Продолжаем публикацию цикла очерков Евгения Берковича о работе и жизни Пауля Эренфеста в Санкт-Петербурге. См. предыдущие части: «Ученик и его учителя», «Интересный (хотя и опасный) эксперимент», «В поисках работы».
В мае 1912 года Эренфестам пришло письмо от Зоммерфельда, в котором глава мюнхенской физической школы сообщал, что после ухода фон Лауэ в Цюрих у него появится возможность взять на себя руководство хабилитацией Пауля.
Решение Зоммерфельда не понравилось некоторым его ученикам: Дебай, например, предупреждал своего учителя, чтобы он не связывался с Эренфестом. В письме от 29 марта 1912 года, написанном уже после личной встречи с Паулем в конце января, Дебай характеризует его так:
«Еврей типа „первосвященника“, который своей соблазнительной талмудической логикой оказывает крайне пагубное влияние» (Huijnen и др., 2007, стр. 204–205).
Трудно сказать, чего тут больше — антисемитизма (в котором Дебай не был ранее замечен) или зависти к своему серьезному конкуренту в теоретической физике. Я думаю, решительно открещивающийся от иудаизма Пауль Эренфест сильно удивился бы такой оценке своей личности. К счастью, Зоммерфельд не изменил своего мнения о достоинствах Эренфеста и не только был готов взять руководство над его новой диссертацией, но и рекомендовал его другим корифеям, в частности, великому голландцу Хендрику Лоренцу:
«Он мастерски читает лекции. Мне трудно назвать другого человека, который говорил бы с таким блеском и умел бы так зачаровывать аудиторию. Полные смысла фразы, остроумные замечания, диалектический ход рассуждений — всё это имеется в его арсенале и составляет своеобразие его манеры. Даже то, как он ведет записи на доске, у него получается по-особому. Он фиксирует на ней для своих слушателей всё содержание лекции и делает это исключительно прозрачным способом. Он знает, как сделать наиболее трудные вещи конкретными и ясными. Язык математики он переводит в зримые, простые и понятные картины… Я нахожусь под впечатлением контакта с ним, большим, чем от знакомства с его работами, и это впечатление сводится к тому, что он очень заботится о фактической стороне физики. В своих статьях он — гораздо больше, чем просто логично и диалектически рассуждающий человек. Математика сама по себе для него не интересна. В личных беседах он проявил себя гораздо более многосторонним, чем в публикациях. За экспериментальными данными он следит постольку, поскольку они связаны с принципиальными проблемами» (Френкель, 1977, стр. 62–63).
Эта рекомендация сыграла свою роль в судьбе Пауля и Татьяны. Но о переписке Зоммерфельда и Лоренца они тогда ничего не знали.
Предложение Зоммерфельда добиваться звания приват-доцента в Мюнхене обрадовало Эренфеста, хотя расставаться с мыслью находиться рядом с Эйнштейном было нелегко. Эйнштейн понимал, что аналогичное предложение делать хабилитацию в Цюрихе нереально, так как Кляйнер «сдержанно», если не сказать неприязненно, относился к австрийскому еврею, порвавшему с религией. Поэтому в письме Эренфесту от 3 июня 1912 года Эйнштейн приветствовал предложение из Мюнхена:
«Совершив хабилитацию у Зоммерфельда, Вы завоюете заслуженное уважение моих соотечественников-медуз» (Huijnen и др., 2007, стр. 205).
Итак, весной 1912 года в положении Эренфеста наметилось улучшение: поработав пару лет под руководством Зоммерфельда в Мюнхене, он смог бы защитить вторую диссертацию и стать приват-доцентом, а потом уже искать место преподавателя в каком-нибудь университете или институте, чтобы шаг за шагом подниматься по лестнице научной карьеры, на вершине которой манила к себе заветная должность полного (ординарного) профессора. У иных этот путь занимал годы, а то и десятки лет. Но судьба снова преподнесла Эренфесту неожиданный подарок. Почти одновременно с предложением Зоммерфельда о хабилитации в квартиру Эренфестов в Санкт-Петербурге пришло письмо из голландского Лейдена от патриарха европейской физики профессора Лоренца, содержащее еще более заманчивое предложение. Паулю сразу предлагалось профессорская кафедра. Письмо от 13 мая 1912 года содержало такие строки:
«…В течение этого года я собираюсь перейти на положение экстраординарного профессора, так что на мое место необходим ординарный профессор теоретической физики. Для заполнения этой вакансии я могу остановить свой выбор не только на голландце, но и на иностранном коллеге. А так как я очень ценю Ваши работы за ту основательность, ясность и остроумие, с которыми они написаны, то я подумал также и о Вас» (Френкель, 1977, стр. 58–59).
Подобное предложение Лоренц уже делал Эйнштейну, но тот отказался, ссылаясь на только что полученное и уже принятое приглашение в Цюрих. С другом Цанггером он был откровенным (письмо от 27 февраля 1912 года):
«Я получил от Лоренца приглашение стать его преемником в Лейдене. Хорошо, что я уже дал обязательство в Цюрихе, а то непременно пришлось бы туда последовать» (Einstein-Zangger, 2012, стр. 88).
Приглашение Эренфесту было еще предварительным, его должен был одобрить Совет университета в Лейдене и утвердить министр образования и науки, но Лоренц должен был, во-первых, получить согласие кандидата на высокую должность и, во-вторых, он не хотел, чтобы Пауль был связан словом с Зоммерфельдом, который приглашал его к себе в Мюнхен, правда, не на таких выгодных условиях.
Как и следовало ожидать, Эренфесты решили отдать предпочтение приглашению из Голландии. Теперь осталось дождаться решения из Лейдена. Ждать пришлось всё лето. Только 16 сентября пришла долгожданная телеграмма от Лоренца, а вслед за ней и письмо:
«Гаарлем, 29 сентября 1912 года.
Дорогой коллега, Вы, я надеюсь, уже получили телеграмму, в которой я сообщил Вам о том, что вы утверждены в звании профессора. Теперь, наконец, я могу — еще раз! — принести Вам свои поздравления. Уверен, что Ваша деятельность в Лейдене принесет Вам чувство удовлетворения и приведет к самым прекрасным результатам как в области научной работы, так и в преподавании! От всего сердца надеюсь, что Вы и Ваша семья на новом месте будете во всех отношениях чувствовать себя счастливыми! Моя жена просит передать самые сердечные поздравления Вам и Вашей супруге!» (Френкель, 1977, стр. 63).
Альберт Эйнштейн не выпускал ситуацию с работой Эренфеста из-под контроля и первый (после Лоренца) поздравил свежеиспеченного профессора:
«Дорогой господин Эренфест, сердечно поздравляю Вас с извещением Лоренца! Исключая Вас никто так не будет радоваться Вашему приглашению в Голландию, как я! Вы принадлежите к той наименьшей части теоретиков, которые не потеряли рассудка от эпидемии математики!» (Френкель, 1977, стр. 63).
Для многих оставался загадкой выбор Лоренцем не самого знаменитого физика, даже не имевшего второй докторской степени и звания приват-доцента, на одну из самых уважаемых в мире кафедр теоретической физики. Только Петер Дебай считал, что знает причину. В письме от 3 ноября 1912 года он ответил на вопрос Зоммерфельда, почему Лоренц не выбрал его:
«Эйнштейн предложил Лоренцу Эренфеста, и тут главную роль сыграл вопрос расы» (Huijnen и др., 2007, стр. 207).
Как видно, еврейский вопрос не был совсем безразличен будущему нобелевскому лауреату по химии 1936 года. Это, конечно, не является решающим аргументом в незаконченном споре о пронацистской позиции Дебая в годы Третьего рейха (см., например, статью Feder, 2006), но делает позицию тех, кто одобряет лишение нобелевского лауреата некоторых почестей из-за его прошлого, более убедительной.
Для полноты картины нужно добавить, что и адресат писем Дебая, его учитель Арнольд Зоммерфельд, тоже не отличался в те годы объективностью в модном тогда «еврейском вопросе». Это хорошо видно по фрагменту письма1 Зоммерфельда Хендрику Лоренцу в Лейден, написанному 26 декабря 1907 года по поводу опубликованных два года назад работ Альберта Эйнштейна о теории относительности, броуновском движении и фотоэффекте:
«Наилучшие поздравления по случаю окончания первого тома Ваших статей. Теперь мы с нетерпением ждем, что Вы выскажетесь по поводу целого комплекса эйнштейновских работ. Какими бы гениальными они ни были, мне кажется, что в этой неконструктивной и лишенной наглядности догматике есть что-то явно нездоровое. Англичанину было бы трудно выдать такую теорию. Скорее в ней выражается абстрактно-идеализированный тип мышления семита» (Kleinert, 1983, S. 96).
Справедливости ради следует отметить: последующая переписка Зоммерфельда и Эйнштейна не дает оснований упрекнуть мюнхенского профессора в предвзятом отношении к евреям. Более того, когда в 1920 году усилились нападки антисемитов, прежде всего Пауля Вайланда, на Эйнштейна, Зоммерфельд, бывший тогда президентом Немецкого физического общества, решительно встал на сторону автора теории относительности (Einstein-Sommerfeld, 1968).
Но вернемся в 1912 год. Если для Европы назначение Эренфеста профессором теоретической физики в Лейденском университете стало сенсацией, то для России это было позором. Вот как описывает случившееся выпускник Петроградского университета (впоследствии профессор Ленинградского университета, член-корреспондент Академии наук) Сергей Эдуардович Фриш:
«Это был скандал: человека, не привлеченного к преподаванию в Петербурге, избрали профессором знаменитейшего европейского университета, на кафедру, освободившуюся после ухода одного из самых крупных физиков того времени» (Фриш, 2009, стр. 35).
Та же история, кстати, случилась и Абрамом Фёдоровичем Иоффе:
«В профессора университета он тоже не попал. При очередной баллотировке он получил больше черных шаров, чем белых. Против него реакционная профессура, настроенная юдофобски, действовала заодно с евреем Хвольсоном, которому не слишком хотелось, чтобы в университете появился новый молодой и активный профессор» (Фриш, 2009, стр. 35).
В сентябре 1912 года закончился пятилетний период пребывания Пауля Эренфеста в Санкт-Петербурге. С научной точки зрения основным итогом его работы в России была совместная с Татьяной статья по статистической механике для Энциклопедии математических наук, которую так высоко оценил Хендрик Лоренц.
Что касается целей длительного обустройства в России, то они достигнуты не были. Ни одно учебное заведение российской столицы не приняло его на постоянную работу преподавателем. Это поддерживало в Эренфесте постоянное чувство неудовлетворенности собой, создавало тревогу за благополучие семьи (в России у супругов в 1910 году родилась вторая дочь Галина). Отсюда и нередкие приступы депрессии, отравлявшие жизнь не только ему самому, но и всей семье. Отдушиной стал физический кружок, который Эренфест организовал у себя дома.
«У нас теперь здесь свой Гёттинген»
Семинар Эренфеста, который он стал в письмах к Иоффе называть «Kruschok», проводился по средам примерно раз в две недели. Постоянными участниками семинара были преподаватели вузов — А. П. Афанасьев, К. К. Баумгарт, А. А. Добиаш, A. Ф. Иоффе, Л. Д. Исаков, М. А. Левитская, В. Ф. Миткевич, Д. С. Рождественский; несколько позднее к ним присоединились студенты физического факультета университета — В. Р. Бурсиан, Г. Г. Вейхардт, B. В. Дойникова, Ю. А. Крутков, В. М. Чулановский. На семинарские «среды» приходили и математики — С. Н. Бернштейн, Я. Д. Тамаркин, А. А. Фридман. Душой семинара был П. С. Эренфест, прекрасно знавший все новые направления теоретической физики — теорию квантов (до создания квантовой механики) и специальную теорию относительности — и с большим энтузиазмом делившийся своими знаниями с новыми друзьями.
Семинары проходили в гостиной на втором этаже, там же была установлена доска. Начинались заседания во второй половине дня, так как первую половину Пауль посвящал научным занятиям. Темы докладов назначал сам Эренфест, но любой участник мог предложить и свою. Эрудиция ученика Больцмана была настолько широкой, что на семинарах находилось место самым разнообразным физическим темам. В одном из писем Эренфеста, адресованных Иоффе-Djadja, как он его называл, перечислены несколько тем ближайших заседаний семинара в 1909 году. Среди них положительный эффект Зеемана, положительные электроны, эффект Доплера-Штарка, последние работы Смолуховского, методы получения незатухающих электрических колебаний, направленная телеграфия без проводов, обзор оригинальных работ об аэропланах и т. п. (Эренфест — Иоффе, 1973, стр. 34).
На заседаниях было так интересно, что молодые люди не хотели пропустить ни одного занятия. Незадолго до приезда Эренфеста в российскую столицу в университете обсуждали вопрос о поездке Валентины Витальевны Дойниковой в Гёттинген для стажировки по математике и физике. Но когда дело дошло уже до отъезда, Дойникова отказалась, сказав: «У нас здесь теперь свой Гёттинген!»
Семинары стали отличной школой для петербургской научной молодежи. Но и сам руководитель семинара вырос в великолепного лектора, способного увлечь аудиторию. Свою методику он сформулировал в записи в дневнике во время летних каникул 1912 года:
«Для меня несомненно, что главное заключается в том, чтобы выработать у себя привычку туманные неясности перерабатывать в четкие вопросы. Это, кстати, справедливо и для тех из них, которые далеки от науки» (Френкель, 1977, стр. 44).
Эренфест не ограничивался лишь намерениями. За 10 лет, с 1902 по 1912 год, он записал более трех тысяч таких вопросов! Яков Ильич Френкель в письме отцу так описывал манеру Пауля Эренфеста читать лекции:
«Его устами неодушевленные предметы — молекулы, атомы, электроны — разговаривают друг с другом на довольно-таки ломаном в смысле окончаний, падежей и родов, но вместе с тем очень тонком русском языке, любят и ненавидят и вообще оживают, превращаясь в микроскопических обитателей одушевленной вселенной. Для Эренфеста, или, точнее, у Эренфеста, физика является не столько точной наукой, сколько художественной драмой или комедией из жизни атомов и электронов» (Френкель, 1977, стр. 121).
О том, на каком низком уровне находилось тогда преподавание теоретической физики в России, можно судить по воспоминаниям академика И. Е. Тамма:
«Когда я учился в 1914/18 гг. в Московском университете, в курсе физики проф. Станкевича теория Максвелла вообще не затрагивалась, так как считалось, что по своей сложности эта теория не поддается лекционному изложению» (Тамм, 1962, стр. 400–401).
Из семинара Эренфеста вышло несколько ученых, которые потом успешно работали в области теоретической физики. Среди них можно назвать Виктора Робертовича Бурсиана, Георгия Георгиевича Вейхарда, Юрия Александровича Круткова, Всеволода Константиновича Фредерикса.
Традиция Эренфеста оказалась живучей — даже после его отъезда из Санкт-Петербурга в Лейден оставшиеся в столице молодые физики организовали свой кружок. Как вспоминал один из его участников будущий академик И. В. Обреимов:
«В него не приглашали профессоров физики университета И. И. Боргмана и О. Д. Хвольсона ввиду их враждебного отношения к новой физике Эйнштейна, Планка, к теории относительности и лично к П. С. Эренфесту, который был организатором и душой этого кружка. Кружок собирался по воскресеньям с 10 до 12 либо у кого-нибудь на квартире, либо тайно от Боргмана и Хвольсона в одной из комнат Физического института» (Френкель, 1977, стр. 45).
Этот кружок стал живой памятью об уехавшем Пауле Эренфесте, оставившем в России друзей и учеников. В письме Лоренцу он писал:
«Несомненно, Россия могла бы стать моей Родиной в самом сокровенном значении этого слова, если бы я смог получить здесь постоянную преподавательскую работу» (Френкель, 1977, стр. 59).
В том, что Россия не стала его родиной, вины Эренфеста не было.
В Лейдене он продолжил традицию петербургского семинара. А. Ф. Иоффе отмечал:
«Семинар Эренфеста привлекал ученых отовсюду. Доложить и выдержать дискуссию у Эренфеста было большой честью, а содержание доклада при этом обогащалось десятками непредвиденных вопросов» (Иоффе, 1983, стр. 40).
Сам Эренфест при этом вырос как физик до мирового уровня. Это видели многие, только не он сам. Иоффе продолжает:
«Не только семинар, но и сам Эренфест стал притягательным центом для крупнейших физиков мира. Они приезжали в комнатку в верхнем этаже дома Эренфестов, жили в ней, а потом расписывались на белой известковой стене. Здесь можно было увидеть имена физиков начиная от Бора и Эйнштейна; здесь были представители всех стран, от Советского Союза до США. Немало возникших здесь идей получило потом развитие и оставило свой след в истории физики. Везде можно проследить участие Эренфеста: в углублении вопроса, в более четкой его постановке и т. д.: и это хорошо понимали все его знаменитые собеседники» (Иоффе, 1983, стр. 40).
Не вина, а беда Эренфеста, что он сам не понимал своей роли в мировой науке, не видел своих заслуг и результатов. Это непонимание и стало основной причиной его трагического конца.
Литература
Einstein — Sommerfeld. Albert Einstein — Arnold Sommerfeld. Briefwechsel. Herausgegeben und kommentiert von Armin Hemann. Basel/Stuttgart: Schwabe & Co Verlag, 1968.
Einstein-Zangger. Der Briefwechsel zwischen Albert Einstein und Heinrich Zangger. 1910–1947. Zürich: Verlag Neue Züricher Zeitung, 2012.
Feder, T. Debye stripped of honors because of Nazi past // Physics Today. Vol. 59, Issue 5, p. 26–27 (2006).
Huijnen, P., Kox, A. J. Paul Ehrenfest’s Rough Road to Leiden: A Physicist’s Search for a Position, 1904–1912 // Phys. perspect. Vol. 9, p. 186–211 (2007).
Kleinert, A. Noch einmal: Sommerfeld und Einstein // Sudhoffs Archiv. Vol. 69, S. 96–97 (1983).
Иоффе, А. Встречи с физиками. Л.: Наука, 1983.
Френкель, В. Пауль Эренфест. М.: Атомиздат, 1977.
Фриш, С. Сквозь призму времени. СПб: Соло, 2009.
Эренфест — Иоффе. Научная переписка (1907–1933). Л.: Наука, 1973.
1 Благодарю профессора Андреаса Кляйнерта из Института истории естествознания, математики и техники Гамбургского университета за информацию об этом письме, не вошедшем в изданный в 1968 году сборник «Альберт Эйнштейн — Арнольд Зоммерфельд. Переписка».
(6 оценок, среднее: 4,67 из 5)
Загрузка...