Ящер человеку не товарищ

К 35-летию первой публикации романа Гарри Гаррисона «Эдем»

Целый мир
Лежал пред ними, где жильё избрать
Им предстояло. Промыслом Творца
Ведомые, шагая тяжело,
Как странники, они рука в руке,
Эдем пересекая, побрели
Пустынною дорогою своей.

Джон Мильтон. Потерянный рай

В 2019 году исполняется 35 лет со дня первого опубликования романа Гарри Гаррисона «Запад Эдема» — первой части знаменитой трилогии. Все, кто знаком с творчеством этого американского фантаста, отмечают особое положение «Эдема» среди его произведений. Конечно, сюжет здесь не так авантюрен и динамичен, как в большинстве его произведений крупной формы, но он потрясающе продуман до мелочей.

Все три книги этого «райского» цикла повествуют об альтернативной истории развития жизни на Земле. Гаррисон предлагает пофантазировать на тему «А что, если бы не случилось массового вымирания рептилий в конце мезозойской эры?». И вот перед нами наша планета на момент начала ледникового периода, но доминирующие формы жизни на большей ее части не млекопитающие. Ящеры по-прежнему «на коне» (звучит немного странно). Среди них даже появился двуногий разумный вид (иилане́), создавший удивительную цивилизацию, основанную на использовании живых существ (они всё не строят, а выращивают). Логика здесь проста: рептилии холоднокровные, им чужд огонь, значит, и обработка металлов, поэтому развитие чешуйчатых пошло по «холодному» пути биоинженерии. От одеял до кораблей — всё это видоизмененные их наукой формы жизни.

Примечательно, что практически во всех рецензиях, которые я читал, иилане причислены к динозаврам. Такими мы видим их на обложке книг издательства «Эксмо» (1999). Но, несмотря на соблазн наделить сознанием «ужасных ящеров» (а на момент написания романа уже была опубликована известная работа палеонтолога Дейла Рассела о возможности появлении динозавра разумного), это неправильно. Предки иилане вышли из океана, куда отправляются вылупившиеся детеныши и где достигают стадии отрочества — фарги. В популярной литературе морских мезозойских рептилий — мозазавров, плезиозавров, ихтиозавров — зачастую называют «морскими динозаврами», но в действительности никакого отношения к сухопутным динозаврам они не имеют: между ними буквально пропасть в родстве. Примечательно, что родственники вымерших морских исполинов мозазавров (а именно их Гаррисон сделал предками иилане) — это вараны, которые признаны этологами наиболее сообразительными из современных рептилий. Оригинально поступил оформитель книги издательства «Азбука» (2014 год), срисовав их с галапагосских морских игуан, что несколько ближе к их биологии.

Поклонники Гаррисона могут заметить, что у него есть короткий рассказ «Если» (”If”) 1969 года, где также задействованы разумные рептилии, правда, из очень далекого будущего — потомки выпущенной мальчиком в Америке самки хамелеона. У них, кстати, тоже матриархат и железная дисциплина, как и у иилане: командир скажет «умри» — и подчиненный умрет не моргнув… хотя у хамелеонов нет подвижных век. Рассказ более ранний, чем «Эдем», но, как видно, идея не оставляла писателя в покое.

Итак, эра рептилий не завершилась в мезозое, а шагнула в кайнозой, люди всё же появляются, правда, не в Африке, а на территории Америки, где иилане до поры похолодания отсутствовали. Многим читателям такой поворот антропогенеза показался надуманным — мол, разводит автор «американщину» из патриотических чувств. Но ведь именно там появились широконосые обезьяны. Была даже версия, что и родина людей — это континент имени Америго Веспуччи, где в олигоцене уже существовали открытые пространства и лесостепи и обезьяны вполне могли слезать с деревьев по своим нуждам. То есть предпосылки для американского пути действительно были. Сейчас некоторые китайские антропологи пытаются повторить путь своих западных коллег и закрепить уже за территорией Поднебесной статус прародины первых Homo современного типа.

Итак, на планете становится слишком тесно для двух разумных рас. Столкновение неизбежно. Текст трилогии насыщен конфликтами, открытыми и завуалированными: рептилий и зверей, охотников и земледельцев, самцов и самок, воззрений ученой иилане и сторонников веры во всё объединяющего духа жизни и души разумных существ — Сестер Жизни (Гаррисон поднимает сложную тему теологии — только ли человек наделен душой, как соотносится дух животных и душа двуногого примата?). Наконец, наиболее мощный конфликт — это моральные терзания главного героя (таковым его определил сам автор, назвав трилогию правдивой историей Керрика).

Не будем детально останавливаться на перипетиях сюжета. Гораздо интереснее найти в тексте скрытые аллюзии и подтексты — а их здесь более чем достаточно, на любой вкус. Самое очевидное — образ волевых самок рептилий, подчинивших себе самцов и использующих последних только для продолжения рода; при этом представители бывшего сильного пола еще и вынашивают яйца. Легендарные амазонки меркнут на их фоне. Кстати, судя по описанию, одна из групп иилане осваивает новый город именно на берегах крупнейшей в мире реки…

Ночное нападение огромного ящера на лагерь охотников перекликается с аналогичной сценой из «Затерянного мира» Артура Конан Дойла. Трудно себе представить, что в романе с участием динозавров хоть на мгновение не проявится «отец» Шерлока Холмса. По иронии судьбы критики от науки предъявляют обоим писателям одну и ту же претензию: как динозавры могли на протяжении десятков миллионов лет оставаться неизменными, пусть даже в изолированных условиях? Сэр Артур отмалчивался (то ли образование не позволило ответить, то ли гордость), а Гаррисон дописал примечания, в которых прямо указано, что всему причиной — гений разумных рептилий, сохранивших величественных исполинов. Еще одна отсылка к «Затерянному миру» — это отгороженная от окружающего мира долина, но живут в ней не реликтовые ящеры, а прогрессивные люди–земледельцы.

«Приключения доисторического мальчика» Эрнеста Д’Эрвильи шлют нам привет через Керрика-ребенка, которому взрослыми охотниками поручено поддерживать огонь, а «Борьба за огонь» Жозефа Рони-старшего — через мастодонтов, прирученных человеком (меня всегда удивляла у Рони дружба мамонтов и пещерных охотников — это что-то из серии «пожалел волк кобылу»).

Отсылка на первые общины христиан — религиозное объединение Сестер Жизни, занимающихся ловлей рыбы — символа христианства. Их гонения римской властью — преследования Сестер правительницами городов. О Ветхом Завете напоминает их спасение из рабства ученой, которая отправляется по морю искать новую Землю Обетованную.

Освоение рептилиями — выходцами из Старого Света — Северной Америки и истребление его коренного населения — это пионеры Дикого Запада и американские индейцы. А убийство мастодонтов не ради мяса, а из слепой ненависти — отсылка к массовому истреблению несчастных бизонов, образующих до прихода «белых» самые многочисленные стада зверей на планете.

Удерживаемого в плену мальчика постоянно лишают волосяного покрова, а единственной одеждой для него становится набедренная полоска, сделанная из кожи другого человека. Не напоминает нацистский концлагерь? Да и предводительница рептилий устраивает массовое истребление людей ради освобождения жизненного пространства, уверяя окружающих, что люди — это лишенные всякого интеллекта грязные животные, которые заслуживают только смерти. Ей даже присваивают звание верховного главнокомандующего, вверяя неограниченную власть ради того, чтобы она окончательно решила «человеческий вопрос». Портрет более чем знакомый — фюрер в чешуе.

Угадывается и самый яркий момент первой книги — пожар в городе рептилий, разрешающий на время конфликт, но порождающий все основные перипетии дальнейшего повествования. Трудно не припомнить знаменитую сцену пожара в Риме из «Камо грядеши» Генрика Сенкевича. Да и тема Города, как и в романе о вечном городе, проходит красной нитью через всю трилогию. Это не Нью-Йорк образца «Подвиньтесь! Подвиньтесь!», утопающий в нечистотах и умирающий от нехватки чистой воды. Города иилане, представляющие собой отдельные государства по типу древнегреческого полиса, — это живые существа. Всё в них взаимосвязано и гармонично; в центр здесь поставлен принцип экоцентризма, к которому апеллируют борцы за охрану природы в нашем реальном мире, противопоставляя его антропоцентризму.

Сам по себе описываемый мир — не райские кущи. Он полон трудностей и опасностей, непригодных для жизни пустынь и покрытых льдом и снегом гор, населен опасными хищниками. Лишь города иилане — это отдельно расположенные на континентах эдемы. К этой мысли приходит Керрик в первой части, а последующее повествование лишь подкрепляет этот вывод. Как и положено такому типу произведения, в его основе лежит путешествие-возвращение (по типу гомеровской «Одиссеи»), возвращение в города иилане, возвращение в рай. В свою очередь этому предшествует изгнание из Эдема, вернее, многократные изгнания. Первоначально люди изгоняют из города иилане, мстя за геноцид, т. е. на время становятся высшей силой или ее проводниками, наказывая грешников, далее иилане изгоняют людей из города; Сестер Жизни изгоняют из города за убеждения; Вейнте изгоняют из ее города за неповиновение старшей в иерархической лестнице.

Раз есть Эдем (город, который представляет собой живое дерево; в нем юные рептилии познают добро и зло, становясь полноправными членами общества), то должен быть и змей-искуситель. Казалось бы, проблем с его поиском в мире герпет не предвидится, но вот парадокс: Эдем, вернее, эдемы-города населены только рептилиями. И здесь Гаррисон делает блестящий ход: змеем невольно становится человек. Архетипы меняются ролями. Керрик знакомит Вейнте с существованием такого простого для него понятия, как ложь. Воспользовавшись этим даром, она убивает своего собрата, вернее, сестру-иилане. Керрик меняет Вейнте, но и она навсегда меняет пленного мальчика, наделяя его знаниями и, главное, языком ящеров. Для Гаррисона, полиглота и пропагандиста эсперанто, язык становится одним из факторов, определяющих сюжет. Керрик учит язык врага и таким образом вкушает запретный плод. В глазах соплеменников и даже его жены он отравлен им. Вот и разберись, кто же, в конце концов, здесь искуситель!

Жестокость порождает жестокость: в самом начале первой книги устроенная людьми кровавая бойня самцов и детенышей иилане приводит к уничтожению семьи главного героя. Апофеозом здесь становится гибель маленького ребенка — сцена во многом срисована со знаменитой гравюры Гюстава Доре «Избиение младенцев». Но, в отличие от Нового Завета, следующие одна за другой картины расправы над невинными как с одной, так и с другой стороны отталкивают поначалу читателя от обеих противоборствующих сторон. По ходу чтения невольно приходишь к мысли, что автор всё же склоняет чашу своих симпатий в пользу рептилий. К слову, самые яркие, выразительные персонажи, за чьими поступками и мыслями хочется следить, кто волнует читателя, — это не люди, вечно жалующиеся на непогоду и мечтающие о свежатинке (под конец третьей книги нельзя было без раздражения читать описание очередной сцены разделки туши, жарки и поглощения мяса). Нет, это непримиримая, наполненная злобой иилане Вейнте — главный антагонист цикла, предводительница Сестер Жизни — мудрая Энге — и мой любимый персонаж — гениальный ученый Амбаласи (видимо, невольно выделяешь собрата по труду). Последний персонаж чуть ли не единственный в Эдеме носитель юмора, правда, уходящего в иронию и сарказм, а юмор всегда был важен для Гаррисона.

Теперь стоит поговорить о названии цикла. Можно с большой долей вероятности предположить, что толчком к написанию «Эдема» послужила книга знаменитого популяризатора науки, астронома Карла Сагана «Драконы Эдема. Рассуждения об эволюции человеческого мозга», опубликованная за семь лет до романа Гаррисона в 1977 году. Свидетельство этого есть и в ее содержании, где Саган описывает притеснения древними ящерами несчастных зверушек, и на обложке первого издания с изображением сидящих под деревом (познания Добра и Зла?) пары (Адам и Ева?) обезьяноподобных существ на фоне динозавров.

В свете новейших открытий палеонтологов, этологов, физиологов книга Сагана значительно устарела, и многие теории автора не подтвердились, но ее обязательно должен прочитать каждый, кто интересуется биологией, настолько увлекателен ее текст, подводящий читателей к мысли, ставшей девизом Сагана: «Знание — вот наша судьба».

Читая о взаимной ненависти противоборствующих сторон, нетрудно заметить их схожесть. Подтверждением тому становится Керрик, впитавший культуру и рептилий, и людей. Эта двойственность становится источником спасения для теплокровных и в то же время тяжким бременем для ее носителя. Почему же главный герой не может расстаться с миром холоднокровных, забыть язык иилане, перестать думать, как они? Для этого нужно вновь обратиться к Сагану: в его книге неоднократно говорится, что в каждом из теплокровных сидит древний ящер, чей мозг стал основой для возникновения мозга млекопитающих. Читая о душевных терзаниях Керрика, ощущающего себя наполовину тану (человеком), а наполовину мургу (рептилией), я ожидал, что он обратится к биоинженерии и изменит свое тело, дабы достичь телесной и душевной гармонии.

Несколько мыслей, которые так нескромно хотелось подбросить автору при чтении: переход самок к партеногенезу, т. е. полному отказу от «никчемных и презренных» самцов. Собственно, так поступили некоторые реальные американские и азиатские ящерицы. К этой идее пришли братья Стругацкие в «Улитке на склоне». Кстати, их девы партеногенеза, как и иилане, использовали биотехнологии. Кроме того, напрашивалось применение против людей по-настоящему устрашающего биологического оружия — смертоносных вирусов и бактерий. Ведь европейцы имеют опыт его использования для уничтожения коренных народов Америки — английские колонисты, раздавая аборигенам зараженные оспой одежду и одеяла, знали об отсутствии у тех иммунитета к европейским болезням.

Автора нельзя упрекнуть в игнорировании передовых на тот момент достижений биологии. К примеру, спасая от смерти раненую особь из племени разумных рептилий, населяющих новый континент, чешуйчатый ученый использует искусственно выращенную ткань. Окружающие восхищаются чудесным спасением, но исследовательница открывает им истинное значение этого опыта: она применила метод трансплантационного иммунитета для выяснения степени родства между пострадавшей и иилане. Этот подход некогда широко практиковался в зоологии. Так, в 1967 году Мейслин опубликовал работу о трансплантации кожного лоскута у американских рептилий. Суть опыта более чем проста — чем ближе родство исследуемых видов, тем больше шансов, что пересаженные от одного к другому кусочки тканей приживутся на их телах. Тест отторжения американский герпетолог использовал для выяснения некоторых вопросов систематики ящериц из Колорадо и Нью-Мексико. Вероятно, консультант Гаррисона, биолог Джек Коэн, был знаком с этими исследованиями.

Не менее обширны и познания автора (либо его консультантов) в антропологии и этнографии, используемые при описании быта людей. Так, метод охоты на морских зверей северной разновидности гоминид — парамутанов — явно заимствован у народов Севера: перед охотой они пропитывали наконечники гарпунов в отваре из ядовитых растений и ими разили кита.

Раз уж я упомянул этих китобоев (мне показалось, что объект их охоты больше напоминает гигантских морских коров), поделюсь своим виденьем того, как Гаррисон придумал их образ: все помнят раздел в школьном учебнике по общей биологии, посвященный атавизмам и рудиментам (и наши, и западные учебники здесь очень схожи)? В памяти всплыли картинки хвостатого мальчика и мужчины с заросшим длинными волосами лицом? Теперь соедините их в один персонаж — и перед вами парамутан из «Эдема».

В одной из русскоязычных рецензий на «Эдем» Гаррисон был назван ленивым автором. Внимательно вчитавшись в текст романа, можно ответить: «Эдем» не для ленивых читателей.

Игорь Доронин,
Зоологический институт РАН (Санкт-Петербург)