» [5].

Вольфганг Паули во время Седьмого всесоюзного конгресса физиков в Одессе, август 1930 года.
Вольфганг Паули во время Седьмого всесоюзного конгресса физиков в Одессе, август 1930 года.

Вольфганг Паули, как всегда, одним из первых разобрался в значении работы Шрёдингера. Уже в апреле 1926 года он писал Паскуалю Йордану:

«Я думаю, что эта работа относится к самым значительным работам последнего времени. Прочти ее внимательно и с благоговением» [3, с. 264].

Макс Планк говорил об уравнении Шрёдингера, что «оно занимает в современной физике такое же место, какое в классической механике занимают уравнения, найденные Ньютоном, Лагранжем и Гамильтоном» [6, с. 420]. Восхищение работами Шрёдингера было столь глубоким, что Планк рекомендовал его на свое место профессора Берлинского университета. Эрвин Шрёдингер занял это место в 1927 году.

Здесь уместно вернуться к разговору Вернера Гейзенберга и Альберта Эйнштейна, состоявшемуся 28 апреля после выступления Гейзенберга на физическом коллоквиуме в Берлине. Тогда эта длительная беседа с глазу на глаз произвела на Гейзенберга сильное впечатление. Он не раз обращался к ней в своих воспоминаниях. Многие высказывания великого физика оказались для его молодого коллеги неожиданными. Изумило Гейзенберга возражение Эйнштейна на главный постулат квантовой механики: использовать в теории только наблюдаемые величины. Ведь Гейзенберг сам отталкивался от идеи Эйнштейна, лежащей в основе теории относительности. Идея состояла в том, что нельзя говорить об абсолютном времени потому, что это абсолютное время невозможно наблюдать: для определения времени значимы лишь показания часов, будь то в подвижной или покоящейся системе отсчета. Теперь же автор теории относительности говорил совершенно другое:

«Возможно, я и пользовался философией этого рода, — отвечал Эйнштейн, — но она тем не менее чушь. Или, сказал бы я осторожнее, помнить о том, что мы действительно наблюдаем, а что нет, имеет, возможно, некоторую эвристическую ценность. Но с принципиальной точки зрения желание строить теорию только на наблюдаемых величинах совершенно нелепо. Потому что в действительности всё ведь обстоит как раз наоборот. Только теория решает, что именно можно наблюдать» [7, с. 191–192].

Далее выдающиеся физики современности порассуждали об общих проблемах познания природы, обсудили концепцию «экономии мышления» Эрнста Маха, после чего Эйнштейн снова вернулся к квантовой механике. Гейзенберг, как известно, отрицал возможность наблюдения траектории электрона внутри атома. В то же время в камере Вильсона 1 наглядно виден путь электрона, залетевшего внутрь камеры. Эйнштейн, как обычно, категоричен:

«Это, же, согласитесь, очевидная чушь. Нельзя ведь из-за простого уменьшения пространства, в котором движется электрон, отменять само понятие его траектории» [7, с. 194].

Гейзенбергу пришлось защищаться, откладывая окончательный ответ на неопределенное время:

«Пока мы вообще еще не знаем, на каком языке можно говорить о том, что происходит внутри атома. У нас, правда, есть математический язык, т. е. математическая схема, с помощью которой мы можем вычислить стационарные состояния атома или вероятности перехода от одного состояния к другому. Но мы еще не знаем — по крайней мере, полностью не знаем, — как этот язык связан с обычным языком. Разумеется, установить эту связь нам необходимо, чтобы иметь хотя бы возможность приложить теорию к экспериментам. Ведь об экспериментах мы всегда говорим на привычном языке, т. е. на языке классической физики. Я поэтому не могу утверждать, что мы уже поняли квантовую механику. Надеюсь, что математическая схема уже в полном порядке, однако ее связь с обычным языком еще не установлена. Лишь когда это удастся, появится надежда описать и траекторию электрона в камере Вильсона, не впадая во внутренние противоречия. Для разрешения описанных Вами трудностей просто пока еще время не подошло» [7, с. 194].

Вернер Гейзенберг, 1939 год
Вернер Гейзенберг, 1939 год

Эйнштейн согласился отложить разговор на несколько лет, но задал Вернеру трудный вопрос, на который никто в то время ответить не смог бы: как связать дискретные скачки электронов из одного стационарного состояния в другое с очевидно непрерывными явлениями, характерными для волн? Гейзенбергу пришлось сослаться на Нильса Бора, считавшего, что процесс перехода или «скачка» нельзя описывать как процесс в пространстве и времени. Мы тут ничего еще не знаем. Всё, что можно сказать, Гейзенберг свел к следующему:

«Излучение явно заключает в себе момент дискретности, который Вы изображаете с помощью Ваших световых квантов. Но, с другой стороны, есть и явный элемент непрерывности, который дает о себе знать в явлениях интерференции и который проще всего описать с помощью волновой теории света. Конечно, Вы имеете полное право спросить, можно ли от квантовой механики, которая и сама-то пока еще по-настоящему не понятна, узнать что-либо новое в отношении этих устрашающе трудных вопросов. Я лично думаю, что на это, по крайней мере, можно надеяться» [7, с. 195].

Тогда Вернер еще не знал, что скоро, буквально через несколько месяцев, он будет дискутировать с Эрвином Шрёдингером на тему, нужна ли дискретность при описании атома. Как мы увидим, Шрёдингер был убежден, что все процессы в атоме прекрасно описываются без скачков, только на основании его волновой механики, против чего принципиально возражал Гейзенберг.

Имя Шрёдингера ни разу не прозвучало во время беседы Эйнштейна и Гейзенберга, хотя обоим оно было знакомо. В те дни, когда Вернер только готовился к докладу в Берлине, он сообщил Полю Дираку (письмо от 9 апреля 1926 года):

«Пару недель назад я получил работу Шрёдингера из журнала Annalen der Physik (Band 79, Heft 4, S. 361, 1926), чье содержание, на мой взгляд, должно быть математически тесно связано с квантовой механикой. Рассматривали ли Вы взаимозависимость шрёдингеровского подхода к атому водорода с квантово-механическим? Меня особенно интересует этот вопрос потому, что я верю, что физическое, принципиальное значение формализма может многого добиться» [8, с. 463].

В это время противопоставление волновой и матричной механик еще не набрало высокого градуса, поэтому мнение Гейзенберга о будущем теории Шрёдингера пока вполне оптимистичное.

Альберт Эйнштейн, со своей стороны, стоял всецело на стороне новой теории, хотя и не высказывал это Гейзенбергу явно. За двенадцать дней до выступления Вернера в Берлине, 16 апреля 1926 года, Эйнштейн написал Шрёдингеру в Цюрих:

«Господин Планк с обоснованным восхищением показал мне Вашу теорию, которую я изучил с огромным интересом. <…> Идея Вашей работы имеет все признаки гениальности» [9, с. 213–214].

А за два дня до разговора с Вернером в своей квартире на Хаберландштрассе Эйнштейн в письме Шрёдингеру от 26 апреля хвалит его и порицает квантовую механику Гейзенберга — Борна:

«Я убежден, что Вы с Вашей формулировкой квантовых условий сделали решающий шаг вперед, точно так же я убежден, что путь Гейзенберга — Борна ошибочный» [9, с. 217].

Но об этом Эйнштейн не сказал Гейзенбергу ни слова!

С первой статьи Эрвина Шрёдингера 1926 года его новую теорию противопоставляли матричной механике Гейзенберга и его коллег из Гёттингена. И правда, трудно привести еще один пример двух теорий одних и тех же явлений, столь отличавшихся друг от друга и по математической форме, и по физической сути.

Теория Гейзенберга — Борна — Йордана, а также ее вариант, предложенный Дираком, принципиально отказывались от какого-либо наглядного толкования. Это был алгебраический подход, использующий некоммутируемые величины (матрицы, операторы). Во всем построении главную роль играло понятие прерывности. За основу был взят факт дискретности спектральных линий, являющийся следствием отдельных «скачков» системы из одного стационарного состояния в другое. В конечном счете главным понятием этого подхода была частица.

Напротив, теория Шрёдингера легко допускала наглядные толкования, опиралась на привычный аппарат дифференциальных уравнений, похожий на тот, который используется в механике сплошных сред. Это был аналитический подход, обобщающий классические законы движения и подчеркивающий идею непрерывности. Матрица — математический аппарат дискретных процессов, а дифференциальное уравнение — непрерывных. Само название теории Шрёдингера показывает, что основным ее элементом является не частица, а волна.

И тем не менее оба подхода позволяли получать одни и те же результаты, подтверждаемые экспериментом. Эйнштейн так прокомментировал сложившуюся ситуацию:

«До настоящего времени у нас не было истинной квантовой теории, а сегодня неожиданно появились целых две. Обе теории взаимно исключают друг друга. Какая из них правильная? Возможно, никакая» [10, с. 93–94].

Но такое неопределенное положение продержалось недолго. Наиболее проницательные исследователи быстро догадались: оба подхода эквивалентны, и совпадение результатов — не случайность, а следствие фактической тождественности обеих теорий. Среди первых был, как и положено, Вольфганг Паули, который описал доказательство тождественности двух теорий в письме Паскуалю Йордану от 12 апреля 1926 года. Правда, по какой-то причине он не стал публиковать это доказательство, хотя копию письма Йордану сохранил в своем архиве [10, с. 94]. А первым опубликованным доказательством равносильности волновой и матричной механик стала статья Эрвина Шрёдингера, отпрвленная в редакцию журнала Annalen der Physik 18 марта и опубликованная 4 мая 1926 года. В ней он писал, в частности:

«При чрезвычайном различии <…> очень странно, что эти две новые квантовые теории совпадают там, где они отличаются от старой квантовой теории. Назову, прежде всего, своеобразную „полуцелочисленность“ при осцилляторе и ротаторе. Это, действительно, очень непонятно, так как истоки, представления, методы, весь математический аппарат кажутся принципиально различными» [11, с. 734].

Поучителен следующий эпизод, имевший место в Гёттингене в те дни, когда Борн и его команда работали над созданием матричной механики. Большого опыта с матрицами у них не было, поэтому они решили получить квалифицированную консультацию у самого Давида Гильберта, благо тот работал в том же Гёттингенском университете. Великий математик внимательно выслушал коллег-физиков и сказал, что ему самому приходилось встречаться с матрицами только при поиске собственных значений краевых задач для дифференциального уравнения. Поэтому если поискать дифференциальное уравнение, для которого характерны ваши матрицы, то можно, наверно, узнать о них больше. Физики сочли, что это бестолковая идея, а Гильберт, которому в 1925 году было уже 63 года, просто не понимает, о чем его спрашивают, и ушли ни с чем. Поэтому, как рассказывал Эдвард Кондон, посетивший Гёттинген как член международного совета по образованию:

Эрвин Шрёдингер (слева) и Вернер Гейзенберг (справа) со шведским наследным принцем Георгом Адольфом во время нобелевского банкета 10 декабря 1933 года, Стокгольм
Эрвин Шрёдингер (слева) и Вернер Гейзенберг (справа) со шведским наследным принцем Георгом Адольфом во время нобелевского банкета 10 декабря 1933 года, Стокгольм

«Гильберт получил массу удовольствия, указав им на то, что они могли бы открыть волновую механику Шрёдингера на полгода раньше, если бы с бо́льшим вниманием отнеслись к его словам» [12, с. 206].

Как ни странно, доказательство эквивалентности двух подходов — Гейзенберга и Шрёдингера — не прекратило споров между ним, а только подлило масла в огонь: перепалки между представителями двух направлений стали эмоциональнее. Каждая сторона стремилась отделить себя от противоположной, возвысить свой подход за счет другого. В сноске в статье, доказывающей равносильность волновой и матричной механик, Шрёдингер отметил:

«Моя теория была вызвана работами Л. де Бройля и коротким, но бесконечно прозорливым замечанием А. Эйнштейна. Какой бы то ни было генетической связи с работами Гейзенберга я не чувствую. Я имел, конечно, представление о его теории, но из-за трудно мне дававшихся методов трансцендентной алгебры и отсутствия наглядности это отпугивало меня, более того, вызывало отвращение» [11, с. 735].

Пропасть между физиками Гёттингена, Гамбурга и Копенгагена, с одной стороны, и Шрёдингером, с другой, не становилась меньше, напротив, противоречия обострились. В письме Йордану от 8 апреля 1926 года Гейзенберг назвал статью Шрёдингера «мерзко интересной» (saumäßig interessant) и, в отличие от Борна, отказался признать, что волновая механика хоть в чем-то имеет преимущество перед матричной [3, с. 266].

В июне того же года Вернер разоткровенничался перед другом Паули:

«Чем больше я думаю о физической части теории Шрёдингера, тем более сомнительной я ее нахожу. То, что пишет Шрёдингер о ясности, едва ли имеет смысл; иными словами, я считаю, что это вздор» [10, с. 94].

В этом отрывке трудно узнать всегда сдержанного и уравновешенного Гейзенберга. Это высказывание, скорее, в стиле язвительного Паули, не стеснявшегося остро критиковать чужие теории. Повышенную эмоциональность автора квантовой механики можно понять. Шрёдингер выступал с опровержением основных физических и философских опорных точек Гейзенберга: отказа от «наглядности» квантовых процессов и принципиальной ненаблюдаемости внутриатомных явлений.

Эрвин Шрёдингер, начиная с первой статьи о волновой механике, подчеркивал свои принципиальные расхождения с авторами механики матричной. Если они во главу угла ставят дискретые квантовые скачки, то его задача — показать, что всё в природе непрерывно и принципиального различия с классической физикой в квантовом мире нет. Он верил, что его теория вернет квантовой физике наглядность физики классической.

Не согласен Шрёдингер с Гейзенбергом и в вопросе наблюдаемых величин. В письме своему единомышленнику Вильгельму Вину от 18 июня 1926 года Шрёдингер подчеркивал:

«Все философствования о „принципиальной ненаблюдаемости“ пытаются завуалировать нашу неспособность угадать истинные картины».

В будущем, считает Шрёдингер, победит наглядность волновой механики и исследователи «не будут чувствовать себя обязанными изгонять наглядность из атомной физики и оперировать только такими абстрактными понятиями, как вероятности переходов, уровни энергии и тому подобные» [3, с. 267].

Во второй статье, посвященной волновой механике, Шрёдингер делает примирительное заявление:

«В этом месте я не могу обойти молчанием тот факт, что в настоящее время со стороны Гейзенберга, Борна, Йордана и некоторых других выдающихся исследователей 2 предпринимается попытка устранения квантовых трудностей, которая связана со столь примечательным успехом, что трудно сомневаться, что она содержит по крайней мере часть истины. В тенденции предлагаемая попытка стоит рядом с попыткой Гейзенберга, о чем мы выше уже говорили. Если говорить о методах, то они toto genere 3 так различаются, что мне не удалось найти между ними связь. Я лелею вполне определенную надежду, что эти два подхода не будут воевать друг с другом, более того, как раз из-за исключительного различия их истоков и методов они будут дополнять друг друга, при этом один окажется полезным там, где другой откажет. Сила гейзенберговской программы состоит в том, что она обещает дать интенсивность спектральных линий; этой проблемой мы пока не занимались. Сила предлагаемого метода — если мне будет позволено произнести приговор — в руководящей физической идее, которая наводит мосты между макроскопическими и микроскопическими механическими явлениями и делает понятными совершенно различные подходы, которых они требуют» [13, с. 513–514].

Этим заявлением Шрёдингер, с одной стороны, признаёт приоритет Гейзенберга и всей гёттингенской команды, с другой — утверждает, что его волновая механика более наглядна и не уступает по силе матричной механике. Более того, рассматривая электрон в атоме как волну, Шрёдингер надеется, что можно обойтись без непонятных, с точки зрения классической физики, квантовых скачков электронов из одного стабильного состояния в другое.

Неудивительно, что физики, недовольные отказом квантовой механики от детерминированной картины мира, — а среди них был не только ортодокс Вильгельм Вин, но и Альберт Эйнштейн — возлагали на теорию Шрёдингера большие надежды. Мюнхенский профессор-экспериментатор Вин, редактор журнала Annalen der Physik, публиковал все статьи о волновой механике, хотя не очень понимал математические выкладки. Поэтому он пригласил автора этих работ в гости, чтобы тот помог ему разобраться в новой теории. Вот что об этом говорила Аннемари Шрёдингер:

«Вилли Вин был в Мюнхене и очень интересовался. Он пригласил нас в свою летнюю резиденцию, так что он мог беседовать с моим мужем; это был для него более простой путь разобраться в основных идеях. Мы были с ним в деревушке Миттенвальд. Он пригласил нас только для того, чтобы не читать статьи, а получить объяснения от моего мужа непосредственно» [1].

Пауль Эренфест, конец 1920-х годов
Пауль Эренфест, конец 1920-х годов

Квантовая механика показалась слишком сложной и ироничному Паулю Эренфесту, который внимательно следил за развитием событий в Гёттингене, Кембридже и Копенгагене из голландского Лейдена. В письме Эйнштейну от 26 августа 1926 года Эренфест докладывает:

«Сначала я был в Гёттингене, потом в Оксфорде (собрание Британской ассоциации) и Кембридже. Теперь я страдаю расстройством желудка, вызванным бесконечным колбасным производством физического предприятия Гейзенберга — Борна — Дирака — Шрёдингера» [14, с. 278].

Вернер Гейзенберг и его коллеги успешно решали с помощью матричной механики те задачи атомной физики, в которых существенную роль играл спин. Волновой механике это до поры до времени не удавалось. Зато другие задачи рассчитывались с помощью уравнения Шрёдингера быстрее и проще, чем методами Гейзенберга Борна Йордана. Показательна даже терминология. Свою теорию эти три автора называли «квантовой механикой», а другой подход — только «теорией или методом Шрёдингера». Сам же Шрёдингер называл свою теорию «волновой механикой».

Когда Томас Кун спросил Аннемари Шрёдингер, беспокоила ли ее мужа реакция коллег из Гёттингена, она решительно ответила:

«Нет, нет, нет, нет. Не беспокоила. Он чувствовал себя очень уверенно в отношении своей идеи» [1].

Эту уверенность подкрепляли восторженные реакции других физиков, перед которыми Шрёдингер выступал с докладами и лекциями. Возможность выступить перед наиболее авторитетными физиками того времени представилась очень скоро, практически сразу, как только были написаны все шесть работ, заложивших начала волновой механики. В том же Цюрихе с 21 по 26 июня по инициативе Политехникума проводился Международный физический конгресс под названием «Неделя магнетизма» (Magnetische Woche). С докладами на нем выступали Поль Ланжевен, Вольфганг Паули, Отто Штерн, Арнольд Зоммерфельд и многие другие известные физики. Получил приглашение и Эрвин Шрёдингер. Сохранилась его докладная записка от 18 июня декану философского факультета Цюрихского университета профессору Жану Штролю (Jean Strohl) с просьбой освободить его от обязанностей лектора в те дни, когда ему нужно было выступать с докладами:

«К сожалению, я вынужден отменить мои лекции в ближайшие среду 23 и пятницу 25 июня. В эти дни и в те же часы в рамках так называемой „Недели магнетизма“ состоятся доклады выдающихся ученых моей специальности, приглашенных в Цюрих Политехникумом. Дело не только в том, что мне не хотелось бы отменять свои доклады, — мое отсутствие воспринялось бы участниками конгресса как невежливость, — но и в том, что записавшиеся на мои доклады слушатели потеряли бы гораздо больше, чем студенты моих несостоявшихся занятий» [9, с. 246].

Обстановка на конгрессе царила дружеская, физики общались не только в аудиториях. Аннемари Шрёдингер запомнилось, как все участники конгресса выезжали на Цюрихское озеро; во время интервью с Куном она показывала фотографии той поездки [Schrödinger, 1963]. Доклады Эрвина Шрёдингера большинством участников были приняты с воодушевлением, но сторонники матричной механики видели в его построениях и слабые места. Ошибочность принципиальной установки Шрёдингера убрать из квантовой теории скачки и дискретность, заменив их непрерывной волной, отметил Паули в письме от 22 ноября 1926 года:

«Что касается моего замечания о цюрихской местной ереси, то я бы тебя просил не считать его моей нелюбезностью персонально к тебе; трактуй его как выражение моего профессионального убеждения, что квантовые явления в природе показывают такую свою особенность, которую понять и описать только понятиями физики непрерывности (теории поля) просто невозможно. Не верь, что эта убежденность делает мою жизнь легче, я уже из-за нее здорово измучился и должен буду и дальше продолжать в том же духе» [9, с. 356].

Подобная критика до Шрёдингера не доходила, он непоколебимо стоял на своем: скачков в природе нет, всё можно объяснить с помощью непрерывной волны. Аннемари вспоминала об отношениях Паули с Эрвином:

«Паули иногда очень критиковал моего мужа, делал это довольно грубо, но мой муж не вступал в спор по существу. На грубость он мог сказать грубость, и это было лучшим ответом; они все равно оставались очень хорошими друзьями» [1].

Между тем популярность Эрвина Шрёдингера росла. Макс Планк, глава берлинской школы физиков, пригласил его выступить в июле перед членами Немецкого физического общества. Договорились, что Шрёдингер выступит дважды: один раз в пятницу 16 июля перед большой аудиторией с обзорным докладом без технических деталей, а второй раз — на следующий день, утром в субботу 17 июля, на коллоквиуме в университете. В знак особого уважения к докладчику Планк пригласил его остановиться у него в доме. В субботу вечером, после второго доклада, гостеприимный хозяин устроил у себя прием избранных гостей. Собрался весь цвет столичной физики. И Планк, и Эйнштейн были очарованы австрийским коллегой из Цюриха. Даже Эйнштейн, всегда критически относившийся к новым теориям, не устоял перед радужной картиной понятного физического мира, которую обещала волновая механика. В письме Зоммерфельду от 21 августа 1926 года он признавался: «Из новых попыток достичь более глубокой формулировки квантовых законов мне более других нравится подход Шрёдингера». Напротив, «теории Гейзенберга и Дирака вызывают, правда, восхищение, но действительностью в них и не пахнет» [15, с. 108].

И хотя квантовая механика в ходе развития много раз потом доказывала свою эффективность, великий ученый до конца жизни оставался при своем убеждении.

Евгений Беркович

1. Annemarie Schrödinger. Interviewed by Thomas S. Kuhn // American Institute of Physics. Oral History Interviews. 5 April 1963.

2. Шрёдингер Э. Новые пути в физике: статьи и речи. М.: Наука, 1971. С. 383–386.

3. Cassidy D. Werner Heisenberg. Leben und Werk. Heidelberg, Berlin, Oxford: Spektrum Akademischer Verlag, 1995.

4. Born M. Zur Quantenmechanik der Stoßvorgänge (Vorläufige Mitteilung) // Zeitschrift für Physik. 1926. B. 37. S. 863–867.

5. Born M. Session III. Interviewed by Thomas S. Kuhn and Friedrich Hund // American Institute of Physics. Oral History Interviews. 17 October 1962.

6. Планк М. Картина мира современной физики // УФН. 1929. T. 9. C. 407–436.

7. Гейзенберг В. Физика и философия. Часть и целое. М.: Наука, Главная редакция физико-математической литературы, 1989.

8. Rechenberg H. Werner Heisenberg — die Sprache der Atome. Gedruckt in zwei Bänder. Berlin, Heidelberg: Springer-Verlag, 2010.

9. Von Meyenn K. Eine Entdeckung von ganz außerordentlicher Tragweite. Band 1. Berlin-Heidelberg: Springer Verlag, 2011.

10. Танец электронов. Паули. Спин/ Пер. с итал. М.: Де Агостини, 2015. (Наука. Величайшие теории; вып. 48).

11. Schrödinger E. Über das Verhältnis der Heisenberg–Born–Jordanschen Quantenmechanik zu der meinen // Annalen der Physik. 1926. Band 79. S. 734–756.

12. Джеммер М. Эволюция понятий квантовой механики / Пер. с англ. В. Н. Покровского. Под ред. Л. И. Пономарева. М.: Наука, Главная редакция физико-математической литературы, 1985.

13. Schrödinger E. Quantisierung als Eigenwertproblem (Zweite Mitteilung) // Annalen der Physik. 1926. Vierte Folge. Band. 79. S. 489–527. .

14. Mehra J. Rechenberg H. The Historical Development of Quantum Theory. Vol. 4. New York, Berlin, Heidelberg: Springer-Verlag, 1982.

15. Albert Einstein/Arnold Sommerfeld: Briefwechsel / Hrsg. v. A. Hermann. Basel, Stuttgart: Schwabe&Co., 1968.


1 Камера Вильсона — прибор для регистрации траекторий заряженных частиц, в частности электронов. Камера наполнена пересыщенными водяными парами, которые конденсируются на ионах, сопровождающих след быстрой заряженной частицы.

2 По ссылкам на источники понятно, что речь идет о Дираке.

3 Всей своей сущностью (лат.).

Подписаться
Уведомление о
guest

1 Комментарий
Встроенные отзывы
Посмотреть все комментарии
Владимир Аксайский
Владимир Аксайский
1 год назад

Показалось любопытным фото_1: что это в руках Эренфеста? – неужели смартфон?

Оценить: 
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (4 оценок, среднее: 4,50 из 5)
Загрузка...